Андрей Зализняк
"Слово о полку Игореве" было явлено потрясенному миру 200 лет назад в качестве уникального во всех отношениях произведения. 200 лет вокруг него кипят страсти, наиболее яростные — по принципиальному вопросу: действительно ли это текст XII века, или все-таки новодел, искусно исполненный через полтыщи лет. До последнего момента в битве сходились историки, литературоведы и филологи, делавшие ставку на лексический корпус. Академик Зализняк решил подготовить лингвистический ответ на больной вопрос, пропустив сам текст, а также аргументы сторонников и противников между древнерусской наковальней и математическим молотом (о как заговорил — это я от усталости).
Я, в отличие от нескольких очень умных друзей, не отношусь к поклонникам "Слова о полку Игореве" или любителям древнерусского языка либо ранней русской истории. Однако ж интересуюсь, скажем так, смежными явлениями и дисциплинами, друзей уважаю и их оценкам доверяю: а оценки Зализняка и конкретно этой книги выдержаны в превосходных степенях. Потому прочитал.
В целом: книга, конечно, рассчитана на любителя перечисленных явлений, но интересна и поучительна и для иных слоев — а неимоверно крута независимо от чего-либо. "Взгляд лингвиста" — книга очень основательная, компетентная, по-хорошему дерзкая и ерническая, и свою задачу она решает. Непредвзятый читатель (предвзятому-то все равно) выходит из текста не только обогащенным знанием новых слов типа "узус" или "энклитика", но и процентов на 90 убежденным в том, что "Слово…" фальшаком не является, сработать его в XVII-XVIII веке мог бы только уникальный гений, тихой сапой открывший половину славистики и индоевропеистики на двести лет вперед, а большинство оспаривавших этот факт — балбесы.
Вот с последним пунктом связано основное удовольствие от непрофессионального чтения "Вгляда лингвиста". Такого размаха академического ехидства и высокоинтеллектуального опущения оппонентов я еще не встречал. В детстве я, наверное, просто повыписывал бы в блокнотик фразы типа "объяснения, требующие откровенного стояния на голове","трудно представить себе более эффективный способ скомпрометировать работу лингвистов", "<если> речь здесь идет вовсе не о реальных явлениях языка, а просто о выдумках эрудита, который был совершенно свободен в своей фантазии…, <то> и Кинан совершенно свободен в фантазиях о том, что могло прийти в голову непредсказуемому эрудиту, и вся проблема откровенно перемещается из научной сферы в сферу гадания" — ну и совсем красявишное "даже и сотня мыльных пузырей, взятых вместе, дает всего лишь мокрое место". Теперь я ругаться совсем разлюбил и в хлестких формулировках не нуждаюсь – но все равно талантом автора впечатлен.
Как и способностью очень просто формулировать простые же, но не всем внятные истины: «В советскую эпоху версия подлинности СПИ была превращена в СССР в идеологическую догму. И для российского общества чрезвычайно существенно то, что эта версия была (и продолжает быть) официальной, а версия поддельности СПИ — крамольной. В силу традиционных свойств русской интеллигенции это обстоятельство делает для нее крайне малоприятной поддержку первой и психологически привлекательной поддержку второй. А устойчивый и отнюдь еще не изжитый советский комплекс уверенности в том, что нас всегда во всем обманывали, делает версию поддельности СПИ привлекательной не только для интеллигенции, но и для гораздо более широкого круга российских людей.»
Другое дело, что я предпочел бы не встречать так часто в книге академика-лингвиста выражений «а именно» и «не что иное, как» — но это уже чисто читательские тараканы. Те же тараканы позволили мне сладострастно оставить при себе процентов десять неубежденности в том, что утерянное в московском пожаре «СПИ» было подлинным и аутентичным. Повод для этого я, как всякий на моем месте воинствующий дилетант, увидел в некоторой узости круга тем, прочесываемых Зализняком в качестве доказательной базы, как правило, по три-четыре раза (что, кроме слова «шизыи», упоминаемого в работе раз тридцать, других спорных позиций не осталось?) — а также в зауженности академического взгляда на версии, объясняющие неподлинное происхождение «СПИ». Лично я за минуту придумал три варианта (различной степени маразматичности), способные многое объяснить.
Например, доставшаяся Мусину-Пушкину рукопись могла быть не цельной – сохранились только отдельные куски, а лакуны дописывались некоторым самородком.
Или, например: некоторый самородок нашел рукопись, на радостях выучил ее почти наизусть – а потом, когда уже договорился продать меценату, каким-то образом находку пролюбил – и потому судорожно восстанавливал текст по памяти.
Или, например: рукопись нашлась вместе с легендой о том, что всякий предъявивший ее миру обречет великую Русь на сабли внезапных половцев – поэтому мусинцы интенсивно портили сакральность текста глупыми вставками, но Наполеон все равно напал – однако ж отступил, ограничившись уничтожением раритета.
И так далее.
Тут надо пояснить, что я «СПИ» не люблю с детства. Я сразу ее воспринял как историю барина, который решил пограбить-порезать чуждые пределы, завел своих людей на погибель и бросил, а сам бежал – и все этому должны радоваться. Чуть позже я сообразил, что грабят-режут, в общем-то, моих предков – но это уже особой роли не играло (они, поди, тоже резали, и сами виноваты, что слов об этом до нас не дошло).
В общем, Андрей Зализняк написал крутую книгу. Но стихотворение Евгения Лукина пробрало меня сильнее.
> литературоведы и филологи —
это как берёзы и деревья. Или волки и хищники. Или футбол и спорт. И т.д.
А что за варианты с рукописью — я не понял 🙁
Главное ведь — доказать, что текст был изначально создан в 12-м веке или около того (Лев Гумилёв доказывал, что в 13-м). А потом текст неоднократно переписывался. Рукопись, которая была на руках у Мусина-Пушкина — кажется, 16-го века.
Я как-то товарища-лингвиста филологом назвал. До сих пор простить не может.
Варианты — это я резвился, отталкиваясь от наблюдений Зализняка за наблюдающими за СПИ. Что он, что они объявляют о готовности рассматривать самые бредовые варианты — но почему-то упорно держатся за постулат «если фальшак, то цельнописаный и опирающийся только на известные памятники, в первую очередь «Задонщину»». На самом-то деле бред бывает разный и очень убедительный.
16-й век — некоторое сужение периода, на самом деле ученые говорят о 15-17 веках, Зализняк тоже не конкретизирует, зато дает довольно четкую локализацию последних копирований (Псков).
Может, у товарища какие-то личные тараканы?
СоПИ цельнописанным называют, может, из-за единства стиля? Я, в оригинале, правда, не читал, не знаю, так ли это.
Если рассматривать фальшак, который опирается на неизвестные памятники, то степень достоверности предположения крайне мала. Мистификатору как раз-таки выгоднее иметь под рукой аналогичные памятники ДРЛ, а то «Слово…» уж слишком особняком стоит.
Но что меня в истории этой рукописи настораживает — это что единственный обнаруженный её вариант был очень быстро уничтожен.
Зализняк как раз довольно подробно объясняет особость СПИ, приводит все аргументированные трактовки и прогоняет их через лингвистический матанализ.
Подозрительных моментов там полно. Но, во-первых, Москва сгорела вся — и кабы рукопись уцелела, это была бы вполне себе вторая Казанская божия матерь (ее, как известно, как раз на устроенном татарскими партизанами пепелище нашли). Списки уцелели — и на том спасибо случаю и Карамзину. Во-вторых, почти любой вынырнувший из небытия литературный памятник выглядит подозрительно, а с учетом того, что до 18 века историческими подлинниками мало кто заморачивался, из небытия вынырнули почти все литпамятники.
Да это ладно, что из небытия. «Слово…» по своим художественным достоинствам особняком стоит. Признавать его подлинность — значит расписываться в том, что мы почти ничего не знаем о древнерусской литературе. Потому что остальные тексты, которые до нас дошли, и направленности другой, и уровня другого.
Ну, это как через семь веков из современных книг найдут Устав вооружённых сил, список законопроектов Госдумы, учебник по истории для 10-го класса, «Опыт курса по изучению священного писания» и «Татарский удар».
Ну, мы по схожим причинам и считаем предков странными.
За список книг спасибо, валяюсь.
Я поведу речь о романисте Чарльзе Диккенсе, чьи годы жизни заключены в промежутке между семнадцатым и двадцатым столетиями нашей земли. Названия его трудов нам известны, однако из текстов до нас дошел лишь один, да и то, увы, не полностью. Семь страниц вырвано, имя автора по неведомым мне причинам частично стерто. Большая часть повествования, однако, сохранилась, что дает нам единственную в своем роде возможность исследовать свойства человеческого воображения, каким оно было в эпоху Крота. Роман называется «Происхождение видов путем естественного отбора». После заглавия стоит имя автора — Чарльз Д… Остальная часть имени соскоблена неким грубым орудием, и здесь же пишущим веществом, составленным на основе красителя, выведено слово «пакость». Наверняка это дело рук читателя, которому роман не понравился. Возможно, вещь оказалась слишком мелодраматической — или, что то же самое, слишком романтической — для его утонченного вкуса. Несмотря на это повреждение, у нас нет причин сомневаться, что роман сочинен автором книг «Большие надежды» и «Тяжелые времена»
Хох. Я давно подозревал, что в фоменковском подходе спрятан мощный творческий потенциал.
естественно, творческий, какой же еще.
и вообще, Ночной вазы с цветочным бордюром еще никто не отменял.
О, точно. А я никак не вспомню, что в голове вертится. Бестыр зы бест.
тебе нужно почитать его книжку про любительскую лингвистику. вот там, уверен (саму книгу не читал, но читал некоторые статьи), будет такое опускание фоменок, что будь здоров.
Да, собираюсь. Правда, я фоменками совсем не увлекаюсь, то есть часть авторского пафоса уйдет в свист — но безосновательно художественный свист я тоже люблю.
Третья версия — это да (:))
Если Великая Отечественная началась из-за вскрытия гробницы Тимура, должна же была из-за чего-то невеликая начаться.
При полном отсутствии совести уколы ботокса не только отравляют, но и делают бессмертными.