Кусочек «Убыра»

По просьбам трудящихся выкладываю кусочек "Убыра" — первую главу полной версии.

Сперва-то я думал: надо же, как все удачно закончилось.
Удачно.
Закончилось.
Ладно.
Папа совсем в ярости уезжал, я его таким злым и не видел никогда. Он же спокойный как таракан — его любимое выражение, кстати. Если чувствует, что, как он говорит, на псих уходит — когда я упираюсь, Дилька дуру включает или мама челюсть выдвигает, ну или по работе с кем-то поспорит, — так вот, он просто разворачивается и уходит из комнаты и даже из квартиры. А появляется уже через полчаса, как всегда, насмешливый и хладнокровный. Иногда только кошачьей смерти требует и потом весь вечер поддевает всех. Кошачья смерть — это валерьянка. На самом деле она, конечно, называется mäçe üläne, кошачья трава, но папа переделал в mäçe üleme. Говорит, что нечаянно. Врет, я думаю. Он постоянно всякие песенки и просто слова переделывает. Русские, английские, татарские. Слоган Nike у него «щас дует», Kit Kat — передохни с ударением на третьем слоге, ну и всякие там «Газета “Из рук враки”», «Стоматологическая клиника “Добрый дент”», «Кефаль — ты всегда жаришься для нас», «Безутешен от природы йогурт в Перми» или «Травожок “Хуроток”». А несчастную надпись на двери «На себя» папа прочитал так, что мама с ним полдня не разговаривала. Он эту надпись вслух прочитал. И сиял как лазерный фонарик. А мама против его сияния ничего сделать не может: смеяться начинает. Если рассмеялась — «не разговариваю» уже не считается.
Я у папы, кстати, этому научился: чушь сморозил — сияй. Дурак, но веселый. Простят. Ну, обычно прощают. Даже завуч. Лишь с физичкой это не проходит, но на нее у нас особенный метод есть, не скажу какой.
Против звонка däw äti* (дедушка (дословно: «большой папа»)) у папы ни методов не нашлось, ни желания сбегать в зону спокойствия. То есть договорил он не то что приветливо и весело, как всегда, а даже как-то ласково и баюкающее. Будто с Дилькой, когда ее надо из рева вытащить. Дильку он обычно вытаскивал, и däw äti, наверное, тоже вытащил. Длинно попрощался, убрал трубку и тут же пошел переодеваться и собирать командировочную сумку. Я это из своей комнаты слышал — уроки делал, чтобы в выходные была свобода. Слышал, как он шебуршал потихоньку, потом принялся дверцами хлопать и тумбочками швыряться. Ну, не тумбочками, а чемоданами с летними вещами, которые у нас внизу шкафа стоят, пока зима — ну или весна, как сейчас. А летом, наоборот, зимние вещи туда упихиваются — не все, конечно, а которые можно упихать.
Теперь это все на пол полетело. Я испугался, прислушался и понял: папа сумку ищет. Мама тоже поняла, прибежала к нему, тихо заговорила, он тоже отвечал тихо, потом рыкнул, мама сказала что-то про нас — а, ну да, понятно, пугать нельзя, не кричи, я все понимаю, но тише-тише. Папа начал было: «Да что ты понимаешь, ты смотри, что они делают» — да успокоился почти. И объяснил почти неслышно для меня, почему надо ехать именно сейчас, а мама сказала, что одного я тебя не отпущу. Они немного поспорили, ласково так, про нас в основном, куда нас девать, с собой, что ли? — нет, не надо, посидят, ничего страшного, слава богу, суббота, — и про то, кому нужны детские хладные трупики, хотя папа еще про мамин матч вспомнил. У мамы абонемент на «Ак барс», она на хоккее сдвинута, ладно меня туда же не вдвинула, боксом отбился, честно. Ну вот. А она сказала: ничего страшного, чего уж похороны калек смотреть — выходит, с кем-то слабеньким играют.
Конечно, мама победила. Как всегда.
Они вышли из спальни спокойными и решительными. Папа притащил болтающую ногами Дильку на спине, сбросил на мою кровать, шикнул, потому что она заверещала и потребовала еще раз, и сказал:
— Тут такое дело. Нам с мамой надо срочно ненадолго уехать.
Дилька сразу стала кривить губы и затягивать глаза мокрой пленкой, как вторые линзы под очками. Здорово у нее это получается, раз, и льется, как с карниза в марте. Но мама такую оттепель давно умеет подмораживать. Мы с папой не умеем, наоборот, хуже делаем. А мама умеет.
Она к Дильке присела, что-то быстро ей нашептала, лицо незаметно вытерла, пощекотала — как всегда, в общем. Дилька хмурилась и губами жмакала, но против мамки разве устоишь. Короче, все успокоились, даже папа. Он объяснил, что до деревни и обратно съездим, помочь там надо, ну Марат абый* (дядя (также «старший брат» и просто уважительное обращение к старшему)) же… Тут папа осекся. Дилька ведь не знала ни папиного дальнего родственника Марата абый, ни того, что он вдруг умер неделю назад, а папа как раз был в командировке в Агрызе, и оттуда помчался на похороны вместе с däw äti, своим отцом. И в этот раз папа, к счастью, объяснять ничего не стал ни про похороны, ни про то, почему снова в Лашманлык едет. Он просто сказал: давайте, ребята, завтра день побудьте без нас — дома, без улицы, компьютеров и телевизоров хватит, может, и до книжки кто-нибудь дозреет. Он внимательно нас осмотрел, я сильно улыбнулся, аж за ушами щелкнуло, Дилька буркнула что-то про «и так читаю». Найдете, говорит, чем заняться.
— А кушать мы что будем? — робко спросила Дилька.
Мама сквозь смех поцеловала ее в лоб и заверила, что такого бурундучка без еды уж не оставит.
Дильку они уломали — а меня что уламывать. Хоть это и не свобода, конечно. Пришлось пообещать, что я не буду сестру обижать (эта коза орала «Будет!» и пихала меня пяткой в бедро), а буду кормить, холить, лелеять и выращивать как садовник розу (это мама сказала) или как свинопас… (это я недоговорил). И не брошу. Ну, я пообещал. Что оставалось-то.
Я, оказывается, не знал, как роскошно Дилька сочиняет новые капризы.
Сперва гладко шло. Мама с папой грамотно все выстроили. Папа ускользнул собираться и звонить каким-то неизвестным мне знакомым и родственникам, мама сказала, что уезжают они рано утром, увела Дильку читать и спать, вырубила ее там ударной дозой Носова — правда, и сама чуть не вырубилась, вышла, пошатываясь, и принялась шуметь водой и плитой на кухне. Чтобы, значит, бурундучки не перемерли. Типа в холодильнике сосисок с пельменями нет.
Папа ей так и сказал между сборами и звонками. Мама на него взглянула, и он удрал, даже без специальной рожи. Это я уже видел, потому что переполз в зал. С уроками разделался — и теперь мог сидеть за компом все выходные, хо-хо. Вскоре папа вернулся на кухню и намекающе эдак сообщил, что на хвост никто не садится, так что можем выезжать уже сейчас и еще с утречка в Аждахаеве пару-тройку часиков сна урвать. Аждахаево — это центр района, в котором Лашманлык, папина деревня находится. То есть не папина, конечно, он под Оренбургом родился, а däw ätineke* (дедушкина) . В самой деревне почему-то последнее время никто не ночует.
Мама в итоге решила не ночевать ни там, ни тут: догрохотала на кухне, решительно вышла, загнала меня спать — пинком, через туалет, велев не вставать, пока третий петух не пропоет — или что там у тебя в телефоне играет. А я, между прочим, петухов давно с будильника убрал, потому что возненавидел. Теперь ненавидел обычный пружинный звон.
Папа мне к тому времени рассказал, чего они так срываются. Я особо не интересовался — надо значит надо. Им виднее. А уж полдня-то мы продержимся. Но папа в рамках всегдашней своей политики «честность и осведомленность» рассказал, что вот приходится им ехать к Марату абый на семь дней. Тут я испугался. Неделю без родителей трудновато будет — и пельменей не хватит, и Дилька меня еще раньше пельменей сожрет. Да и страшновато, честно говоря. Но папа серьезно объяснил, что имеет в виду небольшое поминание усопшего на седьмой день его смерти, еще бывает три и сорок, а у русских вместо семи дней девять, но это неважно. Потом объяснил, что ехать и не собирался, но däw äti сказал, что в деревне хулиганы объявились, обижают всех подряд, заборы ломают и могилы оскверняют, поэтому надо «кому надо кадыки повынимать». А мама, значит, боится, что папа выниманием увлечется — вот одного отпускать и не хочет.
По-моему, мама куда более увлекающаяся натура. В том числе и делом вынимания всяких органов из человеков. Я не имею в виду, что она мне мозг выносит, но в целом направление мысли правильное. Ладно, не будем.
В любом случае, я спорить не стал. Тихо порадовался, что родители нас с собой в деревню не тащат. Заверил папу, что все понимаю и со всем справлюсь. Заверил маму, что все обеспечу и всех сохраню живыми и сытыми — и себя, и сестру. И не брошу я ее, не брошу, обещаю, блин. И не вставать до утра обещаю. И звонить каждый час обещаю. И заорал — на меня шикнули, и я зашипел, — что не надо ни Гуля апу, ни соседей просить с нами посидеть, потому что это унизительно, в конце концов, в моем возрасте кто-то там чем-то уже командовал и все подряд в комсомол вступали, что бы это ни значило.
Они засмеялись, папа обозвал меня балбесом и потрепал по волосам, мама поцеловала в щеку и велела закрыть глаза. Я закрыл глаза, дождался щелчка и темноты. А нового щелчка, входной двери, уже, кажется, не дождался — что-то папа с мамой затянули с последними сборами и распихиванием еды для нас по легкодоступным местам.
То есть я проснулся и вскинулся в полной темноте, судорожно нашаривая что-то поверх одеяла. Но это наверняка не из-за замка. Просто с улицы пробился какой-нибудь звук: или грузовик промчался, или сигнализация у машины взвыла и заткнулась. Ничего я не нашарил, отдышался, успокоился, хотел сходить на кухню попить, но вспомнил про обещание не вставать до утра — и не встал. Поворочался, ругая себя за сговорчивость с дубовостью, и уснул.
Выспаться, конечно, не удалось. Дилька нашла самый нужный день для того, чтобы проснуться в половине седьмого. Она как-то сразу уяснила, что стишок «Мама спит, она устала» к брату ну никак не относится. И началось. То есть я понимаю, что восьмилетней мадемуазели накормить, допустим, себя непросто — почему, кстати? — но ведь она не собиралась исключительно вопросы выживания через меня решать. Ей ведь нужно было, чтобы я абсолютно каждый ее чих со вздохом разделял — или просто рядом сидел и смотрел. У меня паста не выдавливается, я есть хочу, туалетная бумага кончилась, а где сахар лежит, а поиграй со мной, а с Аргамаком — смотри, он с тобой хочет, а пройди за меня вот этот уровень, а ты вообще с ума сошел, а сделай мне тоже бутерброд.
Это не сюрприз, конечно, Дилька всегда так себя ведет. А я как всегда вести себя не мог. Не мог ни по башке щелкнуть, ни послать, ни даже просто наушники надеть и отмахиваться. Потому что пообещал.
И вот ведь хитрая вампирка: попробовала бы она мне напомнить про это обещание, ну или просто сказала бы обычное я-все-маме-расскажу — мигом бы в противоположный угол улетела и весь день провела бы в автономном плавании, как атомная подводная лодка «Казань». Терпеть не могу, когда меня лечат. Дилька не лечила. Просто, когда я в ответ на ее восьмой писк подряд «Ну Наиль! Там опять по-английски написано, прочитай» рявкнул: «Да включи ты на русском игру, на фига в этой-то лазишь? Не буду!» — она молча упятилась в угол, сделала лицо скворечником и опять набрала воды под очки. Ну, мне стыдно стало, я застонал — и пошел читать и проходить этот ее дурацкий уровень. Прямо у меня своего уровня нет.
Зато на все мамкины звонки — а мама раз пять звонила и говорила то шепотом, то громко, то под жуткое какое-то подвывание ветра — мы отвечали с честной радостью: сыты, довольны, не цапаемся, всегда бы так. Мамка обзывала нас бессовестными, но голос у нее был не похоронный — да и папа на заднем плане гудел вполне деловито. И вроде бы никого на части не рвал.
Дилька ни разу про них не вспомнила. То есть утром уточнила, когда приедут — я сказал, что вечером, — кивнула и упылила к ноутбуку.
Пацаны гулять звали — я сказал, что не получится. Они сказали: айда мы сами придем. Я обрадовался было, но вспомнил, что совсем никого пускать не велено, и отказался.
Еще позвонила Гуля апа, спросила, где родители. Я объяснил — коротко и не отрываясь от экрана. Она сказала, что сейчас приедет посидеть с нами. Я с досадой отвлекся от затяжной искусствоведческой дискуссии по поводу достоинств олдскульного трэш-метала по сравнению с хардкором периода упадка и сказал, что напрасно приедет. На лестничной площадке сидеть холодно и неудобно, а в квартиру я никого не пущу — не велено.
Мы посмеялись, Гуля апа сказала: ну давайте я вам хотя бы ужин приготовлю. Я заверил, что у нас этих ужинов до следующей Олимпиады, и быстренько передал трубку Дильке. Пусть поворкуют, как любят.
Он долго трындели — я краем уха слышал Дилькины визги и глупые рассказы про лошадок и про аквапарк. Ну и маме пришлось на Дилькин телефон звонить. Она еще возмущалась, с кем я так долго треплюсь вместо того, чтобы за сестрой ухаживать. Я почти без возмущения рассказал, с кем. Мама удовлетворенно хмыкнула, и я сообразил, наконец, что это она Гулю апу попросила подстраховать. Я прямо об этом спросил, чтобы врезать мамане по полной, а она тоже хитрая, быстренько распрощалась, потому что, говорит, опять переезжаем с места на место, а папа без моих штурманских умений никак. Я думал, папа начнет громко характеризовать ее умения, но, видимо, время и место для этого не подходили — гам у них там был, как в школьной столовой.
Потом родители долго не звонили. Дилька опять стала доставать меня требованиями почитать сказки. Сама она, видите ли, путается в именах и поэтому сбивается. Тут я не выдержал и начал на нее орать, потому что это наглость вообще — уж какие она имена своим куклам, лошадкам и персонажам рисунков придумывает и запоминает, так это в мою голову просто не влезет никогда, — а теперь говорит, сбивается. Дилька тут же захихикала и сказала, что хочет есть. Я сообразил, что у самого в животе сосет просто дико, так как уже десять доходит. Быстренько согрел картошку с мясом, подавил попытку мелкой барышни подменить нормальный ужин дурацкими хлопьями с молоком и даже помыл посуду (честно говоря, просто чистых чашек уже не осталось — мы, оказывается, очень много всякой ерунды пьем в течение дня).
После этого я сломался и согласился читать с Дилькой сказки — на условии, что читает она, но абзацы со сложными именами — я. Сестра, сияя, притащила том балкарских сказок и сходу в них забурилась. Надеялась, что там-то трудных имен немерено. И обломилась. Балкарцы-то нам родственники, по ходу. Татарские и башкирские сказки Дилька давно изучила, к тому же садик у нее, как и меня, был татарским. То есть мы на татарском говорить толком не говорим, если не считать «Альфия Тимерзяновна, miğa öygä qaytırğa yarıymı? »* (можно мне пойти домой?), и быструю речь не понимаем — чем, кстати, время от времени папа пользуется (мама из Сибири, поэтому татарский еще хуже нашего знает, хотя усиленно пробует пользоваться). Но запас слов у нас неплохой, всякие Алакёзы, Кичибатыры и дивы с джиннами из балкарских сказок ухо не режут. Да еще половина сказок крутится вокруг лошадок. А от лошадок Дилька просто прется — и рисует их, и играет в них, и мультики про них смотрит и скоро все-таки допечет родителей, чтобы они ее в секцию при ипподроме пристроили. Так что я всего-то несколько абзацев про Быжмапапаха прочитал — когда Дилька утомилась и осерчала. Там и впрямь недетская жуть пошла. Быжмапапах, короче, всех победил, но враги успели сунуть ему под подушку зуб дракона. Богатырь спать лег, клык ему через ухо в голову юрк – и насмерть. В этом месте лицо у Дильки стало странным. Я торопливо дочитал, как вся родня Быжмампапаха зарыдала-запела, и от этих чудовищных, видимо, звуков клык из ушка выпал. И стал богатырь как новенький. Тут Дилька вредно захохотала и сообщила, что давно знает такую сказку – и про русского богатыря, и про татарского, только там в ухо, чтобы спасти, мама плакала или медведь кричал. Я закричал как медведь и погнал лентяйку чистить зубы и спать. А сам побежал к ревущему телефону.
Звонила, конечно, мама.
— Привет, сиротинки! Как дела?
— Нормально, — солидно сказал я.
— Хорошо. Ели?
— Конечно.
— Дилька спит?
— Нет.
— Наиль, одиннадцатый час вообще-то.
— Мне мешают вообще-то, — сказал я, слегка зверея.
— Кто? — всполошилась мама и что-то быстро сказала в сторону.
— Ты. Мы уже ложимся вообще-то, а ты вот…
— Уф. Нельзя же так пугать.
— Можно, — сообщил я угрюмо и показал Дильке, в каком темпе она должна уже бежать в ванную и вооружаться зубной щеткой.
Мама захихикала и сказала:
— Суров ты, юноша. Гуля апа вон вся под впечатлением от тебя. Что, в самом деле не пустил бы ее?
— Не велено же.
— А нас пустишь?
Я вздохнул и сказал:
— Вас пущу.
Мама вздохнула и сказала:
— Тогда дверь открой.
Я два раза хлопнул глазами и заорал:
— Дильк, они приехали!
Они правда приехали. Стояли уже за дверью — и ждали особого приглашения.
У всех родители нормальные, а у нас такие балбесы.
Ну, тут началась пятиминутка визгов, обниманий, мазания зубной пастой и рассказов о том, как мы тут без вас, а вы там без нас страдали. Впрочем, папа с мамой были не сильно исстрадавшиеся. Так, утомленные слегка, веселые и злые. Мама обцеловала Дильку и попинала ее укладываться. Дилька завопила, что хочет со всеми посидеть. Мама попинала ее готовить второй ужин с десертом, бланманже и фофанами. Ну и сама с нею ушла, понятно.
Папа взбил мне волосы, пару раз бленькнул пальцем по оттопыренному уху и рассказал, что я молодец, на меня можно положиться и все такое. Я поправил волосы и сказал:
— Я знаю.
Мне было хорошо и спокойно. Я только сейчас понял, что все это время было не так — не хорошо и не спокойно.
Папа усмехнулся, снова бленькнул по уху, как-то внезапно рухнул на стул и сказал, прикрыв глаза:
— Все-таки полтыщи кэмэ за неполные сутки — это перебор. Еще бы дорога была… А самое смешное — знаешь чего?
— Чего? — спросил я, настораживаясь. Знаю я папино смешное.
— Того, что никакого вандализма там нет. Лукман абый сослепу не разглядел что-то, папа его неправильно понял, потом я —синдром испорченного телефона, хоть в учебник. А там, ну, ziratta* (на кладбище), пара камней покосилась — ну, и у Марата просела могила. Обычное дело.
— Так что, зря ездили? — спросил я, сразу расстроившись.
— Ну, как зря. Не зря все-таки. Я не хотел — а по-человечески-то надо было все равно. Вот. Родню повидал, да. Хотя деревня, конечно, ужас во что превратилась. Чернобыль, блин. Зона с саркофагом. Всё районы меж собой не поделят, никому такое богатство не нужно. Выселять, говорят, будут, да кого там выселять уже. Дом наш вообще… Я не узнал даже сперва.
Папа моргнул и отвернулся. Я тоже отвернулся, но папа, к счастью, уже воскликнул:
— А! Я ж забыл совсем.
Он полез во внутренний карман вязаной кофты, покопался и вытащил оттуда плоскую рыжую коробку.
— Вот, — сказал он, — тебе. За заслуги перед Отечеством.
— О, спасибо, — сказал я и осторожно принял дар.
Коробочка была старой, пластмассовой и неожиданно тяжелой.
Я внимательно ее осмотрел и на всякий случай сделал понимающее лицо.
— Вот клоун, — сказал папа, снова откинувшись на стенку. — Это просто пенал, Марата или чей-то еще. Ты внутрь посмотри.
Я посмотрел внутрь и офигел.
Внутри лежал кинжал. Ну, не кинжал, а офигенский такой нож: тонкий, с темной резной ручкой, кажется, костяной, и в потертых кожаных ножнах. Небольшой, чуть длинее моей ладони — и очень старый. Будто экспонат из нацмузея.
Я положил пенал на стол, обхватил рукоятку так и эдак, бережно снял ножны — они были в мелких морщинках, тугие и очень легкие. И пахли кисло. А лезвие оказалось почти черным. Только края светлые, даже белые, и очень острые.
— Ух ты, — прошептал я.
В книжках острыми клинками волосок на лету рубят. Я полез в лохмы, и тут, тихонько притворив дверь, в зал вошла мама. Она сказала:
— Наилек, спасибо тебе. Рустам, он, оказывается, даже сказку Дильке… Ты с ума сошел?
У нее аж голос поменялся — не интонация, а весь. Я вздрогнул, посмотрел на нож, на папу и понял, что вопрос задан не мне.
— Нормально всё, — сказал папа, не меняя усталой позы. — Это фамильный нож, я не рассказывал разве? Мне столько же было, когда дед подарил. А я и забыл про него, а тут гляжу — ба. Ну и Лукман говорит — забирай, твоему как раз время пришло. Он же в школу или там на улицу носить не будет, правда, Наиль?
Я кивнул.
— Тебе видней, — сухо сказала мама и вышла.
— Дамы без огня не бывает, — отметил папа. — Устала. И «Ак барс» продул. Не парься.
Мне было неловко, но все равно оторваться от разглядывания ножа я не мог.
— Это нержавейка? — спросил я.
— Наверно. Хотя если он действительно такой старый, как мне рассказывали, то нержавейки тогда и не было. Этот нож, говорят, у нас в семье всю дорогу первому сыну передается, с самого начала. А начало документированное у нас в тысяча семьсот восьмидесятом году как минимум.
— Лашманлык такой старый? — поразился я.
— О, он, говорят, еще при Казанском ханстве был, если не раньше. Там же захолустье, река мелкая, зато леса-леса, бурелом да сычи, дорог сроду не было. Ни монголы, ни царские ребята не доходили. А, нет, царские дошли, потому и Лашманлык* (Заготовка корабельного леса для казенных нужд). Да и монголы… Не суть. Все равно, может, и вся тысяча лет ножичку. Раритет и реликвия, считай. А металл — ну, булат какой-нибудь, а то и серебро — вон черный какой. Надо как-нибудь на анализ отдать, у дяди Андрея остались же в кримэкспертизе знакомые.
— Фигассе, — сказал я. — Смотри, а тут вроде не узор даже, а написано, вот, на рукоятке. Что написано, пап, не знаешь?
Он немедленно ответил:
— Славному бойцу победоносной Красной Армии Наилю Измайлову от командарма Котовского.
Я не стал напоминать, что он сам ведь рассказывал о древности ножа. Кротко сказал:
— Тут не по-русски написано.
— Так и ты не русский.
— Тут по-арабски.
— Дай-ка.
Но когда я протянул нож, папа уронил поднятую было руку на колено и сказал:
— А, и так вижу. Помню, вернее. Точно, я пробовал прочитать в детстве — ума не хватило. А алфавит забыл уже. Ну, вот это ба, са — а, ну бисмилля* (во имя Аллаха), точно. Молитва, значит.
Хлопнула дверь, папа отвернулся и с готовностью засиял. Я тоже.
Мама прошла мимо.
Папа посмотрел на меня, скорчив страшную рожу.
Я засмеялся.
В комнату просочилась Дилька, которая торжественно сделала жест рукой и сказала, почему-то сильно окая:
— Прошу всех к столу.
— Проси, — разрешил я.
А папа, конечно, заканючил:
— Ой ты хозяюшка наша, кормилица. Что ли, сама приготовила?
У них завязался бессмысленный слюнявый разговор, по итогам которого папа пообещал завтра всем колхозом умчаться в аквапарк, а Дилька, как всегда, заканючила: «На ручки!»
— На ножки, нет, на ножи! — вскричал папа, ойкнул, шлепнул себя по губам, воткнулся мне головой в живот (я охнул), забросил меня на плечо, сверху накинул Дильку, закряхтев, поднялся и с натугой заорал: «А вот теперь я вас об стеночку-то размажу!» С улюлюканьем помчался к двери — и замер. Я, чуть не свернув шею, посмотрел прямо по курсу. В дверях стояла мама. Откуда взялась — только что в зал уходила.
Она неласково осмотрела нас и сказала:
— Есть идите, живоглоты. Третий раз зову.
И мы пошли пить чай со сливочным рулетом, а папа попутно ужин смел, а потом и добавку. И быстро уснули.
И назавтра поехали в аквапарк.
И всё было хорошо.

21 thoughts on “Кусочек «Убыра»

    • (хладнокровно)
      А пролог не выкладываю.
      (заинтересованно)
      А чо, книжку купили уже? Я тоже, сегодня, в «Москве». Давольны-ый.

      • Дааа, купииили. Старший ребенок доброе дело для матери сделал (тоже в «Москве»).
        Вот. Читать буду. Пока так буду, без автографа автора.

        • Вот. А вы все сопромат, матан. Помощник и отрада.
          Автограф за мной. Красивый. Отберу у дочки фломастеры и буду тренироваться. Хотя с моим почерком…
          Лана, в любом случае — за мной.

          • Отрада даже почитал Убыра, пока домой ехал. Это, знаете ли, показатель 🙂
            Ок. замётано…

          • (строго) Читал, надеюсь, вслух и с выражением? Надеюсь-2, к конечной остановке аудитория была седа и нема?

    • Извенити (с).
      На всякий случай: после второй примерно главы лучше перед сном тогось. До утра подождать, в общем.

  1. Читать не буду. Дождусь книги 🙂 Подозреваю тут, в Самаре, появится она нескоро.
    Наиль, спасибо, что поднял тему поволжской мифологии в литературе. Тема богатая, а после Тукая ее практически никто не поднимал. У самого руки многажды поднимались написать нечто подобное, но растут они, видимо, не из тех мест.

    • В Самаре «Чакона» есть, она обычно довольно шустрая. Мне представляется, через недельку есть смысл поинтересоваться.
      Тема богатейшая и, к сожалению, непаханная. Ее и до Тукая мало кто трогал — Насыри разве что, да и то как ученый, а не писатель.
      Спасибо!

      • Непаханная — это да. Рассказывать татарские сказки лет через двадцать будет просто некому. Я бы и рад своим детям рассказывать, и, собственно, буду по мере возможности, но сам их знаю ноль штук. Племяш мой, 20 лет, из бестиария татарского знает одного Шурале, и то, с трудом может объяснить кто это. Племяши помладше вообще вряд ли представление имеют об этом.
        Обрывочные тексты в интернете собираю аккуратненько, стараюсь, но, в основном, это адаптации каноничных Тукая, Алиша, Насыйри, а «исконных» практически нет.Например, смутно помню сказку про Кукри-бабая, рассказывала покойная бабушка, мне было 4 года, а в интернете — штук пять невнятных ссылок.

        • В Казани несколько истерическим образом, но издают претендующие на академичность собрания татарских сказок (у меня есть первый три тома от попытки 10-летней давности и, внезапно, 11-й, что ли, от второй). На татарском выходили две авторских многотомных монографии — давние «Татар мифлары» (у меня только второй том, а третий, подозреваю, так и не вышел) и вот только что трехтомник «Татар мифологиясе». Есть серия небольших, но емких книжек издательства «Магариф»: отдельные томики про пословицы, дастаны, игры, потешки и т.д. Ну и кое-что я по мелочи у соседей насобирал, типа трех-четырех томов «Башкорт халык ижяды», нижегородских сборников местного фольклора, многотомников сказок народов СССР (на закате СССР за это дело ничошно взялись, но потом времена переменились, увы).
          Впрочем, детские — очень хорошие — сборники татарских сказок выходят в Казани регулярно, что на русском, что на татарском. В инет-магазинах есть, да хоть на «Алибе».
          Но исконные, из первых уст акиятляр, конечно, почти ушли. И это очень тоскливо.
          И, кстати, у нас еще ситуация шоколадная. В нацреспубликах и округах помельче вообще полный атас и утеря нематериальных ценностей.

      • Заказал в «Метиде» местной, привезли достаточно оперативно, вот, держу в руках, ночью примусь 🙂

      • И еще, Наиль, есть , можно сказать, предложение, не знаю насколько интересное.
        Давным давно, лет пять назад пришла в голову идея написать рассказик, сюжет есть, начало тоже. Атмосферно очень похоже на Убыра. Сел, начал писать, но дальше начала дело не пошло, и руки у меня не из того места растут, да и времени нет.

        • Хе. А в чем предложение-то?
          Если подсказать чего — могу попробовать.
          Если взяться самому дописать — увы, не возьмусь. Времени нет, да и собственных сюжетов полно.

  2. Дааа, хорошо тем, у кого она в магазинах уже появляется…
    А вот в наших краях, на Нью-Йоркщине, небось не скоро появится…

    Попробую местных русских книготорговцев подбить, чтоб привезли. А если нет — придется с оказией заказывать.

    • У каждого свои недостатки (с).
      Я не раз книги «Азбуки» в тырнет-магазинах, вещающих на Штаты, видел — стало быть, есть надежда.
      Спасибо Вам за отзыв.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *