у
«Ложная слепота» (Blindsight)
Питер Уоттс
Российское сообщество любителей фантастики (как и большинство других сообществ) жить не может без икон, которыми необходимо размахивать и стучать противников по глупым бошкам. Последние полвека иконостас пополнялся не слишком активно и в абсолютном большинстве случаев воспроизводил всего два изображения: писателя Иван Антоныча, который основоположник, и писателя АБС, который наше все. Продлить этот ряд пытался всякий, с переменным успехом и ненадолго: сик транзит дикая дивизия, от Гернсбека с Беляевым до Дика с Лукиным.
Уоттс стал самым свежим пополнением, объединившим едва ли не самых знающих и спокойных представителей фэндома. Которые в один голос сказали: «Вот. Вот как следует писать, вот что надо читать и вот что необходимо печатать».
Я долго крепился, но решил таки проверить. Имею доложить следующее.
Я согласен с процитированным одним голосом в последней части – и не слишком готов ратовать за первые две.
«Ложная слепота» — отличный роман, который лично меня убедил в давнем нехорошем подозрении, что я не люблю научную фантастику. Ценю, высоко – но не люблю.
На этом можно закончить. Но как сравнительно честный человек я обязан немножко рассказать и объяснить.
Сюжет такой: над пресыщенной Землей не очень далекого будущего с подростковой наглостью обнаруживает себя чужой и явно развитый разум. Земля, население которой почти полностью ушло в виртуал (вместе с сексом и прочим шевелениями), поскребя по сусекам, собирает мегаэкипаж (капитан — натуральный вампир из реанимированной расы упырей, главный герой – бесчувственный эмпат с отрезанной половиной мозга, остальные калеки не менее прекрасны, каждый по-своему), который на мегакорабле (имеющем собственные целеполагания) отправляется искать базу пришельцев и поступать с нею по обстоятельствам. Находит, конечно. Себе на голову.
Очень мощный, каждой-фразой-обоснованный-и-аргументированый, яростный, патологический, умный и зряшный текст. Уоттс фундаментирует и строит безукоризненный сюжет (с объясняющим послесловием о двустах ссылках на научные труды), которым восхищаешься не вынимая. Ура, я опять чего-то понял (отдельное спасибо традиционно жлобскому подходу издательства «АСТ», обеспечившему подлинную слепоту шрифта на оберточной бумаге, что напускает в непростой текст запредельную просто энигматишность). И не понимаешь главного – а на фига было все это продумывать, городить и наслаивать?
Я старый конь, я привык, что литература – это про людей. Которые вокруг – хорошие, плохие, комси-комса, но узнаваемые. Их любишь, ненавидишь и на ленты хочешь порезать. А вот проблемы синтета, не умеющего сказать слов любви, меня не трогают. Как и проблемы хитроумной подсадки пятой личности в расщепленное на четыре части шизофреническое сознание или там проблемы матери, принимающей опиаты ради наращивания любви к отпрыску. Фуфло это придуманное. Классно придуманное, не спорю – но фуфло.
Понятно, что «Ложная слепота» — продукт, сработанный в рамках иной, компутерной идеологии. Я лет пятнадцать не совался в игрушки, но немножко представляю себе тот же «Биошок», вдохновлявшийся предыдущими книжками Уоттса. Вот «Ложная слепота» — это такой проект «СТАЛКЕР» наоборот, бумажная версия ненаписанной игры для широкого круга пользователей: вот вам FPS, вот вам пошаговая стратегия с головоломками, вот вам могутный справочный аппарат, а вот выверты сюжета под офигенский видеоролик.
Наверное, это будущее.
Хорошо, что не мое.
Апрель 2010
«Три холма, охраняющие край света»
Михаил Успенский
Обычно опытный писатель возвращается к уже отработанным – им самим или при его участии – сюжетам по двум причинам. Либо в рамках творческого кризиса: ничего нового в голову не лезет, а писать чего-то надо, да и издатель торопит, вот и приходится брать использованную тему или компилировать сразу несколько. Либо в раме ворот Расемон и прочих садов разбегающихся Петек – что, в общем-то, из тех же штанов растет и объясняется страхом перед бритвой Оккама.
Успенский умудрился проскакать по третьему пути. Он написал смешную, умную, злую и точную книжку как будто на спор, в ходе которого пытался доказать, что квазифэнтезийную сатиру можно выстраивать не только на былинно-менестрельском фундаменте, но и на сюжетных узелках традиционной фантастики. А чтобы никого не обидеть – или там чтобы не вляпаться в проблемы с копирайтом – узелки вытащил из книг, которые писал сам или вместе с Лазарчуком – ну, или которые Лазарчук писал без него, а с Андронати, например. Традиционной фантастикой это назвать нелегко, но нам, с нашими-то традициями, можно.
Богатые изгибы «Трех холмов» до звона где-то за бровью напоминают то «Гиперборейскую чуму» (оттуда и главные герои, в том числе мастеровитая сибирская девушка, которой автор добавил пригожести и языкатости от заглавного персонажа «Невинной девушки»), то «Марш экклезиастов» (привет из Барселоны, где зачинается действие обоих романов), то непосредственно «Чудовищ», а то и «Космополитов». Ну, и ранние упражнения в антисоветизме, антифеодализме (и как нынешняя версия называется – антифедерализм?) типа «Товарища короля», «Чугунного всадника» и «Устава соколиной охоты» не забыты. Ваня Золотарев поминается всего раз, и в необязательном вроде как режиме, но освежающая тень его распространяется надо всем практически романом. Ну и, как положено, куча цитат, обыгрываемых и обстебываемых, в каждом абзаце. Не говоря уж о собственных наблюдения и замечаниях Успенского, когда просто смешных, когда до одури.
Я понимаю, почему эта книга может не понравиться – в ней слишком много всего: Успенского с Лазарчуком, наглого начетничества с издевательской публицистикой, высоколобости с остросюжетностью. Но разве может не восхищать роман, в котором рушатся все пафосные новостройки Москвы (превращая население окраин в подлинных хозяев жизни), в котором кривая картинка неблагополучной девочки переворачивает будущее человечества, в котором финал сводит и параллельные, и центробежные линии?
Меня – не может.
Май 2007
«Райская машина»
Михаил Успенский
Михаил Успенский всегда был бешено эрудированным и неудержимо остроумным автором. Это и перекашивало его репутацию. Слишком многие считали (и до сих пор считают) красноярского автора мастеровитым начетчиком, который ловко, но бездумно жонглирует аллюзиями, смешивая Проппа с Барковым, Борхеса с Доценко, а путь самурая с очередью в гастроном. Впрочем, велик и отряд читателей (ничтожную часть которых составляю я, ничтожный), который видит в Успенском глыбу и производителя близки к совершенству многосмысловых конструкций, в которых под взбитыми сливками незатейливых аркад прячутся не только курага с черносливом, но и чили с прочими гондурасами.
Отряд последние годы находится в заметном унынии, поскольку постжихарские романы Успенского (в том числе соавторский марш) слишком старательно работают на версию антагонистов. «Райская машина» боевых пионеров не сильно утешит.
То есть мир не без добрых новостей: Успенский по-прежнему умен, остроумен и зол, по-прежнему наблюдателен и по-прежнему умеет придумывать щемящие концовки. Ну и рифмованные строчки, свои и чужие, глумливые и тоскливые, ложатся в ткань как надо. И уж в любом случае «Райская машина» внятней и четче предыдущей работы про три холма на краю, на которую, честно говоря, все-таки сильно похожа – и настроением, и подходом к сюжету. В этом, похоже, и засада.
«Райская машина» слишком уж проста. Фабула, по большому счету, сводится к удачному образу, придуманному Успенским: дошедший до Китая римский легионер возвращается в родимый дом, который за сорок лет, оказывается, превратился в бред на колесиках: боги свергнуты, все исповедуют провинциальную ересь, вырезая упрямцев, и легко отмахиваются от тени во весь северный горизонт. Герой романа не Вселенную покорял, а ховался от кровавого режима на таежном хайтековском хуторе, блаженно променяв радио с интернетом на младогегельянцев с Плутархами. А когда вернулся, обнаружил, что мир выстроился в очередь на тот свет, деятельно вырезая наглецов, которые норовят без очереди. И вот он ходит, удивляется, пытается объяснить, получает по башке и сожалеет о затянувшейся попытке к бегству.
Не то плохо, что на похожую фабулу нанизывали сюжет несколько тыщ авторов, от Гомера с Вольтером до Свифта с Холдманом (ключик к сюжету, который я не сдам, использовался чуть реже, но тоже затерся основательно). Плохо, что интрига «Райской машины» исчерпывается главе так к третьей, обессмысливая и авторские намеки, и ружья по стенам, и возвратно-поступательную композицию (каждая глава бьется на две части, действие первой происходит в настоящем продолженном времени, вторая представляет собой хронику таежного бытования). Читать, это, конечно, не мешает, стиль и слог Успенского остается завидным, хохмы в ассортименте, как и горькая усмешка с общеобразовательным аспектом, а некоторые самоповторы (боевые старушки, странные квартиры, гордый тат) трактуются как такой подмиг посвященным – но все равно кульминация производит легкое впечатление обмана: в смысле, а где фокус-то?
Впрочем, фокуса никто не обещал. Обещали рай. Его и дали.
Теперь не жалуйтесь.
Сентябрь 2009
Ф
«Тучков мост»
Николай Федоров
Ленинградский школьник, неглупый и в меру дерзкий, тихо страдает по красивой однокласснице, еще тише страдает в связи с перебранками родителей, чинит с батей убитый «Запор» и «бомбит» с ним по вечерам, ловко ввязывается в дикие неприятности (повесть начинается с того, как неловкое движение бродящего по музею героя обрушивает бюст Ньютона на подзорную трубу Петра) и вообще всеми доступными способами открывает для себя мир. Который очень по-разному выглядит из окна типовой многоэтажки, с Ростральной колонны и со случайно найденного постамента от памятника какому-то Столыпину. Нормальный для 70-80-х сюжет советской школьной повести разворачивается, однако, на пороге 90-х — и совсем не в ту сторону, к которой нас приучили советские школьные повести.
Николай Тимонович Федоров долго оправдывал среднестатистические имя-фамилию. С конца 70-х он был постоянным автором журнала «Костер» (и сборников рассказов для младшей и средней школы, выпускаемых ленинградским отделением «Детской литературы»), любимцем внимательных читателей и отрадой завучей-методистов, подуставших от свойственных питерской школе разгильдяйских закидонов (типа Попова с Голявкиным), и уж тем более от рассерженной боевитости Крапивина. Федоров выглядел лучезарным наследником Носова и Драгунского. Его рассказы были короткими, смешными, милыми, в меру дидактичными и абсолютно беззубыми. Сходство с ранними шедеврами Носова было почти пугающим – прикрыв глаза на некоторые бытовые детали (вроде отдельных квартир вместо коммуналок) и модернизацию лексики («Чего вы ржете» вместо «Ну и чудаки же вы») можно было легко спутать рассудительного, но увлекающегося Серегу с фирменным носовским протагонистом Колей, а безумного смутьяна Генку – с таким же Мишкой. Что характерно – эти рассказы, как и носовские, до сих пор читаются без запинки и с удовольствием (я после «Тучкова моста» перечитал все, что нашел, даже миниатюры, которые помнил близко к тексту со второго примерно класса).
Примерно та же картина была в повестях – хотя сюжет каждой умело усиливался темой связи поколений и, все сильнее, родительских проблем. В полный рост проблемы заголосили в повести «На Аптекарском острове» , скрывавшей за почти дурашливым тоном панический страх подростка в связи с тем, что родители все хуже находят общий язык. Авторская особость не сводилась к одному отчеству. Попадание в юного читателя, который более-менее представлял себе размах закружившего страну бракоразводного процесса, было безжалостно точным.
«Тучков мост», в сокращенной версии опубликованный в 1990 году почему-то в «Пионере», является вполне себе римейком «Аптекарского острова», в котором уже обозначенная тема была решена так, как велит время. В старой повести можно было развести беду руками, просто вовремя притащив утомленную постылым малоденежным бытом мать и пропиленного почти насквозь отца в Ботанический сад – потому что куда им на фиг деваться с родного питерского острова-то, где все гладко, чумазо и на века. «Тучков мост» как раз про то, как остров вместе со всем миром заколебался и начал распадаться на несмыкающиеся части – по всем швам и направлениям. Любовь ушла на дискотеку, мама встретила однокашника, умеющего жить, папа отказался перелезать из «Запора» в коленно-локтевую позу, а постамент Столыпина стырили, чтобы нарезать надгробий. Бракоразводный процесс, как было сказано.
Полный вариант «Тучкова моста», похоже, опубликован так и не был. После 1990 года у автора вообще не выходило новых книг – только в детской периодике мелькнула перепечатка старого рассказа. Николай Федоров живет в Питере и два раза в год отмечается комментариями краеведческо-прикладного характера в журнале поэта и писателя Сергея Носова.
«— Ну, а чего ж ты уходишь? Пойдем потанцуем. Видишь, Катя уже поправилась. — Она громко, неестественно засмеялась и потащила меня за рукав в квартиру.
Тут бы мне как-то особенно на нее посмотреть, таким, как пишут в книжках, испепеляющим взглядом. Но я совершенно не представлял, как это делается.
Я просто снял Олину руку с плеча и ушел.»
Март 2012
«Бумеранг на один бросок»
Евгений Филенко
Журнал «Уральский следопыт» в 80-е был мечтой и сказкой. Только потому, что там были Крапивин и Бугров – лучший детский писатель и лучший фантастический редактор СССР. Каждый номер ожидался с трепетом, в почтовый ящик был вмонтирован новый замок, а потом и вовсе была достигнута договоренность с почтой о том, что журналы носить не надо — мы сами их забирать на почтамте будем, а то сопрут.
Журнал эти жертвы ценил и делал семимильные шаги навстречу. Апогей (или перигей – это уж откуда считать) случился году в 87-88-м, когда родился журнал в журнале «Аэлита»: в каждом номере «Следопыта» блок страниц на 30 верстался таким образом, чтобы его можно было вынуть, сброшюровать годовую подборку – и получить альманах лучшей отечественной фантастики. С уральским креном, естественно, но без фанатизма.
Лучшая – она тоже разная. Сейчас листать эти альманахи приходится со сложными чувствами. Здесь дебютировали нынешние мегазвезды, – а звезды тогдашние почему-то погасли, а то и вовсе превратились, допустим, в океаны.
О последних не будем, а первые – они всегда первые. Чуть ли не на одной странице (если не ошибаюсь) были опубликованы рассказики Сергея Лукьяненко и Владимира Васильева. Первый, помню, малость даже разозлил меня предсказуемостью, второй понравился – и не только упоминанием города Набережные Челны. Вот ведь странность какая.
Еще помню полный восторг, в который привели дебютные повести Алексея Иванова и Павла Калмыкова. Потом оба сгинули. Иванов, к счастью, вернулся и насаживается как Маяковский с картошкой (а я и слова против не скажу), а Калмыков в нетях (вариант — на Камчатке). Увы.
На столь младозеленом фоне Евгений Филенко был матерым писателищем. Но я этого не знал, когда прочитал его «Удар молнии», приведший меня в абсолютный восторг.
Это был идеальный рассказ – во всяком случае, для меня и для 1988 года. Каратэ, многократное ускорение, ученый, набивший морду 5-му, кажися, дану, «Не стоило ему вытираться нашим флагом». Поэма. На 3, что ли, страницах. И рисунки Дмитрия Литвинова.
Естественно, я полез в подшивки. И обнаружил, что Филенко –пермяк, давно публикующий в том же «Следопыте» юморески из цикла «Сага о Тимофееве». Цикл был симпатичным, но почти без каратэ. Потом купилась микрокнижка «Звездное эхо» — «Молодая гвардия», предвкушая недоброе будущее, вдруг принялась помимо Щербакова с Глазковым (или Глазов он был? Не помню) издавать хороших литераторов. Причем не самостоятельными книжками, а неким приложением к журналу «Молодая гвардия». Журнал, если кто забыл, был невероятной фигней и останется в истории только благодаря Пелевину, придумавшему, что именно в «МГ» проститутки хранят валюту.
«Звездное эхо», тем не менее, было вполне симпатичным – куда симпатичнее вышедшего следом (или чуть раньше) сборничка Логинова.
И уже совсем агонизирующая «Молодая гвардия» (которая издательство) выпустила толстый, хоть и мягкий сборник молодых авторов, в котором паровозом шло «Шествие динозавров» Филенко. Сборник в целом мне не понравился. Повесть понравилась жутко. Но можете меня расстрелять, если я хоть приблизительно помню, про что она.
Потом я про Филенко забыл. Как-то другое читалось. А Филенко перестал издаваться, а когда пошли первые томики «Галактического консула», я как-то очень ловко решил его игнорировать, потому что больно обложка красивая. И только вчера выяснил, что сам Филенко коварно вывел подобного мне читателя в книжке «Отсвет мрака». Там жалкий еврей-горлопан заявляет старому Филенко (натурально): «Книжка ваша говно. Я не читал, конечно, но по названию видно. Да и писатель вы советский. А такой хорошего не напишет».
Поздравляем вас, гражданин соврамши.
То есть не все так сразу было – что поздравляем, и что соврамши.
Сперва, в прошлом году, значица, я наткнулся на омнибус со всем «Галактическим консулом». Ну, купил. Ну, начал читать – с удовольствием. Стругацкими пахнет. Язык великолепный. Все прописано, все играет, все опции. А что сюжет бескрайний – так чего вы хотите от почти 1000-страничного тома? Здесь вам не равнина, здесь спринтеры не выживают.
Вот и я не выжил. Сломался где-то на 400-й странице. И отложил это дело, малодушно пообещав себе дочитать потом.
Но крюк-то уже упал: ручки запомнили, что Филенко можно и нужно брать, и ручки принялись загребать.
Так вот, товарищи (кто дожил до этой строки и не забыл названия поста): «Бумеранг на один бросок» — это та же поэма, что и «Удар молнии», с поправкой на дату и возраст. И не толстая, что характерно.
И еще это идеальная подростковая книга.
Сюжет незамысловат: обычный парнишка, большой и добрый, обнаруживает, что и он сам не обычный парнишка, а отпрыск самой враждебной людям расы, и мама его – не хлопотливая домохозяйка, а космическая волчица, скрывающаяся от гэбэ. А гэбэ искало их из самых гуманистических соображений: воспитать из мальчика спецагента, способного спасти землян-заложников, томящихся в безвестных застенках 20 лет. Нашло – и выяснило, что поздно. Мальчик вырос и перерос, исконные навыки утратил, так что спецагента из него не выйдет. Выйдет, говорит мальчик, закусывает губу и летит всех спасать.
И чего здесь хорошего?
Да все.
Язык. Диалоги. Куча мелких деталей и разноязыких словечек, интересных и развивающих. Активное и очень умное втюхивание этической компоненты. Примерно того же уровня работа с половым вопросом. Поэма.
Главная подляна – концовка. Книга, как это принято последнее время у многих хороших писателей, обрывается на самом интересном. Но мы, увы, уже не подростки, чтобы искренне горевать по подобному поводу. Мы подождем следующего «Бумеранга».
А тем временем почитаем уже купленное.
Март 2006