Умер Владимир Михайлов

«Владимир Михайлов – старейший и тишайший фантаст, более многих имеющий право рассуждать о войне, мире и ксенофобии (несколько лет разминировал послевоенные прибалтийские леса). «Капитан Ульдемир» был силен и свеж, и не только для 70-х – что доказывается упорным клонированием сюжета молодыми авторами. Да и прочие довольно лиричные повести, если приноровиться к многословному стилю, выглядели очень симпатичными, как и памфлетный «Вариант И» (по понятным причинам). Дальше стало хуже, книги нового века читать тяжело и совсем необязательно, хотя вроде бы все при них – все динамично, рассудительно, кружевно и с легкой усмешкой.»
Это я написал пару месяцев назад в отзыве на сборники «Убить Чужого»-«Спасти Чужого».
Вроде отрекаться не от чего, но все равно немножко стыдно.
Ладно, еще пару слов.
Удивительно, что человек с таким боевым прошлым (насаждение советской власти в Прибалтике было предприятием немногим веселее саперских штудий) всю жизнь сохранял такое ироничное спокойствие — и в жизни, и в книгах. Еще удивительное, что именно в этой стилистике были написаны как минимум две книги, перепахавшие очень многих отечественных авторов.
Много ли удастся в течение полуминуты насчитать книг, построенных на переброске представителей разнообразных времен и народов, от пещерного человека до шарфюрера, в одинаково неведомое место-время? Штук двадцать, правильно — начиная с «Града обреченного» Стругацких. Но начинать надо с Михайлова, который еще в 1976 году умудрился опубликовать повесть с таким сюжетом, с представителем вермахта в качестве одного из не самых отрицательных героев, да и еще с библейской строкой в названии. Эта традиция прошла через все повести цикла «Капитан Ульдемир». И одну из таких строк, «Тогда придите и рассудим», можно считать девизом Владимира Михайлова.
А много ли удастся насчитать книг, построенных на принятии россиянами не самого распространенного исповедания — например, ислама? Тоже штук пять наберется. И начинать следует тоже с Михайлова (если не считать давней лютой и счастливо забытой юморески Михаила Успенского про аятоллу всея Руси), который, в отличие от последователей, не глумился, а набрасывал на острый сюжет добросовестные обоснования.
Этим стремлением разобраться и указать выход отличались и приключенческие, и космонавтские, и самые лиричные и горькие повести Михайлова, в том числе «Дверь с той стороны» и «Стебелек и два листа» — не говоря уж о мемуарах, что по нынешним временам вообще дикость.
Вот этого — спокойствия, иронии и рассудительности при остром сюжете — очень не хватает современной литературе.
Теперь не будет хватать совсем отчаянно.
Светлая память, Владимир Дмитриевич.