Рецензии. Книги

C

«Маздак»
Морис Симашко
Все детство Симашко стоял на книжной полке — в невыразительной серовато-белой серии «Библиотека «Дружбы народов», — и не вызывал ничего, кроме сдержанного раздражения. Из этой серии я прочитал примерно половину, кое-что даже с удовольствием (Василя Быкова), а Думбадзе, вышедшего то ли годом раньше, то ли годом позже, даже докупал дополнительно. Симашко читать не было ни сил, ни охоты — и фамилия с ошибкой как будто, да и вообще, вот еще не читал я книг с названиями типа «Повести черных и красных песков».
Маленький был, глупый.
Так и не снизошел бы, кабы не Лазарчук, который не раз и не два называл Симашко любимым писателем. Пришлось проверить.
По итогам прочтения «Маздака» имею по поводу Симашко сообщить следующее.
Во-первых, очень мощный автор. Выдвижение на Нобелевскую премию, конечно, не критерий — но какой-никакой маркер, особенно когда выдвигается человек с фамилией Шамис (псевдоним получен наоборотским прочтением) кровно ему не слишком родным казахским СП.
Во-вторых, очень беспощадный автор. Я не про общую тональность, не про нарочито суховатый слог, расцветающий короткой вспышкой и тут же будто прижимаемый к лицу обеими руками, и не про невозможные эпизоды типа младенческого жертвоприношения. Сама по себе техника беспощадна: будто автор писал главу, задумчиво ее рассматривал — а потом обтесывал до абзаца, и так всю книгу, пока из явного двухтомника не останется 220 страниц.
Было у кого Лазарчуку учиться, в общем.
В-третьих, очень умелый автор. Я не помню книги, которую можно одинаково безоговорочно трактовать как основанную на реальных событиях детализованную (с запахами и тактильными ощущениями) историческую драму, как развесистый геополитический триллер, тонко играющий сомнительными эпизодами невозможно далекой истории, как мелодраматический этюд про свинью революции, пожирающую себя с хвоста — и как невероятных размеров антисоветскую фигу (с описаниями диктатуры бедноты и пьяных пролетариев — в Персии с Византией, натурально, и в 6-м, натурально, веке).
В-четвертых, must read.

Август 2009

 
«Семирамида»
Морис Симашко
Юная прусская принцесса – чопорный отец, жадная мать, толпа царственной родни из карликовых королевств, главным образом кусачих девчонок и визгливых пацанов, — вытаскивает из барабана жизненной лотереи самый чумной билет. Вместе с наиболее истеричным и забитым (в прямом смысле) из визгливых пацанов, дурачком и кошкодавом, она отправится в далекую холодную Россию, где холодно, страшно и медведи. Но первый же русский взгляд из-под косой пряди спихивает принцессу в другой регистр – где важнее всего спокойное бешенство в глазах, созвучность вою ветра и звезда с правильной стороны. Принцесса зубрит русский язык и православный канон, дворцовые понятия и половые правила, методом тыка осваивает последовательность, в которой следует двигать бумагами, деньгами, слугами, войсками и любовниками – и становится великой императрицей великой страны.
Исторические романы почти всегда безнадежно сиюминутны. Автор может истово пытаться булькнуть в эпоху макушечкой, размахивать узкоспециальным интересом к великому деятелю, или, наоборот, свистеть про гвоздь сюжета, на котором болтается всяко баловство – все равно выходит призьма, сквозь которую видать в основном «здесь и сейчас» автора, а потом уже декорации, гвозди да фрагментик шнуровки.
Симашко, конечно, не Пикуль, с которым его время от времени с обидой сравнивали – се, мол, человече, со слогом, мыслью и душой, отчего и славы нет, и тиражи помельче, и изнемогает в своих степях, а не на Рижском взморье, как некоторые. И «Семирамида», конечно, не ответ мегапопулярному «Фавориту» под лозунгом «А вот как было на самом деле». Но оба отталкивались от одной и той же современной стеночки с корявой надписью «Богатыри не вы» — и с сопоставимым результатом. Довольно обидным. Нормальный читатель извлечет из «Семирамиды» куда меньше лулзов, чем из «Фаворита» — а извлеченное будет сводиться к банальностям про хорошую плеть, богоносный народ и весь мир бардак, про хитрых баб, обмануть которых можно, лишь если они сами того хотят – и про то, что ежели национальный лидер решил спасти страну, то пусть уже он это сделает в конце концов.
Морис Симашко был мощным прозаиком и безжалостным мудрецом, который возился себе в скучной восточной пыли, а потом выдергивал из нее невыносимо прекрасную палицу и сносил зазевавшегося читателя с ног. Сочетание жесткого сюжета, плотного и будто резного по кости слога со звериным спокойствием зачаровывало, а зарифмованность чужих совершенно страстей, персидских, египетских да революционнотуркестанских, с актуальным мелкотравчатым нашим бытом ввергала в нервную раздумчивость. «Семирамида» стал первым романом Симашко на русскую тему – и вот тут-то, казалось бы. Ан нет.
Формально все на месте – стиль, слог, сюжет и хладнокровие, как и несколько вычурная, но внятная композиция (в первой книге три равномерно чередующихся повествовательных линии, во второй – «косичка» из нарастающего набора новых героев). И в любом случае «Семирамида» шутя бьет любую из десятка читанных мною художественных книжек про восхождение принцессы Фике и прочие ее вольтерьянства. Но авторы тех книг либо сосредотачивались на малом участке богатущей жизни Екатерины, либо пытались взять всю наличную фактуру с наскока. Симашко решил совместить обе задачи методом художественного перескока, в рамках которого всякое событие возникает, лишь коснувшись мысли императрицы, да тут же и гаснет, уступив место новому не событию даже, а размышлению о косой пряди, спокойном бешенстве да русском ветре. В итоге дворцовый переворот укладывается в полтора десятка страниц, пугачевский бунт – в десяток, иному фавориту хватает абзаца, при этом большинство героев стирается с сюжетной доски лихо и навсегда.
Так оно, конечно, в истории и было. И хорошо тем, кто стертых более-менее со школы помнит.
Остальные пусть историю учат.

Август 2012

«Колокол»
Морис Симашко
Середина 19-го века, Оренбург. В экспериментальной школе для киргиз-кайсацких детей, открытой Высочайшим повелением при Пограничной комиссии, учится мальчик, который выжил – наследник степных биев, вырезанных местным пугачевым на глазах у мальчика. Казахская родня пытается вырастить из юного бия волосатую руку в кармане Белого царя, силовые ведомства, курирующие школу, готовят туземным ученикам противоположную судьбу. А Ибрагим каждую ночь просыпается от повторения кошмара, стесняется побитой лишаем головы, зубрит русский с географией, молча разглядывает и слушает русских да татар — и мечтает возвести в степи город с белыми куполами, счастливыми жителями и совсем без убийц.

Симашко – мощный автор, не входящий в число однозначных классиков по недоразумению и подлости общественно-литературной ситуации. С другой стороны, какой еще судьбы было ждать историческому романисту по фамилии Шамис, который родился в Одессе, умер в Тель-Авиве, а всю творческую жизнь провел в Алма-Ате – и писал в основном про Восток, каковой ни массового, ни элитарного советского читателя особо не интересовал. Все равно обидно.
Работа в казахском издательстве и литжурнале гарантировала писателю почти что безотказный выход книжек, но накладывала понятные обязательства. Речь не только о том, что перевод Симашко подарил долгую счастливую жизнь русской версии трилогии Ильяса Есенберлина «Кочевники». (Примечательно, кстати, что в последнем казахстанском издании книги переводчик просто не указан. И, кстати — еще раз спасибо дорогому алмаатинскому камраду, который отыскал «Колокол» у букинистов – в сети его нет).
Книги Симашко распадаются на две группы – обязательную, про становление советской власти («Комиссар Джангильдин», «В черных песках»), и дозволенную – про досоветскую старину («Маздак», «Емшан», «Семирамида»). И вот эта дозволенность сегодня выглядит фантастической. Потому что Симашко раз за разом дозволял себе писать беспощадные и холодноватые хроники власти как смертельной болезни общества.
«Маздак» был просто антисоветским и контрреволюционным романом – тот факт, что автора никто не сдал и не принял, не столько удивляет, сколько наполняет уважением к читателям и опекунам литературного процесса (понятно, что провинциалам и нацквотам иногда позволялось чуть больше, но то ж чуть).
А вот «Колокол» удивляет. По формальным признакам это типовая поденщина для «ЖЗЛ» «о жизни и деятельности великого казахского просветителя Ибрая Алтынсарина» (цитата из аннотации). По существу это фирменный Симашко, относящийся одновременно к обеим группам и решительно не приспособленный для публикации в казенном жэзээле. Не положено было жэзээлам печатать экзистенциальные драмы о святых, на каждой странице преодолевающих соблазны – а Алтынсарин в «Колоколе» занимается именно этим, обнаруживая лукавый блеск то в дружеском объятьи, то в блеске злата, меда и погон. Ибрай не позволяет муллам прерывать школьные занятия, а миссионерам – крестить учеников, толкует тактические азы генералам-истерикам и чиновникам-шовинистам, терпеливо пишет объяснительные в связи с очередным доносом, из двух сцепившихся в сваре дядек выбирает третьего, спокойно выбивает копейки на народное образование, продает последнее имущество, чтобы построить школу (на которую все никак не выделятся казенные деньги) и содержать дочку умершего наставника – и каждый день бьет в колокол, объявляя всей степи начало урока, и неважно, что степь и город не торопятся на этот урок. Он все равно начнется.
Еще удивительнее, что «Колокол» — образцово антипостсоветский и удивительно актуальный именно сегодня роман. Одни дискуссии по национальному вопросу чего стоят: «Легче всего на русском чувстве общество остервенить. При этом так и смотри: кто больше об отечестве кричит, тот, значит, из кормушки больший кусок своровать хочет…. Весь капитал-то у них – любовь к отечеству. Как у женщин известного поведения. Построчно берут за эту любовь. Хуже не то, а что тема святая. Тут и честный человек слушает-слушает, да очумеет от их криков, туда же бросится. Что лучше для вора, когда все кричат и никто ничего не понимает.»
Симашко, ясное дело, не то что из своего 1981 года будущее предвосхитил – он просто вспомнил яркий кусок прошлого, и нам напомнил. В том числе подлинными цитатами, типа некролога из «Московских ведомостей»: «С кем из мужей древности сравнить почившего в славе Михаила Никифоровича Каткова? Лишь с витязями святорусскими, побивающими поганых татар. Ибо перо его, подобно копью святого Георгия, всегда было победоносно направлено против гидры мятежа, неверия и нигилизма. Где бы ни поднимала голову сия гидра: в лондонском ли «колокольном» тумане, в так званном «новом» ли суде, где оправдывают стреляющих в полицмейстеров стриженных «девиц», в варшавских ли «освободительных» притонах, на улицах ли «белокаменной» матушки-Москвы, где молодцы-патриоты дали славный урок «невинным» университетским башибузукам, в недавних ли орехово-зуевских стачечных безобразиях или во всемирной жидовско-масонской «Интернационалке», откуда направляются все эти подтачивающие крепость России действия, повсюду вставал на ее пути «Илья Муромец» нашей здоровой публицистики, и перед его разящим словом в страхе отступали враги».
Не забыть бы снова – что было и чем кончилось.

Январь 2014

Март 2011

 
«Братья Стругацкие»
Ант Скаландис
По ходу чтения 700-страничного тома я пух от раздражения, возмущения и злобы и успокаивался только одним соображением. Я предвкушал, как спокойно и аргументированно объясню всем, кому интересно, что принципиальные и где-то даже возведенные в культ непрофессионализм и инфантильность (Скаландис ими кичится) делают совершенно гнилым и жалким конечный продукт — при высоченном качестве исходников и несомненном трудолюбии автора. Я собирался напомнить, что литературная биография — это не совсем новеллизация телепередачи Первого канала о том, как интенсивно сожительствовал, много пил и трудно умирал известный писатель-актер-спортсмен. Я готовился объяснять на пальцах, что биографу глупо и даже подло объявлять: «А вот об этом эпизоде, сломавшем жизнь героя, мы умолчим», — и, цитируя документы, выбрасывать из них куски со словами «дальше следует совершенно несправедливый фрагмент, приводить который нет смысла» — и раз за разом заменять красивую грамотную речь очевидцев собственными стилизациями под «Огонек» времен Коротича (впрочем, это не стилизации — Скаландис до сих пор живет тем временем и тем стилем). Более того, я намеревался строго указать, насколько уровень текста Скаландиса по всем параметрам уступает уровню текста не только Стругацких, но практически всех процитированных писателей, врачей и собутыльников АБС — и в рамках этого указания собирался всласть и с выдумкой наприводить кусочков из Скаландиса. Предлагая, например, всем желающим догадаться, какой тезис должен последовать за скорбным предложением: «После смерти мужа она вообще не хотела жить, вплоть до того, что готова была выброситься с балкона» (я даже подсказал бы, что следующее предложение начинается с союза «А»).
А вот сейчас дочитал — и передумал. Потому что Скаландис все сделал за меня. На последних страницах книги он дал слово Андрею Измайлову, который рассказал:
«…Какой-то молодой человек принес тяжеленную рукопись, а БН — технарь, он так не может: «Я не читал, но скажу», и он прочел, через две недели возвращает со словами: «Проделана большая работа». Молодой и так, и так: «Ну а вот это? А вот то?..» «Я же говорю: «Проделана большая работа». И все.»
Поэтому смысл, уровень и значение книги Антона Скаландиса я могу прокомментировать тремя словами.
Проделана большая работа.
И все.

Сентябрь 2008

 
«Тридцатая любовь Марины»
Владимир Сорокин

1983 год, заснеженная Москва, по которой бегает, бродит и рассекает на бомбилах тридцатилетняя Марина, пригожая преподша фоно из ДК, везучая неудачница и половая стахановка с психотравмой во все туловище. Она ненавидит Советскую власть, от которой брезгливо принимает дары и заказы с колбасой, не любит мужчин, которых ублажает как может (чисто из уважения), бьет морду девкам, которых вроде искренне любит, — и временами срывается в истерику, запой и дебош от понимания того, что жизнь как будто прошла, а настоящей любви так и не будет. Но любовь приходит – из самого ненавистного логова. И восходит солнце, полыхая кумачом и трудовыми мозолями.

Я Сорокина не читал от слова «вообще» и не читал бы далее — в свое время сунулся в «Голубое сало» и тут же убег без намерения возвращаться. Но личная необходимость заставила удариться в изучение отечественного худлита, описывающего 1983-84 годы. Необходимость, к счастью, быстро отпала, но одну книжку я таки прочитал – эту.
Аннотация утверждает, что «Тридцатая любовь Марины» — один их первых текстов автора, опубликованный через четверть века после написания. Раннее рождение многое объясняет. Повесть распадается на три части (точнее, на четыре, но без спойлера этого не объяснить, так что и не буду). Первая и вторая часть смахивают на не очень старательный перевод очень старательного английского текста про быт, ад и свинцовые мерзости далекого совка. В лексике слишком много «взяла своими руками» и прочих германических калек, а сюжет, персонажи и степень осмысления реальности чудовищно напоминают книжки про СССР, написанные несоветскими человеками – московские главы «Русского дома» Ле Карре, например.
Третья часть выдержана в стилистике предельно глумливого соцарта, который, я так понимаю, и прославил автора – хотя мне больше напомнил тяжеловесное до занудности подражание раннему Пелевину. Я понимаю, что Сорокин был раньше, я отдаю должное его остроумию, бесстрашию и способности не завершать остроумно приляпанную коду, превращая ее из милого пустячка в самоценного монстра (ценность подвигу добавляет недоступность копипасты в описываемый период). И повесть мне, в общем-то понравилась.
Но желания читать Сорокина дальше не добавила.

Октябрь 2014

 
«Криптономикон»
Нил Стивенсон
Тихоокеанско-Атлантическая Вторая Мировая. Красная Армия, которая будет названа самой сокрушительной силой на свете лишь в конце романа, бьется за рамками сюжета. А в рамках сражение выигрывает тот (Паттон и Макартур), кто прислушивается к дешифровкам взломанной «Энигмы», а тот, кто не прислушивается (Монтгомери), тот идиот-лузер. Группа гениальных гиков при поддержке (и ненависти) типовых морпехов мечется по всему миру, развешивая все новые функшпили, дымовые завесы и камни по кустам, в том числе довольно людоедские. Главное — не дать гениальным гикам с противоположной стороны понять, что «Энигма» хакнута. А гики с противоположной стороны заняты не менее остроумными развлечениями типа высшей математики, геноцида и забуривания в базальт миллиона тонн золота.
Полвека спустя дети и внуки примерно тех же героев при неохотной поддержке старших (причем не только выживших) мечутся по всему миру, скрывая тонкости завирального хай-тек проекта от конкурентов и акционеров — и неминуемо утыкаются в высшую математику, геноцид и забуренное золото.
«Криптономикон» — книга-счастье. Читать ее — наслаждение из числа высших (и переводчице, конечно, отдельный поклон ниже земли). Стивенсон — умный, веселый, злой и глумливый гений рассказа, парадокса и оглоушивания, умеющий приподнять читателя сильно выше уровня его, читателя, глаз, свалить в яму кромешного уничижения, довести до истерики любого рода, обрадовать, завести и потрясти. И вообще умеющий все, кроме разве что убедительной финализации. Чехов, конечно, обрадовался бы столь дружному залпу, но мне концовка в «Криптономиконе» показалась не самой обязательной, хоть и вполне удовлетворительной — не на трояк, естественно, но на четверку по пятибалльной шкале. В любом случае, это относится к последним 20 страницам. Остальные 880 — это примерно восьмерка по той же пятибалльной.
Счастье есть, и шифр его теперь известен.

Февраль 2011

 
«Лавина»
Нил Стивенсон
Мир, как мы его знали, кончился. Теперь мира два. Дымящиеся руины государств и двунадесяти эллинов с иудеями разбились на жилые квартала с вооруженной охраной и сети франшиз, которые бьются за потребителей качеством продукции, скоростью доставки, отстрелом нерасторопных курьеров и ковровыми бомбардировками конкурентов. Выше руин царит виртуальная красота Метавселенной, куда при первой возможности юркают потребители, курьеры, менеджеры и хозяева франшиз. И эти два мира тоже кончатся вот-вот. Их снесет лавина, в виртуале выглядящая как экранчик с помехами, выжигающими мозги самым ушлым хакерам, а в реальности – как миллионы иммигрантов, впавших в довавилонскую простоту и целеустремленность, во главе с диким байкером-алеутом, в башку которого вживлен запал водородной бомбы. Спасти оба мира могут только два идейных лузера и по совместительству шустрых курьера в спецкостюмах – полунегр-полуяпонец-суперхакер с самурайскими мечами и белая нимфетка на скейте.
«Криптономикон» Стивенсона меня в свое время привел в буйный восторг. Дальше я решил проявить революционную выдержку: не бросаться на свежеизданного «Анафема» и прочую роскошь, а знакомиться с товарищем по порядку, с самых ранних книг. «Лавина» вышла в 92-м, вот и.
Я с юных лет люблю панк и с тех же примерно пор недолюбливаю киберпанк, который, как у нас, у дураков, принято, знал в основном в перепевах Рабиновичей типа Лукьяненко и Васильева. «Лавина» должна была эту нелюбовь укрепить. В пересказе она выглядит как возмутительный трэш, в большинстве извлеченных наугад фрагментов выглядит как совсем возмутительный трэш, гипернасыщенный к тому же сложносоставными телегами на тему мифологии, лингвистики и прочей психопатологии (которые я как раз обожаю, но в полемическом задоре обойду сей момент стороной). Герои тут архетипичны до издевательских пузырей: мафиозо сверкает ботинками, пробором и бритвой, американские федералы принимают душ в черных очках, таджики бегают толпой, из украинца сыплются соли стронция (тут я привираю, но совсем немножко), а главных героев зовут, соответственно, «Герой Протагонист» (это имя и фамилия) и «И.В.», что значит «Искренне Ваша» (это ник).
При этом написана «Лавина» преимущественно в настоящем времени («Он стреляет» вместо «Он выстрелил»), чего я вообще терпеть не могу.
В общем, чего тут круги нарезать. «Лавина» — роман невероятной насыщенности, крутизны и мастерского куража. Он здорово и ветвисто придуман, роскошно сделан, богемски точно раздут в необходимых местах и отрихтован брыльянтовым надфилем по всей поверхности.
Отдышусь – упаду в «Алмазный век».

Январь 2012

 
«Алмазный век, или Букварь для благородных девиц»
Нил Стивенсон
Пластмассовый мир победил, потому что пластмасса оказалась нанотехнологическими алмазами. Из них строят острова, замки и новую жизнь, спокойную, сытую и гарантирующую каждому нищеброду похлебку и крепкие штаны. Нищеброды качают мышцы, копят гроши на лобометы и с завистью косятся на элиту, впавшую в новое викторианство – с цилиндрами, веерами, позволяющими отмахиваться от туч вирусов-шпионов, и расфуфыренными детками в кружевах. Самому видному джентльмену мало кружев – он намерен вырастить из дочки безусловного лидера Вселенной. Обеспечить это должна созданная по слову джентльмена интерактивная книга, уникальная и единственная в своем роде, которая научит, воспитает, да и просто спасет. Лидер, понятно, может быть только один – но тотальное шпионство нового мира уничтожило тайну как класс, а книга нужна многим отцам. В том числе отцам наций.
Стивенсон гений, и это диагноз. Он напоминает расслабившегося Гойю, который проминает тонкую моторику на тетрадном листочке, штучно отделывая всякую клетку. Причем за каждым завитком незримо болтается отдельная развесистая история, и автор готов выдать ее по первому требованию, в деталях и запахах – но кто ж потребует. Читателю бы с текущим нарративом справиться да успеть поймать слом характеров и эпох. Знакомство с историей слегка помогает – в конце концов, где Виктория, там и восстание боксеров, а где верхи не могут, там и низы с красной книжечкой. Еще помогает блестящий перевод Екатерины Доброхотовой-Майковой – если я правильно понимаю, именно с «Алмазного века» она позволяет Стивенсону говорить по-русски – всем нам на радость, переходящую в счастье. Все равно расслабляться читателю нельзя – алмаз играет и слепит, но в стукалку победит по-любому.
Плотную изощренность письма можно было бы списать на талант, опыт, любознательность и изощренность автора – кабы не проклятый школьниками фактор поднимаемых проблем. «Алмазный век» формально считается продолжением «Лавины» и даже содержит пару замаскированных ссылок на нее. Но «Лавина» — это пусть сложновывернутая, но почти линейная история типовых трикстеров в гипермодернизированных обстоятельствах. А «Алмазный век» — это вдумчивое исследование феномена далеко идущей стратегии, обреченной на провал по определению. Потому что каждый практический шаг чуть-чуть, да отличается от расчетного и чуть-чуть иначе воздействует на объект, который находится в уже чуть-чуть ином положении.
Не бывает букваря без красных флагов. И выпускницам Смольного приходится выбирать не платье для бала, а оружие для ближнего боя.
Звание благородной девицы обязывает.

Декабрь 2012

 
Вирус «Reamde»
Нил Стивенсон
Хакерская пацанва из Китая шарашит заглавным вирусом несколько миллионов пользователей крупнейшей онлайн-игры — и в числе прочего глухо закриптовывает нелегальную базу данных, переданную русской мафии. Русская мафия начинает методично крошить виновных и попавших под руку — и в числе прочего ячейку «Аль-Каиды». Глава ячейки, в свою очередь, приступает к методичному крошению. Дорожка из трупов, расширяясь, тянется через континенты, чтобы завершиться гасиловом планетарного масштаба. По той же дорожке, рассыпаясь и смыкаясь, следует удивительная шобла из чокнутой семейки основателя игры (бывшего контрабандиста), его племянницы (африканского происхождения), пары шебутных китаянок (в том числе английской шпионки), пары хакеров (в том числе венгерского) и пары спецназовцев (в том числе русского). Они попробуют найти друг друга, понять, друг ли другу, и, возможно, спасти — возможно, не только друг друга. На самом деле это невозможно, но у шоблы может получиться.
Стивенсон опять написал книгу мечты, а Доброхотова-Майкова опять сделала гениальный перевод. В детстве такой роман вызвал бы у меня эндорфиновый передоз. И сейчас-то выручил лишь тот факт, что я более-менее представлял себе, чего можно ждать от Стивенсона. Представлял совсем не то. Reamde заметно проще, площе и попсовей, чем «Криптономикон» или «Ртуть». При желании роман даже можно считать наглым самоповтором либо авторским римейком «Лавины», переформатированной из киберпанка про как бы будущее в развесистый экшн как бы про настоящее. (Отдельный бонус отечественному читателю — спецназовец Соколов: столь уважительно и любовно выписанного русского супергероя не было, пожалуй, даже в отечественной беллетристике — чего уж про заграничную говорить).
Reamde простой и плоский в профиль, зато анфас необъятный — на каждого непредвзятого читателя найдется щупальце, которое этого читателя уцепит, утащит в тысячестраничную пучину — и выпустит мокрого, трясущегося и счастливого лишь в финале.
Пошел сушиться.

Апрель 2014

 
«Бегство мертвого шпиона»
Джон Сток
Агент МИ6, молодой, рефлексирующий и временно отстраненный, соглашается, чтобы совсем не спиться, поучаствовать в массовом лондонском марафоне — и нечаянно предотвращает теракт, в рамках которого индийский самоубийца должен был взорвать американского посла и человек сто вокруг. Вместо наград и благодарностей парень получает мешок на голову, пытки в застенках ЦРУ, а после авантюрного высвобождения — бег по простреливаемым пляжам Гоа и улицам Дели. Ведь парень — сын директора МИ6, который незадолго до этого был отставлен по настоянию МИ5 и ЦРУ, заподозривших аксакала в предательстве и связях с террористами, и умер от стыда. А сын, не исключено, продолжает дело отца и пытается за него отомстить.
Джон Сток — архетипичный английский автор: колумнизм и собкорство на Daily Telegraph в Индии, три брата, трое детей, четыре романа, все про шпионов, на русский пока переведен только третий — но и по нему видно, что автор вышел на рынок с очень актуальным, расчетливым и любопытным образцом современного spy novel. Книга представляет собой очень сухое изложение очень бурных событий и напоминает чуть поддутый поэпизодник очередного фильма Пола Гринграсса или мини-сериала HBO. Небольшая книга перенасыщена остросовременными деталями и коллизиями и полностью отвечает современному тренду: добро обязательно победит зло, но не потому, что с кулаками, а потому что, во-первых, оно злее зла, во-вторых, оно гибче зла, в-третьих, оно круче зла разбирается в лозунгах, под которыми наступает зло, в-четвертых — потому что это наше добро, а все остальные идут лесом.
Английские разведчики, вычисляющие «крота», тоскливо чешут репу в связи с тем, что набрали в сотрудники детей разных народов, и каждый — потенциальный «крот» на 200%. Агенты ЦРУ пытают агента МИ6. Агенты МИ6 в ответ штурмуют базу ЦРУ в Польше, чешут на хинди и приносят присягу бахаистов. Руководство МИ5 при аресте честного ботана из МИ6 первым делом ломает ему каблуком очки вместе с переносицей, пресмыкается перед американцами, а потом, раскаявшись, способствует их прореживанию. Индийские исламисты готовят покушение на Обаму, целясь в мишени с Бушем-мл. — но в глазах у этих исламистов только мир и любовь, и погасить их может только десант «морских котиков». И ты ды. И каждая из сцен — страниц пять, не больше. Какой там сплин, внутренние монологи, описания или просто изящный слог. На это есть режиссер с актерами и оператором. Докрутят, если надо.
Права на книгу, натурально, купили Warner Bros, собираясь смастерить аж три фильма, но силами не Гринграсса, а МакДжи, веселого могильщика «Терминатора». Посмотрим, чо.

Июль 2011

 
«Спецоперации (Лубянка и Кремль. 1930-1950 годы)»
Павел Судоплатов
Автобиография мелитопольского сына булочника, который в 12 лет вступил в Красную Армию, в 14 – в ЧК, в 26 стал куратором украинского направления Иностранного отдела ОГПУ, в 29 стал нелегалом, который бродил по Европе под ручку с лидерами украинского подполья и лично взорвал одного из них, в 31 возглавил иностранную разведку, организовал убийство Троцкого, в конце 30-х создавал новую резидентуру, в начале 40-х – партизанское движение, диверсионные отряды и обманных шпионов, которых абвер считал своими, в конце 40-х организовывал скрадывание атомных секретов, в 1953 сел вслед за Берией, в 1968 вышел на свободу, с тех пор под псевдонимом писал книжки в серию «Пламенные революционеры» и добивался реабилитации. От советской власти реабилитации, как и скорого освобождения, добиться не удалось, несмотря на просьбы знаменитых и высокопоставленных друзей, от Абеля и Меркадера до Ибаррури и болгарского министра обороны. Реабилитировали Судоплатова и его товарищей только в 1991-м, после августовского путча. Через три года на английском и немецком вышла первая книга его мемуаров, в России изданная сильно позже. «Спецоперации» опубликованы посмертно, в 1997-м, через год после смерти Судоплатова. Ему было 89 лет.
Я долго не хотел читать «Спецоперации» — переел в свое время книг, неистово разоблачающих или возвеличивающих Сталина и его эпоху. А от Судоплатова я ничего другого не ждал – с такой-то биографией и с такой фамилией, живо напоминающей генерала Грубозабойщикова из книг про Джеймса Бонда. Но в итоге рискнул – и понял, какой был дурак.
«Спецоперации» беспрецедентны по фактуре, размаху и обилию деталей. Понятно, что Судоплатов рассказал не все и порой лукавил, зато он никогда не скрывал пристрастности оценок. Сталин у него бог, правда, недобрый и не всегда умный, Берия – гений, хоть и с вот такими тараканами, Абакумов – быдло и хам, но честный до тупости, а Хрущев и большинство прочих партийных руководителей – мелкая мстительная мразь. Убийства врагов были абсолютно оправданы, остальным убийствам нет прощения даже не потому, что это преступление, а потому, что это глупость. И все это не отменяет рефрена: Родину надо защищать, ее врагов карать, точка.
Это существенная, но, к счастью не главная сторона книги. Основной сюжет, особенно фантастический в связи с полной фактурной подтвержденностью, посвящен все-таки разведывательным делам. Чуду, в рамках которого деревенский парнишка за год-полтора превращается в опытного нелегала-вербовщика, пижон-бабник три года любит абвер во все полости, а несколько трепливых ребят на пустом месте, левой идее и еврейском происхождении ткут за полгода разведывательную сеть, охватившую всю планету.
Судоплатов умер в эпоху, когда казалось, что эти чудеса устарели навсегда. Нынешняя эпоха исходит из противоположного принципа – так что «Спецоперации» актуальны еще и поэтому. Или наоборот. Последние шесть лет Судоплатова не переиздают совсем, а букинисты просят за его книги десятки номиналов. То есть книга оказалась либо невостребованной широкой публикой, либо слишком востребованной публикой узкой.
Рекомендую востребовать.

Октябрь 2011

 
«Дочь железного дракона»
Майкл Суэнвик
Хрипящий, смрадный завод, смертельно опасный и для взрослых мастеров, и для забитых детишек, выметающих сор из сальных углов и кислотных дыр. Лютая школа, прессующая учеников словом, делом и равнодушным храпом. Лихой универ, студенты которого истово трясутся над самостоятельными, а остальное время тратят на широкий спектр развлечений полового, воровского и чарующе самоубийственного характера. Высший свет мегаполиса, построенный на транжирстве, стуке понтов и жестких ритуалах. Сквозь эти университеты то легко и на кураже, то по нижней кромке отчаяния скользит и падает главная героиня — девочка, которая давно должна была сгинуть. Потому что она человек, а все вокруг — нелюди. Эльфы, гномы, полуптицы и ящеры. Тупые, хитрые, лживые и жестокие. Но девочка выжила. Она поняла, что надо быть тупее, хитрее — ну и так далее, — чем все вокруг. И она нашла дракона.
Суэнвик, как большинство взрослых умных брезгливых людей, к фэнтези, скорее всего, старался не относиться — пока не задумался над двумя вопросами, которые традиционными авторами заведомо игнорируются. Первый — как на самом деле будет выглядеть стандартная фэнтези-среда, если посмотреть на нее с марксистской точки зрения: как на сшибку производственных сил, производственных отношений, политических, социальных, финансовых и генетических противоречий. Второй — сможет ли в этой среде, если без дураков и поддавков, выжить обычный человек.
Ответ получился невеселым и мощным.
Понятно, что успешной была сама идея столкновения концепций люди-нелюди: сбивания подмастерья с проросшими крыльями при попытке к бегству с завода, прорастания умерших любовников в незнакомых людях, светских вечеринок в честь человеческих жертвоприношений. И понятно, что способов выживания в любой несовпадающей с тобою среде два: вознестить на гребень среды или уничтожить ее.
Но Суэнвик выжал из обеих понятностей максимум.
Очень крутая книга.

Март 2011