«Свобода приходит, Нагой»
Сокращенная версия опубликована в журнале «Власть» 23 июля 2007 года
На прошлой неделе руководство башкирской Академии наук продемонстрировало журналистам доказательства того, что Уфе не 433 года, как считалось до сих пор, и не 421, как говорят московские ученые, а верных полторы тысячи. Это можно считать первым уроком истории Уфы и башкирской государственности, полный курс которой насыщен примерами для всего человечества.
Умножение на три
В минувший вторник вице-президент Академии наук Башкирии Нияз Мажитов привел журналистов на раскопки городища Уфа-II, показал участок крепостной стены, датируемый IV-V веками, керамику, костяные наконечники стрел, изделия из драгметаллов, а также обратил внимание на «непрерывность культурного слоя», доказывающую, что «люди жили здесь постоянно». При этом академик не только отказался сформулировать напрашивавшийся вывод, но даже проявил несвойственное ученому кокетство. На прямой вопрос: «Значит ли это, что Уфе полторы тысячи лет?» Мажитов ответил: «Я этого не говорил, это вы назвали цифру».
Следует заметить, что в течение последних лет доктор Мажитов только тем и занимался, что «называл цифру» — эту самую. Хотя легко мог перейти на язык более весомых чисел. «Расхожее мнение о 430-летнем возрасте Уфы основывается на элементарной безграмотности и незнании истории», — заявил Нияз Мажитов в августе 2004 года, через пару месяцев после того, как башкирская столица официально, всенародно и, получается, безграмотно отметила некруглую дату. Ученый объяснил: «Находки V-XII веков убеждают, что древнему поселению, из которого возникла Уфа, не менее полутора тысяч лет». А год спустя дал понять, что это еще предельно сдержанная оценка, ведь «мы находили личную печать парфянских царей I-II века нашей эры».
Возможно, аккуратность формулировок пришла к вице-президенту башкирской академии из-за существенного изменения политической обстановки. Шуметь о предтече столицы республики он стал главным образом для того, чтобы спасти городище, которое как раз начало бойко застраиваться гаражами. Запустив в «Уфу-II» отряд студентов с лопатами и кисточками наперевес, Мажитов отсрочил разгром культурного слоя, а дав ряд интервью местным СМИ, привлек внимание чиновников во главе с президентом Башкирии Муртазой Рахимовым, который искренне заинтересовался открывающимися видами и распорядился включить финансирование раскопок в программу подготовки 450-летия присоединения Башкирии к России. И машина закрутилась. Нынешний год, объявленный Рахимовым годом 450-летия единства Башкортостана с Россией, обещал стать одним большим праздником. В прошлом октябре башкирский глава по инициативе Владимира Путина был переутвержден на новый срок, доказав, что поражение оппозиции на последних башкирских выборах было совсем не случайным: Кремль согласился с тем, что самой многолюдной республикой страны должен править испытанный представитель титульной национальности, достигший возраста мудрости (72 года), характерного, скорее, для позднего Политбюро.
Местной элите удалось не только почти задавить оппозицию, но и выбить из-под нее заметный кусок почвы. По итогам переписи-2002 башкиры впервые вышли в своей республике на второе место, почти поменявшись местами с татарами (было 21,9% к 28,4%, стало 29,8% к 24,1%). Такие темпы прироста на фоне некоторого сокращение русского населения (с 39,3% до 36,3%) позволяют надеяться на то, что следующая перепись, проведенная умелыми руками, выявит наконец нового лидера — а заодно сделает бессмысленными попытки усадить в главное кресло представителя нетитульной национальности (в ходе последних президентских выборов основными конкурентами Рахимова были русский Сергей Веремеенко и татарин Ралиф Сафин).
Праздник омрачали только разбирательства вокруг приватизации башкирского ТЭК — а также невозможность заткнуть за пояс Татарстан, вечного соперника, которому Москва продолжала оказывать куда более яркие знаки внимания. Например, с Казанью федеральный центр заключил новый договор, а с Уфой не захотел. И, в конце концов, оргкомитет празднования 1000-летия Казани возглавил лично Путин, а торжества по случаю 450-летия присоединения Башкирии курирует лишь министр финансов Алексей Кудрин.
Видимо, простое сопоставление цифр позволило заинтересованным лицам понять, с чем может быть связана московская прохлада. И в конце прошлого года идея 1500-летия Уфы была подхвачена большинством башкирских ученых и чиновников.
Русский ответ
Уклончивость ответов Мажитова может объяснять и последний исторический скандал. Две недели назад на окраине башкирской столицы был установлен памятник воеводе Михаилу Нагому, до последнего времени считавшемуся основателем города. Инициатором выступил глава башкирского Союза предпринимателей Николай Швецов, который также отрекомендовывается «независимым русским историком». В этом качестве он выпустил 15-тысячным тиражом брошюру «Критические заметки по истории Башкирии» и опубликовал на оппозиционных сайтах ряд задорных текстов. Брошюра и тексты клеймят «националистические сказки» доктора Мажитова и других руководителей местной академии наук, а заодно их «хозяев», которые когда-нибудь «наконец, сядут на скамью подсудимых за воровство и организацию заказных убийств, или тихо помрут по старости» (примечательно, что в течение 1990-х Швецов считался фигурой, приближенной к президенту Рахимову, а затем резко ушел в оппозицию). В рамках этой борьбы Швецов и взялся исправить недоработку гордумы, которая решила поставить памятник Нагому еще в 1886 году, да так и не смогла. На сей раз тоже не обошлось без проблем — несмотря на научную и финансовую поддержку. Научную обеспечил институт российской истории РАН, указавший: «Известные на сегодняшний день сведения источников позволяют с большим основанием датировать основание Уфы 1586 годом (даже не 1574-м, как до сих пор. — «Власть»), а ее основателем и первым воеводой считать М.А. Нагого». А проблему с деньгами сняли частные пожертвования. Собрать удалось 2 млн руб. — вдвое больше, чем требовалось. Но муниципальные власти отказали инициативной группе в праве установить статую в центре города, и потребовали согласовать «художественный образ» воеводы с министерством культуры и национальной политики республики. А глава минкульта, вице-премьер Ильдус Илишев ответил на письмо Швецова заключением республиканской АН за подписью Мажитова, в котором версия РАН была названа «ошибочной», а Михаил Нагой — не «основателем города», а «всего лишь одним из строителей Уфимской крепости (Кремля) на территории башкирского города Х — середины XVI в. В заключение вице-президент башкирской академии констатировал: «Научной общественностью доказано, что у Н.А.Швецова нет элементарных знаний по истории России и Башкортостана и в своих брошюрах он проповедует, выдавая за свои мысли, идеи подкупленных им горе-историков экстремистского толка… Н.А.Швецов и его единомышленники открыто признают, что все это они делают для политической борьбы с «правящим режимом»». Кстати, активисты инициативной группы открыто указывали, что считают акцию с установкой памятника хорошим шансом на возрождение русского национального движения в Башкирии.
В итоге Николай Швецов подал на профессора в суд за «распространение порочащих сведений» и установил памятник на участке пригородного поселка, принадлежащем ЖСК «Надежда», который возглавляет независимый русский историк (и который несколько лет судится с городом за этот самый участок). Автор памятника предпочел остаться анонимом, поскольку, по утверждению Швецова, «был избит неизвестными» (два года назад уфимский скульптор Владимир Дворник не скрывал от СМИ тонкостей создания «образа-символа» воеводы, изображений которого не сохранилось). Открытие памятника собрало всего несколько десятков человек. А накануне представители Ленинского РУВД Уфы составили протокол об административном правонарушении за установку памятника на месте, предназначенном для клумбы — и потребовали снести статую в 10-дневный срок. В свою очередь, Швецов и его соратники застраховали памятник на 1 млн руб. и заручились поддержкой казаков и активистов партии «Патриоты России», взявших объект под круглосуточную охрану. Кроме того, инициативная группа пообещала к осени установить в ограде одной из уфимских церквей поближе к центру города еще одну статую Нагого — и уговорить патриарха Алексия II пригласить на церемонию открытия Владимира Путина, который как раз должен прибыть на торжества.
Такой напор давнего оппонента, видимо, и объясняет осторожность руководства Академии наук. Слишком многое стоит на кону.
Из Уфы на лыжах
450-летие русско-башкирского единства можно было отмечать и годом раньше, и полувеком позже. По официальной версии, сразу после взятия Казани (в 1552 году) Иван IV обратился к народам ханства с призывом не покидать родные места (поводом для этого стал массовый исход ногайцев в Ногайскую орду и за Кубань), а принять подданство Русского царства и платить ясак Москве. Первыми на предложение откликнулись бии (князья) западных башкир. Зимой 1554 года их делегаты на лыжах добежали до Казани, где царский наместник, «расспросив, чем изобильна земля их, обложил башкирцев легким ясаком — кого лисицей, кого куницей, а кого медом, и пожаловал землями». В 1556 и 1557 году послы (в том числе бий племени кипчаков Машавли Каракужак, прямым потомком которого считается Муртаза Рахимов) добрались до Москвы, где получили царские жалованные грамоты, подтвердившие принципы самоуправления башкир, гарантированные еще ханами Золотой орды. Однако речь шла лишь о башкирах, ранее являвшихся подданными Казанского ханства. Племена, жившие на территории Ногайской орды и Сибирского ханства, признали власть Белого царя лет на 30-60 позже, после разгрома и распада этих государств.
Впрочем, в раннесоветское время большая часть исследователей объявила доктрину мирного вхождения башкир в Русское царство выдумкой самодержавных пропагандистов. Краевед Петр Ищериков прямо утверждал: «Нет никаких исторических данных, кроме голословных «записей» дворянско-царских историков о том, что башкиры «добровольно» приняли русское подданство. Наоборот, история из уст самих «государевых слуг» говорит о том, какие жертвы понес башкирский народ в борьбе с завоевательно-колонизаторской политикой царско-помещичьего московского государства». И действительно, еще князь Андрей Курбский в «Истории князя великого московского…» писал о мощном сопротивлении местного населения, вынудившем Ивана IV гонять «вяще, нежели за тридесять тысящей по шестом лете» после взятия Казани по всему покоренному ханству, «аж до башкирского народа, что на Каме-реке вверх к Сибири обитает». Да и Николай Карамзин отмечал: «Россияне пять лет не опускали меча: жгли и резали… Вотяки, черемисы, самые отдаленные башкирцы приносили дань, требуя милосердия».
Впрочем, к концу 30-х годов прошлого века разоблачение царских колонизаторов в отечественной науке утратило популярность, а в январе 1945 года ЦК ВКП (б) нашло время для издания специального постановления, разгромившего ряд башкирских литературных и научных новинок, и жестко поручившего научным работникам и писателям переключиться на создание произведений, «правдиво отображающих историю башкирского народа, его… совместную борьбу с русским народом против царизма и иноземных поработителей». В 1957 году Башкирская АССР отметила юбилей добровольного присоединения к Русскому государству сдержанными торжествами, выпуском книг на тему «400 лет вместе», а также закладкой первого камня в Монумент дружбы (его строительство растянулось на 8 лет — православные объясняли многочисленные проблемы тем, что памятник был установлен на месте взорванной годом раньше Троицкой церкви, самого старого здания Уфы).
К тому времени оформилась официальная концепция башкирской истории, вкратце сводившаяся к тому, что присоединение к Русскому царству спасло кочевые башкирские племена от потери национальной идентичности и растворения в близких по языку татарах и ногайцах. Соответственно, только присяга Белому царю завершила формирование башкирской нации, а затем и обретение ею некоторой государственности. Историки и этнографы исходили из того, что в дорусский период территория нынешнего Башкортостана была заселена исключительно кочевниками, не знавшими городов.
Соответственно, первым башкирским городом стала Уфа, построенная русскими из двух соображений: «для обереганья Казанского уезда башкирдцов» и «чтоб казаки беглые с Волги на Белую Волжку (Агидель. — «Власть») не ходили и вашим (ногайским. — «Власть») улусом убытков никаких не чинили». Считается, что выбор места под застройку и разработку генплана в два приема (в 1560 и 1569 году) выполнил думный дворянин Иван Артемьев, а основателем, строителем и первым воеводой Уфы стал Михаил Нагой — дядька царицы Марии Федоровны и дружка на ее свадьбе с Иваном Грозным.
Такая хронология устраивала официальную Уфу только до 2005 года, в течение которого потрясенное человечество наблюдало, как творческий подход к академической науке позволил Казани превратиться в город с тысячелетней истории и извлечь из этого обстоятельства массу политических, финансовых и пропагандистских преимуществ.
Как известно, власти Татарстана еще в советское время пытались отметить 800-летие Казани, но торжества были зарублены на корню кремлевским идеологом Михаилом Сусловым, якобы возмущенным намерением татарской столицы назваться ровесницей Москвы. К началу нового тысячелетия ученые напряглись и сделали Казань ровесницей уже не Москвы, а этого самого миллениума. Несчастье помогло: замерить возраст Казани традиционным способом, по первому упоминанию в летописях и иных документах, не позволила лютость войск Ивана IV, зачистивших столицу ханства не только от населения, но и от всех возможных архивов и библиотек. В связи с этим ученым пришлось опираться на иноземные карты и летописи, материалы раскопок, собственные аналитические усилия и силу воли, позволившую удержаться от того, чтобы уложиться в одну, а не полторы лет, как того требовали найденные под Казанским кремлем каролингские мечи, а также результаты экспертизы споро-пыльцевого материала раскопок. Башкирским ученым пришлось демонстрировать еще более завидное самообладание.
Приключения в городе, которого нет
Впервые оно понадобилось накануне 400-летнего юбилея. В 1955 году историк-этнограф Сергей Руденко переиздал вторую часть очерков «Башкиры», дополнив ее главой об этногенезе исследуемого народа. Этот раздел наделал много шуму: автор предположил, что башкиры в почти что современном виде сформировались к началу новой эры, а их предками были не пришлые тюрки, а легендарные скифские и угорские племена савроматов (сарматов), тиссагетов и иирков, по Геродоту, заселявшие Поволжье и Урал в середине I в. до н.э. Гипотеза была скептически воспринята учеными, в том числе башкирскими — уж больно она походила на характерные для позднесталинских времен теории славяно-русского этногенеза. Именно эти теории до сих пор позволяют всем желающим считать прародителями русского народа этрусков, киммерийцев, фракийцев, арийцев, гипербореев и немножко атлантов. Впрочем, такой подход последние полвека считается откровенно маргинальным — причем не только у русских, но и татарских ученых, так и не поверивших в доказательства тюркоязычия древних жителей острова Крит, Малой Азии, Древнего Рима и современных индейцев. Чувашские ученые скептически относятся к собственному мессопотамскому происхождению, украинские — к тому, что их соплеменник когда-то стал прообразом скандинавского бога Одина. Однако в Башкирии подобные изыскания получили, помимо политической, мощную археологическую подпитку: в 1968 и 1986 годах, когда в Челябинской области были раскопаны поселения Синташта и Аркаим, датированные второй четвертью второго тысячелетия до н.э. и позволившие энтузиастам говорить об обнаружении нового Стоунхенджа и уж как минимум малой родины Заратустры. В Уфе вышло сразу несколько книг, авторы которых легко обосновывали башкирское происхождение античной и русской мифологии, европейской металлургии, а также англичан, иранцев, норвежцев, игры «гольф» и явления «колесо» как таковых.
Профессионалы долго дистанцировались от этого карнавала — но в итоге не выдержали и они. Мобилизующую роль и здесь сыграл татарский фактор. Уфа, очевидно, никогда не простит политическому советнику Минтимера Шаймиева, директору института истории Академии наук Татарстана Рафаэлю Хакимову пространных рассуждений о том, что башкир и башкирский язык «изобрели большевики», продолжившие столыпинскую политику дробления единого татарского народа на киргизов, узбеков, азербайджанцев, кумыков, балкар, ногайцев и т.д. А в прошлом году хакимовский институт издал брошюру «Пирамида Салавата», популярно объясняющую, что гордость и святыня башкирского народа был бандитом и безудержным убийцей. После этого практически всю башкирскую элиту охватило острое желание догнать, перегнать такого соседа и продемонстрировать ему, кто от кого произошел. Для этого уфимские ученые переняли и творчески развили методы казанских коллег.
Начали, естественно, с иноземных источников, без ссылок на которые не могут обойтись местные историки и чиновники (собственные архивы погибли в ходе пугачевского бунта). Официальный сайт празднования 450-летия вхождения Башкортостана в состав России отмечает: «Достоверные данные о башкирах содержит книга Ахмеда ибн-Фадлана, который в 922 г. в составе посольства багдадского халифа посетил Волжскую Булгарию. Он описывает их как воинственный тюркский народ, поклоняющийся различным силам природы, птицам и зверям». Правда, прямых цитат создатели сайта предусмотрительно предпочли избежать. Потому что при ближайшем рассмотрении достоверные данные выглядят так: «И вот мы прибыли в страну народа турок, называемого аль-Башгирд. Мы остерегались их с величайшей осторожностью, потому что это худшие из турок, самые грязные из них и более других посягающие на убийство». Ибн-Фадлан указал, что жители этой страны режут встречным головы на сувениры и грызут вшей. Не менее брезгливо секретарь багдадского посольства пересказал и суть религиозных воззрений башкир, поклоняющихся деревянному нагрудному фаллу, стихиям и разнообразным животным, от змеи до журавля.
Конечно, вряд ли заслуживают безоглядной веры слова ученого секретаря, который за годы странствий так и не сообразил, что помогал устанавливать мусульманские обычаи вполне тюркскому народу: ибн-Фадлан на голубом глазу именует булгар славянами, к тому же признается, что не сильно преуспел в основной миссии (булгарский царь отказался принимать богословские советы от человека, который обещал, да не привез денег). Однако и европейские источники не слишком приветливы к исконному населению. Скажем, фламандский монах Вильгельм де Рубрук, через два с лишним века после ибн-Фадлана по поручению Людовика IX изучивший земли свежесозданной Золотой Орды, безапелляционно сообщал, что «паскатиры», живущие за рекой Ягак (Яик. — «Власть») — «пастухи, не имеющие никакого города». И повторил для вящей доходчивости: «От этой земли к востоку, по упомянутой северной стороне, нет более никакого города. Поэтому Великая Булгария — последняя страна, имеющая город».
Что не мешает идеологам полуторатысячелетней Уфы ссылаться и на де Рубрука. Никто и не ждал от иностранных источников позитивного и правдивого отражения жизни народов, живущих на территории будущей великой России и ее станового хребта. Задача западных и ближневосточных наветчиков была маленькой: сказать, что на территории так называемого исторического Башкортостана жили именно башкиры. Слегка подкрепив этим доказательную базу, и без того крепко сколоченную благодаря археологическим изысканиям и главному башкирскому ноу-хау — шежере. Запись родословной, характерная для большинства тюркских народов (каждый мужчина должен был знать своих предков как минимум до седьмого колена), в Башкирии стала предметом культа: прошлогоднее постановление правительства учредило официальный «Праздник шежере», который должен отмечаться представителями всех национальностей в городах и селах республики. Удивляться этому не стоит: с середины прошлого века родословные стали важным научным и политическим фактором, позволяющим закрашивать белые пятна истории наиболее уместными красками. Именно шежере считаются сегодня главным свидетельством добровольного присоединения башкир к Русскому царству. Именно в шежере удалось обнаружить данные о том, что башкирские племена не просто кочевали по степям и предгорьям, но иногда заезжали зимовать в специальный город, который назывался не то Башкорт, не то Имэн-кала (раньше историки полагали, что Имэн-калой, Дубовой крепостью, башкиры называли построенную Нагим Уфимскую крепость — в честь соответствующей ограды). Наконец, именно лучшие шежере являются неопровержимым доказательством того, что башкирские роды восходят не только к центральноазиатским князьям и чингизидам, но и автохтонным угорским племенам, жившим на Урале в начале эры, а потом и напрямую к Адаму. Выходит, именно башкир при желании можно объявить старейшей нацией, не настаивающей на изобретении колеса и колеса, но уж бесспорно построившей старейший город страны.
Есть, конечно, и конкуренты, которые формально сильней. Например, дагестанский Дербент впервые упоминается Гекатеем Милетским еще в VI в. до н. э., а вообще, как считается, возник 5 тыс. лет назад. Но кто его помнит, кроме ценителей пьесы про танкер и одноименного коньяка? К тому же в Дербент осенью Путин не приедет — а в Уфу приедет. И только от башкирских властей зависит, придет ли президент в праздничное настроение, которое позволит согласиться с новым возрастом Уфы, новым статусом древнейшего, интенсивно растущего, но все так же преданного башкирского народа — и необходимостью отметить все это на высшем уровне. Завидными перспективами, видимо, и объясняется настойчивость исторических изысканий, раздражение по поводу памятника Нагому, а также отказ руководства академии от лобовой агитации в пользу нового возраста Уфы. И без них есть кому агитировать. И есть кого.
Немного странно будет, конечно отмечать 1500-летие Уфы через несколько лет после 430-летия. Но тут уж все зависит от весомости аргументов — причем не только научных. В конце концов, если Москва откажется признать старшинство Уфы, ей придется придумывать другой бонус для обиженных башкир — например, в виде вожделенного договора типа татарского. Ведь в умении достигать желаемого в обмен на легкий ясак башкирские руководители изощрены не меньше, чем их легендарные предки.
