Николай Федоров
Ленинградский школьник, неглупый и в меру дерзкий, тихо страдает по красивой однокласснице, еще тише страдает в связи с перебранками родителей, чинит с батей убитый "Запор" и «бомбит» с ним по вечерам, ловко ввязывается в дикие неприятности (повесть начинается с того, как неловкое движение бродящего по музею героя обрушивает бюст Ньютона на подзорную трубу Петра) и вообще всеми доступными способами открывает для себя мир. Который очень по-разному выглядит из окна типовой многоэтажки, с Ростральной колонны и со случайно найденного постамента от памятника какому-то Столыпину. Нормальный для 70-80-х сюжет советской школьной повести разворачивается, однако, на пороге 90-х — и совсем не в ту сторону, к которой нас приучили советские школьные повести.
Николай Тимонович Федоров долго оправдывал среднестатистические имя-фамилию. С конца 70-х он был постоянным автором журнала "Костер" (и сборников рассказов для младшей и средней школы, выпускаемых ленинградским отделением "Детской литературы"), любимцем внимательных читателей и отрадой завучей-методистов, подуставших от свойственных питерской школе разгильдяйских закидонов (типа Попова с Голявкиным), и уж тем более от рассерженной боевитости Крапивина. Федоров выглядел лучезарным наследником Носова и Драгунского. Его рассказы были короткими, смешными, милыми, в меру дидактичными и абсолютно беззубыми. Сходство с ранними шедеврами Носова было почти пугающим – прикрыв глаза на некоторые бытовые детали (вроде отдельных квартир вместо коммуналок) и модернизацию лексики («Чего вы ржете» вместо «Ну и чудаки же вы») можно было легко спутать рассудительного, но увлекающегося Серегу с фирменным носовским протагонистом Колей, а безумного смутьяна Генку – с таким же Мишкой. Что характерно – эти рассказы, как и носовские, до сих пор читаются без запинки и с удовольствием (я после «Тучкова моста» перечитал все, что нашел, даже миниатюры, которые помнил близко к тексту со второго примерно класса).
Примерно та же картина была в повестях – хотя сюжет каждой умело усиливался темой связи поколений и, все сильнее, родительских проблем. В полный рост проблемы заголосили в повести «На Аптекарском острове» , скрывавшей за почти дурашливым тоном панический страх подростка в связи с тем, что родители все хуже находят общий язык. Авторская особость не сводилась к одному отчеству. Попадание в юного читателя, который более-менее представлял себе размах закружившего страну бракоразводного процесса, было безжалостно точным.
«Тучков мост», в сокращенной версии опубликованный в 1990 году почему-то в «Пионере», является вполне себе римейком «Аптекарского острова», в котором уже обозначенная тема была решена так, как велит время. В старой повести можно было развести беду руками, просто вовремя притащив утомленную постылым малоденежным бытом мать и пропиленного почти насквозь отца в Ботанический сад – потому что куда им на фиг деваться с родного питерского острова-то, где все гладко, чумазо и на века. «Тучков мост» как раз про то, как остров вместе со всем миром заколебался и начал распадаться на несмыкающиеся части – по всем швам и направлениям. Любовь ушла на дискотеку, мама встретила однокашника, умеющего жить, папа отказался перелезать из «Запора» в коленно-локтевую позу, а постамент Столыпина стырили, чтобы нарезать надгробий. Бракоразводный процесс, как было сказано.
Полный вариант «Тучкова моста», похоже, опубликован так и не был. После 1990 года у автора вообще не выходило новых книг – только в детской периодике мелькнула перепечатка старого рассказа. Николай Федоров живет в Питере и два раза в год отмечается комментариями краеведческо-прикладного характера в журнале поэта и писателя Сергея Носова.
«— Ну, а чего ж ты уходишь? Пойдем потанцуем. Видишь, Катя уже поправилась. — Она громко, неестественно засмеялась и потащила меня за рукав в квартиру.
Тут бы мне как-то особенно на нее посмотреть, таким, как пишут в книжках, испепеляющим взглядом. Но я совершенно не представлял, как это делается.
Я просто снял Олину руку с плеча и ушел.»
Трепло он, Быков, самолюбующееся.
Здрасьте.
(Я понимаю, что ты Леше Лукьянову ответить намеревался, но из вредности сделаю вид, что полностью раздавлен и обескуражен).
И интернет с ЖЖ в моём компьютере подставами развлекается. Напишешь коммент — глядь, пропал. А его к тебе подкинули. Вообще, я от сегодняшнего дня добра не жду. Желаю тебе за ночь восстановить форму и набраться свежего куражу.
Все сделал, как Вы велели, мессир.
А я читал, читал! По-моему, в том же самом Пионере за 1990 год. Это, по-моему, первая вещь, которую ты хвалишь и которую я уже читал 🙂
Хе-хе.
Мне окружали добрые, ласковые люди, медленно сжимая кольцо (с).
Да я почти все хвалю!
Только раннего Фёдорова помню. Полное ощущение в памяти, что в первой книге друга звали именно Мишкой. Потому что после Носова и Драгунского это уже золотой эталон. И у В. Медведева в «36,9» тоже был Мишка, позднее перекрещённый в Диму Колчанова.
Фёдорова читал, но Попова и Голявкина любил бльше.
У меня в детстве был сборник ленинградский, я оттуда до сих пор стихи Генки-квазиМишки помню про «А ты сидишь в ланитах синих».
«Тучков мост» почитай. И остальные повести тоже. Хочу понять, мнится мне, или и впрямь тональность почти как в «Кладе».
Медведев тоже как-то резко сгинул. Был вполне себе классик, умудрился после «Баранкина» сделать несколько незаурядных и очень разных вещей, от «36,9» до «Свадебного марша» — а потом р-раз — и нет.
Набил это щас, полез в словари и обнаружил, что Медведев умер в 97-м, но до этого написал кучу всякого типа третьей части «Баранкина». Надо как-нибудь почитать. Или не надо (я Сотника как-то постперестроечного прочитал — ну это ужас был).
И таки Генка был сначала Мишкой: zhurnalko.net/=detskie/koster/1980-01—num19
(«Желающих прошу подняться ко мне. По залу пронесся ропот, и сразу куча желающих бросилась к сцене. Я кинулся вперед и, растолкав локтями массу желающих, первым очутился возле Мишки. — Очень хорошо …»)
Искал по запомнившимся фразам: «растолкав желающих» и «подопытная».
У меня был сборник тоже ленинградский, но 70-х годов. Название не помню.
Фигасе. Как интересно тасуется колода клонов.
Так он жив ещё!
У меня есть его книжка, называется «Богиня победы», там рассказы и одноименная повесть.
Отличная книжка, перечитывал постоянно, да и сейчас могу.
На мой взгляд, рассказы его повзрослее носовских, ироничнее и значительно живее (при этом Носов, разумеется, мега-глыба).
Приятеля ГГ звали Мишей (Дима Титов и Миша Лапин).
«Сеанс гипноза», цитировавшийся выше, один из самых смешных детских рассказов, что я вообще читал.
Отличный автор, очень жаль, что замолчал. Рекомендую остальные книжки.