Владислав Крапивин. 1938-2020

В повести Владислава Крапивина «Мальчик и ящерка» после гибели мальчика, спасшего мир, в далеком уголке Вселенной возникала новая галактика, красивая, счастливая и населенная, помимо прочего, погибшими героями всех книг автора. И мальчик был в их числе.
Владислав Крапивин был прекрасным писателем и великим человеком. Он жил, чтобы создавать галактики, в которых находили счастье тысячи очень живых людей. Эти люди росли на книгах Крапивина,, на образе «Каравеллы» как сбывшейся мечты о настоящем деле и настоящих друзьях, на принципе: «Если все против, но ты считаешь, что прав — делай по-своему», на барабанном приказе встать, на ожидании того, что свечка зажжется.
Сегодня свечка погасла. И родилась еще одна галактика. Последняя.
До свидания, Владислав Петрович. Мы любим и помним.

Последние фантасты СССР

24 июня

За неделю до 95-летия (на год пережив сына, бывшего вице-спикера Госдумы и видного предпринимателя) умер Зиновий Юрьев — уникальный для советской фантастики мастер политического памфлетного триллера и заостренного философского сюжета. «Полную переделку» в детстве я перечитывал раз семь.
Светлая память.

3 июля

Вот теперь, кажется, эпоха кончилась совсем. На 99-м году жизни умер классик советской фантастики, писатель, журналист, фронтовик, соавтор «Экипажа «Меконга»» и «Ура, сына Шама», автор «Румянцевского сквера» Евгений Войскунский.
Светлая память.

Максим Ковальский (1964-2019)

Максим Ковальский спас меня, взял на работу мечты и терпел больше года, да еще отпускать не хотел, обзывал кочевником, которому лишь бы свалить.
Письма мне он подписывал «Глубоко преданный тобой Максим» и «Всегда открытый к предательству,
Твой Вихорь Чорный». И дарил книги: любовно выискивал по букинистам воен-политиздат 50-х с названиями типа «Дневник предателя», приклеивал на форзац бумажку «Библиотечка «Власти»» и подтаскивал, сияя.
Он был грандиозным умищем, чудовищным остроумцем, эталоном принципов — алмазной твердости и ясности, — живой легендой и краеугольным парнем. Он всегда пытался понять, как нужно — чтобы не просто точно и четко, а просто тотально, — и всегда точно знал, как нельзя, но частенько плевал на это нельзя с нескрываемым удовольствием. Когда в «Ъ» запретили курение, он вешал на шею табличку «Место для курения» и радостно дымил. Ну и так далее.
Он не считал себя журналистом и удивлялся, как можно писать в ежедневном режиме: а думать когда? — но был гениальным редактором гениального журнала.
Таких больше не будет.
Я не очень умею гордиться разными достижениями, но горжусь тем, что был знаком с Ильичом, тем, что работал с ним и пару раз удостоился «Старик, мерзко признавать, но чего скрывать, написал гениально», — и тем, что успел познакомить с Ковальским своих ребят.
Последнее, в прошлом году, подписал «С уважением и даже любовью,
легенда нулевых Максим Ковальский».
Максим Ильич, мы всегда будем любить тебя.
Светлая память.

Фото © Маша Заливанская

До свидания, Михаил Глебович

«Русь, Русь, неохватный простор между Востоком и Западом, простор страны, каждый житель которой полагался и себя полагал заведомо виновным в том, в чем станут виноватить.
Страх начинался в царских верхних палатах — самый сильный страх. Он хлестал, как фонтан, и, спускаясь ниже, все собою обволакивал, и это продолжалось так долго, что начинали бояться и самые храбрые, а потом и храбрых не стало — кто разучился, отвык, а кто от этой поганой волны бежал подалее — на Дон либо в Сибирь. И было спокойно, потому что страх был распределен поровну. Было так же спокойно, как если бы поровну был распределен хлеб…»

Михаил Успенский (29.11.1950 — 13.12.2014)
Светлая память.

Спасибо

Спасибо всем за сочувствие.
Däw äni выросла сиротой и овдовела полжизни назад, воспитала трех дочерей и кучу внуков (меня, второго по старшинству, научила читать годам к четырем — видимо, чтобы я не клянчил больше спички в рамках подготовки ослепительных операций с участием вороха газет, ковра и журнального столика, — ну, я и не клянчил), прожила 93 года, до последнего сохраняла ясный ум, до конца лета вязала шали и платья невероятной сложности, с сентября слабела, но никогда не жаловалась, наоборот, всех строила, ушла во сне.
Всем бы так.
Но грустно, чего уж.
Вчера к ее похоронам над Челнами, третью неделю затянутыми тучей, засияли небеса — и сияли почти до вечера, — а сегодня с утра снова посмурнело.
Логично, в принципе.

Борис Васильев умер

‎»— Здесь у меня болит. — Он ткнул в грудь. — Здесь свербит, Рита. Так свербит!.. Положил ведь я вас, всех пятерых положил, а за что? За десяток фрицев?
— Ну зачем так… Все же понятно, война…
— Пока война, понятно. А потом, когда мир будет? Будет понятно, почему вам умирать приходилось? Почему я фрицев этих дальше не пустил, почему такое решение принял? Что ответить, когда спросят: что ж это вы, мужики, мам наших от пуль защитить не могли! Что ж это вы со смертью их оженили, а сами целенькие? Дорогу Кировскую берегли да Беломорский канал? Да там ведь тоже, поди, охрана, — там ведь людишек куда больше, чем пятеро девчат да старшина с наганом!
— Не надо, — тихо сказала она. — Родина ведь не с каналов начинается. Совсем не оттуда. А мы ее защищали. Сначала ее, а уж потом канал.»

Умер Борис Васильев. Светлая память.

Как жестокая мама

"Я очень люблю мою страну. Хотя она жестокая и ужасная, как жестокая мама.

Ты спрашиваешь, если вы так ненавидите все советское, откуда в ваших фильмах про все советское это вещество счастья? Но я не могу ответить тебе на твой вопрос, потому что я его не знаю. Видишь ли, я был изготовлен в 1937-м году. Поскольку всех вокруг сажали, а многих еще и расстреливали, моя мама принимала героические усилия, чтобы от меня избавиться. Пила какую-то дрянь, принимала ванну из кипятка, прыгала со шкафа. Эти милые подробности начала жизненного пути кое-что про меня объясняют, не так ли? Я должен был руками, зубами и чем-то еще цепляться где-то там, чтобы выжить…

Вот сейчас я делаю свой последний фильм, как мне кажется. И дело даже не в том, что я не вписываюсь в систему ценностей, которая сегодня утвердилась в стране. Дело в том, что во мне все меньше того вещества счастья, о котором ты спрашиваешь. А без него кино делать неинтересно. И в пустоту — тоже неинтересно. Ты думаешь, я не знаю, какая судьба постигнет «Трудно быть богом»? Та же, что и «Хрусталева…», уверяю тебя. Несколько копий и один показ в три часа ночи по телевизору.

Мы стали какой-то странной державой, где сохранились все признаки монгольского ханства, но при этом с парламентом, с демократией, с газетами, где вчера все осуждают Чингиз-хана, сегодня восхваляют Чингиз-хана, но ситуация от этого не меняется, потому что Чингиз-хан по-прежнему в центре внимания и от него по-прежнему решительно все зависит.

Мне проще, молодым хуже. Как я тебе уже многократно сообщал, я старый человек, у меня больное сердце, что даёт мне некоторое право плевать на реальность и жить в той, другой жизни, которая мне снится. И пускай этот кусок жизни, как я его себе представляю — останется. Хотя думать о будущем и работать для будущего тоже, вероятно, глупо.

То, что рукописи не горят — это мечта Булгакова, которая выдаётся за действительность. Все печки топятся рукописями — рукописи горят ещё как — ого-го.

Вот что значит «рейтинг» — слово, которое не я придумал и которое интеллигенция должна вычеркнуть как матерное ругательство. Потому что в искусстве не может быть рейтинга. Потому что Чехов издавался хуже, чем Потапенко. Потому что Пушкина знало меньшее количество людей, чем Булгарина, а интеллигентная публика читала Ивана Выжигина больше, чем Пушкина.

Чего боюсь? Снов под пятницу. Последний был такой: Светлану (жену) пустили в рай, а меня — нет. И этот человек высунулся, гад, из будки у рая и говорит: «Вы не закрыли целлофаном мешки, и они все погибли». Я говорю: «Вы меня спутали». А он сел на мой велосипед и уехал. Стою один у этой будки, а Светлана идет в рай и не оборачивается."

Алексей Герман. 20 июля 1938 — 21 февраля 2013

Айрат

Примерно до 35 лет Айрат доказывал, что хороший человек – это профессия. То есть натурально: хороший, добрый, умный и обаятельный человек (ну и видный, конечно: белокурая бестия, атлетическое сложение, зеленые глаза и рост 182), с которым приятно и интересно потрепаться на любую тему (от футбола с политикой до старого рок-н-ролла с преимуществами односолодового виски над текилой), накатить любой литраж, скататься на любую рыбалку и очаровать любых красавиц – так вот, такой человек непременно будет сыт, здоров и благополучен, да еще и на семью хватит. И, натурально, ему удавалось. Он был вась-вась с убоповцами, бандитами, чиновниками, армянами и боксерами, занимал заметные должности в незаметных компаниях, где играл в тетрис и отыскивал выходы на влиятельных собеседников, вел с ними мудреные переговоры о сногсшибательных проектах, обожал красавицу-жену и очаровательного рыжего спиногрыза, легко одалживался у всех подряд, искренне верил, что скоро вернет, и ложился спать, пообещав в трубку: «Все-все, я уже выхожу».
Потом жизнь иссякла. Кредитовать перестали, а долги стали спрашивать жестче. Квартиру и машину пришлось продать. Обожаемая и обожающая (до сих пор) жена ушла, уехала сперва в Москву, потом за границу, с сыном, в посудомойки – потому что здесь типа без толку. Здоровье начало подводить – желудок болел все чаще и принимал еду только стоя, суставы ныли, голова по утрам раскалывалась, руки стали тоненькими, а живот надулся. Со съемных квартир гнали. Запас друзей с вакансиями приятного переговорщика закончился. Какое-то время помогали родственники – но и жить у них либо за их счет больше полугода не получилось, да и надоело выслушивать нотации и напоминания о возрасте. И все дико обижались друг на друга.
Началось прозябание, почти беспросветное.
Потом вроде стало что-то срастаться, совершенно неожиданно. Полюбила красивая девчонка. Переезд в другой город позволил обрубить совсем уж досадные хвосты. Удалось сильно похудеть. А страховой бизнес, безнадежный роман с которым Айрат затевал еще в начале 90-х, бывает и милосердным: в местной компании, куда пристроился чудом и распоследней протекцией, удалось заключить пару звонких договоров, республиканская компания переманила и подкрепила формирующуюся репутацию головастого переговорщика, а тут и федеральная сеть заметила – и не испугалась даже болезненного вида.
Вида стал болезненным весной: Айрат поскользнулся в ванной, ноги вдруг отнялись, — и получил компрессионный перелом позвоночника и тазовых костей с разрывом кучи органов. Врачи разводили руками и махали ими, надежды не осталось – но упрямство и любовь помогли. Айрат месяц провел под капельницами, из брюшной полости откачали семь литров жидкости, врачи велели лежать и не двигаться – а он встал и пошел. С палочкой. Через два месяца стал ездить на переговоры, хотя сидеть было невозможно, все болело, а мама, увидев, плакала три дня. К осени совсем распогодилось, он шутил, пел и пытался пританцовывать, а родители вдруг пообещали продать машину-гараж-что-то еще и наскрести денег Айрату на жилье. Айрат немедленно завелся и выяснил все про недостроенные коттеджи, которые, правда, раз в семь дороже объявленной суммы, но зато там свежий воздух. В общем, жизнь шла в гору.
25 октября Айрат опять упал в ванной. Сильно, но вроде терпимо. Родителям сказал: не приезжайте, все нормально.
Вечером 30 октября Айрат потерял сознание, горлом пошла кровь. Через полчаса он умер. «Скорая» приехала через пятнадцать минут, чтобы зафиксировать смерть.
Айрат прожил 42 года и три недели. И умер совсем не от травм. Это травмы, как и последнее облегчение из-за выплеска эндорфинов, стали последствием анасарки, резкого отека внутренних органов из-за цирроза печени. Цирроз стал последствием механического гепатита, который Айрат привез из армии (вместе с корочкой КМС по гиревому спорту, ножевым порезом предплечья и шрамами от удара табуреткой по спине) – ну и диеты способствовали. Жидкость передавливала вены и заставляла руки-ноги вдруг, незаметно отниматься – и все равно никто из врачей не находил цирроза. Патологоанатом нашел.
Под покрывалом Айрат был желтый, длинный и страшно худой – 60 кг.
30 октября в 22.30 я перестал быть младшим братом.
Я знал Айрата всю свою жизнь – и теперь моя жизнь продолжается, а его нет.
Я был совершенно не похож на Айрата – он светлый и крупный, в папу, типичный мишарин, я в маму, темных усредненных статей, казанский как есть, хотя после 25, говорят, в нас мощно начали прорезаться черты и вторых родителей – ну и манеры якобы были совершенно одинаковыми.
Я очень по-разному относился к Айрату – он меня на плечах таскал , потом пинал, потом гордился дико. Ну, старший-младший, все понятно. И плюс к этому вечное «Айрат ласковый, а ты бирюк». Он в самом деле был очень ласковым, искренне, мамку просто зацеловывал, мою дочку тоже, он вообще обожал родителей, меня и мою семью, он приезжал в гости и честно пытался компенсировать бесконечность гостевания изысканными ужинами, которыми страшно гордился. Ну и дети мои его обожали. И его сын, конечно, тоже. И все, кто умудрялся вступать с ним в безденежные отношения.
Айрат не любил деньги – он просто привык их тратить, а зарабатывать не привык. Может, привык бы – да вот не вышло.
Но он ушел не неудачником, он ушел, доказав, он ушел от боли и он ушел с надеждой.
Я перестал быть младшим братом, но старший брат у меня будет всегда. И я всегда буду его любить.
31 октября, когда мы с папой улетели на похороны, а мама ждала поезда, она позвонила папиному брату и сообщила. Дядька сказал: «А ведь он мне сегодня приснился. Пришел чистенький такой, бритый, я ему говорю: ну наконец-то на человека стал похож. А он засмеялся и ушел.»
Скоро он зайдет и ко мне.
А потом будет ждать. В покое и любви.
До встречи, Айратка.