Рецензии. Книги

Х

«Смилла и ее чувство снега»
Питер Хёг

Начало 90-х, Копенгаген. Гренландка-полукровка Смилла, гляциолог мирового уровня, синий чулок, социо- и немножко психопатка, теряет единственного близкого человека, соседского мальчика, также происходящего из гренландских инуитов: он падает с крыши собственного дома. Следы, характер снега и память об отличавшей мальчика боязни высоты заставляет Смиллу сперва поставить на уши полицию и прокуратуру, потом начать собственное расследование, которое раскручивается во все более затейливое нагромождение угроз, шантажа, взрывов, и внезапно оборачивается самоубийственной экспедицией к ледникам Гренландии.
Хёг — самый успешный (после обоих Андерсенов) датский писатель, а «Смилла» его самая успешная книга, переведенная на кучу языков и ставшая основой голливудского фильма. Книга удивительная и распадающаяся ровно пополам. Первая часть — по-скандинавски горькая и не по-скандинавски чарующая история замещения ненайденной любви — к родителям, к мужчине, к нормальной жизни, — то ненавистью, то исступлением, то исполнением странного долга. Автор ловко жонглирует оптовыми упаковками фактов, деталей и невеселых картинок, иллюстрирующих то отчаяние женщины среднего возраста, то проклятие метропольной любви, то трагедию чукчи за пределами анекдота, то не вычищенную с гамлетовских времен датскую гниль, то уместность тонкого льда в личной жизни. И несет повествование мощно, красиво и неумолимо, на кураже, как великая татарская река — и фиг знает, к какому Каспию.
Каспий, к сожалению, оказывается Северной Ледовитой второй частью. Там много экшна в стилистике позднего Маклина, толпень новых героев и залп винтовок со всех стен первой части. При этом понятно, что вторая часть главная, ради нее жонгляж и декорации с восьми сторон, собственно, и затевались. Но воспринимается это примерно как альтернативная концовка «Анны Карениной», героиня которой, восстав со шпал, побежала бы с кольтом наперевес гасить Вронских-Левиных и десяток примкнувших к ним людей с похожими именами, специально загонявших Анну на рельсы, чтобы смазать кровью колеса инфернально заговоренного состава со стронцием. Беда в том, что про Каренину с кольтом читать было бы интересно. А про Смиллу с кистеньком да револьвером неинтересно. Совсем.
Name of action, по ходу, штука обоюдоострая.

Январь 2012

Ш

«Рука Москвы (записки начальника советской разведки)»
Леонид Шебаршин

Парнишка из Марьиной Рощи почти случайно поступил на востоковедение, отправился помощником и переводчиком посла в свежеобразованный Пакистан, дорос до третьего секретаря, согласился перейти в КГБ, по окончании спецшколы был оперативником и резидентом под посольской крышей в Пакистане, Индии и Иране, после измены сотрудника отработал положенное московским аналитиком, окончательно вернул доверие, повозив комитетское и партийное начальство по Афганистану, в перестройку стал замом, а потом и начальником внешней разведки, после путча сутки возглавлял трясущийся от ужаса КГБ, с облегчением сдал дела Бакатину и через несколько недель ушел в отставку (не дождавшись, например, обреченной сиять в веках сдачи американцам схемы подслушки посольства).
Леонид Шебаршин сделал впечатляющую карьеру в Первом главном управлении в не самое впечатляющее время. Титаны, монстры и гении (часто в одном лице) уровня Артузова, Судоплатова, Берии и Абакумова и выстроенная ими разведывательная мегаимперия остались в прошлом, партийное ворье, распихивающее по углам притыренные иконостасы, было недалеким непредсказуемым будущим — как и прыткие лейтенанты, позднее объявившие кусочки иконостасов куполом возрожденной империи. Некоторым из них Шебаршин посвятил вторую книгу, «Хроники Безвременья», хлесткую и афористичную. А в первой он не пытался быть хлестким и не пытался кого-нибудь впечатлить. Он просто рассказывал о своей жизни, более всего опасаясь, во-первых, кого-нибудь ненароком сдать, во-вторых, приукрасить себя или свою роль.
«Рука Москвы» не очень интересна фактурно, в ней нет деталей и подробностей разведывательной работы и процедур принятия политических решений. Шебаршин предпочитает говорить от себя и про себя. Лирический подход при таком-то авторе выглядит сперва странновато, как и то обстоятельство, что повествованию о походах по тегеранским книжным бывший резидент отводит куда больше места, чем объяснениям, чем он, собственно, занимался между этим походами. Но у Шебаршина цепкий взгляд, хорошее воображение и не очень прибитое рапортами перо — так что лиричность не выглядит натянутой, а рассуждения о том, почему индийцы во всем мире считаются миролюбивыми пейзанами, читается не с меньшим интересом, чем краткий рассказ о том, что именно Афганистан физически погубил Андропова (генсек заразился оспой в ходе блиц-поездки в Кабул).
«…1 апреля 1977 года в Москве шел густой мокрый снег. Как хороша все-таки наша весна — хмурая, неулыбчивая, непостоянная, но такая понятная. Еще одна московская весна — много ли у меня их будет?» — так завершается одна из глав книги.
30 марта 2012 года Леонид Шебаршин застрелился, убедившись, что ослеп на оба глаза, и, похоже, не пожелав быть обузой кому бы то ни было.

Апрель 2012

«Каллиопа, дерево, Кориск»
Роман Шмараков

Чудовищно остроумный и образованный молодой человек является по неожиданному приглашению в замок барона фон Эренфельда, дочери которого симпатизирует, однако вместо барона нарывается сперва на неприятеля детства, потом на призрак барона, а далее на шторм потусторонней активности, сигналом к которому становится военный парад довольно агрессивного столового серебра. Обо всем этом главный герой рассказывает в письмах приятелю, обстоятельно, изящно — и постоянно отвлекаясь на попутные воспоминания, размышления и посторонние тексты, так что к десятому месяцу переписки сам отчаивается довести рассказ о нескольких колдовских часах до хоть какого-нибудь завершения.

Роман Шмараков – доктор филологии («Символический подтекст романа Ф.М. Достоевского “Бесы”» и «Поэзия Клавдиана в русской рецепции конца XVII – начала XX вв.»), переводчик с латыни, знаток всевозможной классики, puppet master и автор блога, постоянно генерирующего массовые веселые умствования. Книга, в общем-то, такая же – закрома дико смешных, местами невыносимо прекрасных умствований, знакомство с которыми заставляет правильного читателя то поджимать пальцы от удовольствия, то, бурча, лезть в словари. У этой книги читатель может быть только правильным — но никак не широким, увы. И дело даже не в формально элитаристских особенностях романа «Каллиопы, дерева, Кориска», который от названия и до примечаний построен на античном базисе, строгом, суровом и все такое, а в том, что мы на этом базисе ногу сломим всем чертям назло. Если бы античные статуи дошли до нас в первозданном виде, мы бы могли восхищаться не только изгибом рук милосской Венеры и суровым ликом самофракийской Ники, но и насыщенностью тонов, а также контрастностью цветового рисунка. Сейчас идея раскраски мраморных памятников кажется чудовищной, хотя казалось бы. А Шмараков, по сути, занимается ровно тем, что мастерски и по всем правилам, которых мы не знаем, рисует портрет эпох поверх слепого белого лица, которого мы опять же не знаем – и боевой раскрас воспринимаем либо как странную шутку, либо как высоколобое кощунство.
При этом автор крайне обаятелен и дружелюбен, и готов не отпускать обиженным никого: не зрящий замаха Лукиана проникнется слогом Джерома или заходами Гашека (я уж молчу про готический роман как класс и школу) – впрочем, и не проникшийся может оценить фразу типа «Я хотел украсить его головой свой забор, как Эномай, но, во-первых, у меня нет забора, а во-вторых, я подумал, что вторую голову найду нескоро, и чувство симметрии заставило меня быть гостеприимным». А таких фраз в книге – в общем, там все фразы такие. Шмараков большой мастер, и мастер самостоятельный, сам выбирающий, к какой из сотен традиций относится сегодняшний фрагмент.
Это, понятно, не подействует на читателя, который предпочитает быть обиженным, недружелюбным и искренне не понимающим, что «весело» не должно совпадать с «ни о чем не надо думать». Остальным истово рекомендую.

Январь 2014

Щ

«Черная земля»
Василий Щепетнев

Щепетнев долгое время был ярким примером того, что судьба хорошего писателя иногда злодейка, а иногда сука рваная просто. Врач воронежского центра антиСПИДа заявил о себе в начале 90-х, постепенно стал знаменитым в фэндоме и кругу читателей «Компьютерры» автором, одним из создателей и видным пропагандистом жанра литературного альманаха, обладателем аж двух «Бронзовых улиток», чуть ли не единственным стоящим фантастом России по версии пары особо оголтелых критиков – и не издал ни одной книги. Хотя успел написать чуть ли не с десяток повестей – сухих, жестких и очень цепляющих. Да к тому же медик Щепетнев-то – а в России медики-писатели-фантасты обычно ребята не только талантливые, но и пробивные.
Понятно, что экзерсисы на тему упырей Центрального Черноземья, царского ГУЛАГа на Марсе или впавшей в полуфашизм Российской империи не имели особого коммерческого потенциала несмотря на несомненные литературные достоинства – а может, и благодаря им. Но все равно, в эпоху, когда заметным тиражом публикуется любой климактеричный бред и антологии молодых графоманов, подобный игноранс издателей выглядел почти неправдоподобным. Сам Щепетнев относился к данному вопросу с самурайским спокойствием, отмечая, что хотел бы, конечно, напечататься при жизни, но наизнанку ради этого выворачиваться не будет. Это многое объясняло, но мало утешало.
Прорыв случился в 2002, когда АСТ опубликовал покетбук «Темные зеркала». С учетом маститости почти 50-летнего автора выбор малого формата и мягкой обложки для сборника почти классических повестей выглядел издевательским, но не Щепетневу было жаловаться. Тем более, что им издательство открыло целую серию, названную, библиотека фантастики «Сталкера», да и тираж был стандартным для дебюта – 6 тысяч. Серия не задалась, но не в этом дело.
В прошлом году тот же АСТ уже 7 тысячами выпустил новый, что неожиданно, роман «Хроники Навь-Города», в котором Щепетнев попытался сыграть на чужом, чуть ли не фэнтезийном поле (бывшие космонавты в роли рыцарей сражаются с чудовищами и изощренными интригами подлых баронов, все такое). Попытку можно засчитать, игра удалась, хоть и оставила поклонников в легком замешательстве, которое не развеяли ни фирменное щепетневское пугалово, прущее с некоторых страниц, ни включение в корпус романа пары старых повестушек.
В связи с этим я и не знал даже, когда и какой будет следующая книга Щепетнева. И вдруг увидел в книжном роман «Черная земля», который, оказывается, вышел еще в 2003 году усилиями «Терры» и «Северо-Запада». Тираж застенчивые издатели не указали, зато вписали книгу в серию «Полночь XXI век: Русский роман ужасов», чем, очевидно, и обрекли на бесславие – как известно, отечественные ужасы читатель не приветствует (в той же серии вышла книга Точинова, которого я не читаю, и двух неизвестных мне дебютантов).
Но все равно спасибо товарищам огромное. Как полиграфический продукт «Черная земля» сделана с любовью, качественно и без малого стильно. Как литературное произведение «Черная земля» вполне соответствует уровню автора, а он сильно выше среднего. По старой привычке Щепетнев включил в роман несколько уже известных повестей, которые, выстроившись в ряд, заиграли по новому. – ну, и дописал кой-чего, конечно. Повествование построено по известной схеме: 6 не то 7 глав, в каждой из которых новый (в трех – сквозной) герой, то комсомолец-двадцатипятитысячник, то красноармеец при летучем отряде НКВД, то спецврач (естественно), а то бомбила с грузовиком, сталкивается с чертилами и оборотнями, выскакивающими из подвалов и лесов воронежского захолустья. Многое, как положено у Щепетнева, объясняется происками Советской власти, сносящей церкви и взрывающей энергоблоки, но беспристрастному читателю автор, как, опять же, ему положено, дает понять, что большевики лишь сняли крышку с обустроенного не ими адского инкубатора. Иногда «Черная земля» мучительно напоминает аналогичные книги последних лет, типа «Академонгородка». Но матерый сценарист и кавээнщик Бачило все-таки старался из каждой главки сделать черный анекдот с хлесткой концовкой. А Щепетнев, давно играющий с альтернативным течением истории, стремился, такое ощущение, грубо воткнуть классический сюжет в реальную деревенскую жизнь. Чтобы показать, например, как историю гоголевского «Вия» увидел бы левый путник, по партийной линии ночующий в церкви, пока Хому колбасят под крики «И ты, Брут!» Или как повернулись бы события в отеле «У погибшего альпиниста», если бы туда съехались естествознатцы да спецлаборанты, а вместо инопланетян шалили зомби с верволками. Вынужден доложить, что все равно ничего хорошего не вышло. Часть главных героев живой осталась – и то хлеб. Черный такой.
Очень неплохая книга вышла. При некоторой раскрутке Щепетнев может попасть в топ отечественных авторов. Похоже, это не только мое мнение, и воронежский врач все плотнее вписывается в издательский мейнстрим – например, только что он дуплетом отметился в сборнике повестей по мотивам Шерлока Холмса. Это радует.
Ведь хотелось бы, наконец, целиком прочитать «В ожидании Красной Армии» и давно анонсированные автором вторую и третью книги «Черной земли».

Сентябрь 2006

«Тайная игра»
Василий Щепетнев

Зима 1919-20 годов, голод, холод, реквизиции, каждый дом как унитаз, и никаких венчиков из роз. В Московский уголовный сыск приходит новый сотрудник Александр Арехин, спокойный до отмороженности шахматный гроссмейстер, нокталоп и мастер стрельбы в падении, живущий в хоромах, передвигающийся на экипаже с персональным кучером либо вовсе в авто, вежливый и не пьющий политуру. Словом, типичная контра, какую в МУС и ЧК дальше первой стенки водить не принято. Проблема в том, что этого вот недобитка добивать никак нельзя. Во-первых, у него блат (по-немецки — листок с цидулями от Феликса Эдмундовича, Льва Давидовича и Владимира Ильича). Во-вторых, только этот вот недобиток может раскрыть странные дела упырей, попрыгунчиков и гипнотизеров, которые нападают не только на простых совграждан, но и на обитателей Кремля.
Фантасты не устают прикидывать холмсово кепи на самые внезапные фигуры отечественной истории. Клугер с Бабенко сделали сыщика из юного Ленина, а Щепетнев — из гроссмейстера Алехина (что там сделали Бушков с Пушкиным и Хаецкая с Лермонтовым, просто не знаю и надеюсь не узнать). Впрочем, выбор Щепетнева выглядит совсем обоснованным. Автор давно известен как отчаянный любитель шахмат и конспирологии с мистикой, а также нелюбитель Советской власти. Эти любови-нелюбови и составляют каркас «Тайной игры» — всех шести невеликих эпизодов. Детективной интриге, к сожалению, остается совсем мало места — еле сидячего.
Придумано и реализовано все довольно лихо, при этом скромно и со вкусом. Щепетнев классный автор, и он действительно постарался возвести аутентичные засады в аутентичных декорациях. Другое дело, что декорации, как правило, оказываются важнее действия, которое сплошь и рядом сводится к выезду Арехина в очередную прекрасную и страшную точку, мимо которой неминуемо проплывет злыдень с необходимыми уликами под мышкой. И читатель в итоге с этим мирится и начинает получать удовольствие, не докапываясь до мелочей и глупых вопросов о том, кто такой этот мистер Арехин, чего он хочет, с какого бодуна он читает Ленину книжки вслух, и почему он нокталоп да мусор, а не наоборот — и вообще, к чему все это и зачем. Смирению способствует и фирменная щепетневская манера экономить на объяснениях, связках и крупных планах.
Читать забавно и интересно, намеков, аллюзий и меланхоличных хохм пригоршня в каждом абзаце, извилины время от времени начинают шевелиться — по нынешним временам разве мало? Вот и скажите спасибо.
Спасибо, в общем.

Ноябрь 2011

Э

«Мифы, сновидения, мистерии»
Мирча Элиаде
Элиаде — классик и гуру этнографии и антропологии. Раньше я его не читал, первым знакомством малость обескуражен. «Мифы, сновидения, мистерии» довольно неаккуратная и разлапистая книга, сборник разноразмерных эссе, построенных на чудовищном количестве странно подобранных и осмысленных источников. Автор то и дело увлекается отдельными темами типа полетов в мифах и принимается гнать связанные с этим концепции просто-таки авторскими листами, чтобы в итоге плюнуть, забыть и переключиться на перечисление тезисов через запятую. Отдельной жемчужиной, которой я непременно намерен пользоваться в личном обиходе, является фраза «На основании доводов, которые мы не можем здесь изложить, эта гипотеза не кажется нам хорошо обоснованной».
Впрочем, половина моих претензий снимается давностью написания книжки, другая половина — богатством пусть и однобоко подогнанной фактуры.
Несколько цитат для памяти:
«Адептов стегают плетью из шкуры пантеры, а затем привязывают к горизонтальному шесту, расположенному примерно в ярде от земли — нам говорят, что «именно в ходе этого обряда многих неофитов охватывает страх и они делают отчаянные попытки бежать». Из приведенного описания трудно понять причину ужаса, и это вызывает подозрения, что к этому имеет отношение другой, более страшный обряд, который этнологам не удалось пронаблюдать.»

«Молодые женщины до некоторой степени наслаждаются добрачной свободой, и встречи с юношами происходят в том доме, где проводятся собрания для прядения. Этот обычай еще был известен в России начала девятнадцатого века «

Июль 2013

«Стивен Кинг: король темной стороны»
Вадим Эрлихман

Добросовестная, но бестолковая попытка посмотреть на феномен и биографию знаменитого писателя из России. Большую часть текста занимает старательный пересказ текстов Кинга, в первую очередь дидактико-биографических мегаэссе On Writing и Danse Macabre, а также интервью и прочих википедий. Эрлихман честно пытается вывернуть каждый абзац на свой лад, но своего у него лишь стыдливая нелюбовь к стране происхождения, что заставляет автора, с одной стороны, то и дело журить Кинга за страшные ужасы – мол, у нас бы ты понял, чего бояться надо, — а с другой, уверенно лажать чуть ли не в каждой фактурной строчке. С легкостью необыкновенной Эрлихман уверенно поминает «трижды экранизированный роман Курта Сьодмака «Мозг Донована» (наш Александр Беляев переписал его под названием «Голова профессора Доуэля»)», а абзацем ниже пытается усилить эффект: «В фантастику дезертировал и Ричард Матесон — один из любимых авторов СК. Герой его романа «Удивительный уменьшающийся человек» (1955) вдруг начал уменьшаться… В Советском Союзе переперли и этот сюжет — Ян Ларри сделал из него любимый многими роман «Необыкновенные приключения Карика и Вали»». Это ведь надо было очень постараться с оскорблением. В обоих случаях наши, естественно, успели лет на двадцать раньше – но тонкость в том еще, что именно в 1942 году, когда вышел «Мозг Донована», Беляев умер от туберкулеза в оккупированном Пушкине, а Ларри в 55-м оставался год до реабилитации после лагеря.
После этого, конечно, неудивительно, что создателя «Дюны» у Эрлихмана зовут Джеймсом, а не Фрэнком Хербертом, что советский журнал «Звезда» оказывается «армейским», что Дрю Берримор начинает восхождение на Олимп с «Воспламеняющей взглядом», а вовсе не с E.T., что Дино Де Лаурентиса автор называет исключительно студией и пишет строго в кавычках, и что режиссер Кроненберг у Эрлихмана внезапно вспоминает «о своих скандинавских корнях». Того же класса и собственные наблюдения Эрлихмана типа: «С конца 60-х ничего нового в жанре киноужасов не изобреталось — режиссеры просто использовали все более навороченные спецэффекты, изображая тех же зомби, вампиров и инопланетян». Или совсем пучеглазое: «Только в России положение безрадостное — мастера ужасов как не было, так и нет. На эту роль пытаются определить то сибиряка Юлия Буркина, то талантливого москвича Максима Чертанова, то совсем уж безвестных литературных поденщиков (не хочется называть имен). Все напрасно. Можно списать это на нашу целомудренность, но более вероятно, что российская жизнь пока слишком полна реальных ужасов, чтобы добавлять к ней еще и вымышленные.»
Признать книгу совсем глупой и бессмысленной не позволяет одна главка – про переводы Кинга в России начала 90-х. Эрлихман рассказывает историю «Кэдмена», черных суперобложек и издательских драчек изнутри – он сам переводил, а когда в книге не хватало страничек, а в голове слов, просто дописывал «Кладбище домашних животных» и «Салимов удел».
Теперь понятно, почему эти романы показались мне такими стремными.

Октябрь 2011

Ю

«Введение в булгаро-татарскую эпитафику»
Гарун Юсупов
Издательство АН СССР, 1960 г.

Очень любопытная книжка с не менее любопытной предысторией.
9 августа 1944 года ЦК ВКП (б) издал постановление «О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в Татарской партийной организации», год спустя – аналогичное постановление по поводу Башкирского обкома. Партия, задавив национальный экстремизм на Кавказе, решила нанести упреждающий удар по Поволжью с Уралом. Упреждать особо было нечего: последних идель-уральских националистов давно истребили или выдавили в эмиграцию. Но так получилось, что именно к августу 44-го Семен Липкин завершил русский перевод дастана «Идегей», собранного, причесанного и опубликованного на татарском Наки Исанбетом в 1940-м. В истории мятежного темника партийные чиновники разглядели прославление Золотой Орды, буржуазный национализм и игнорирование всемирно-исторической роли русского трудового народа. А когда проверили татарские учебники и планы исследований местных профильных НИИ, вообще ужаснулись. И пошла команда.
Ордынское происхождение татар было срочно забыто. Взамен пришлось вспомнить, что вообще-то татары всегда рассказывали про свое булгарское происхождение. Правда, всерьез народная этнография особо не воспринималась, а единственными и неповторимыми потомками булгар по ряду причин считались чуваши. Но раз ЦК сказал, эта концепция была объявлена смехотворным измышлением царских историографов – и ученые дружно принялись тянуть цепочку татарского происхождения в булгарские и даже (без фанатизма, правда, чтобы, наоборот, в сионистскую безродность не впасть) хазарские царства.
Юсупов пошел по могилам — с которыми, как я уже заметил, трудно спорить. К счастью, интерес ученого распространялся сугубо на надгробья и надписи на них.
По книге вольно раскиданы отпечатки ужаса, пережитого историками. В книге, вышедшей через 4 года после 20-го съезда, аж дважды цитируется Сталин – а основателем татарской исторической науки объявляется Петр I. Ордынцы поминаются сугубо как инородные оккупанты, любое вмешательство великого русского соседа (включая набеги ушкуйников, выкладку могильными камнями церковных фундаментов и, естественно, вырезание Казани Иваном Грозным) – как большое счастье для булгаротатар. Любые особенности орнаменталистики, характерные для мусульманского Востока, но хотя бы однажды замеченные в русских землях, немедленно объявляются заимствованием от русских. Абсолютное большинство надписей на могилах, легко трактуемых как религиозная или националистическая пропаганда, дается в арабской графике без латинской или русской транскрипции, а многие – и совсем без перевода (так что мне пришлось в очередной раз вспомнить толком так и не выученную алифбу). При этом, что характерно, нередкую фразу «мученически пал от руки неверного» автор таки переводит. Хотя транскрипция «кяфир кулындан шахид булды» зашла бы в аудиторию, уверен, помощнее.
Самое смешное, что собственно научная сторона: материал, его анализ и выводы — вполне убедительны (когда автор не пытается походя объяснить происхождение чуваш, мишар и прочих тэмэнов). Да, если на кладбище непрерывно хоронят полтыщи лет, при этом посторонних хоронить нельзя, то те, кто хоронят сейчас, скорее всего, являются потомками тех, кто был похоронен полтыщи лет назад – особенно, если могилы почитаются, а язык и вероисповедание (но пока еще не генетика – Сталина ж цитируем) в течение дистанции заметно не меняются. Другое дело, что одного корня даже растению мало. Но и грубое отсечение одного из корней – штука тоже не самая нужная. Так что спасибо товарищу Сталину.
Просто цитата:
«Наконец, не исключена возможность, что кладбища эти тогда принадлежали ушедшим мадьярам и названы были «черемисскими» (чирмеш зийараты), так как для местных мусульман всякое немусульманское, языческое есть «черемисское» (чирмеш). Раньше широко было принято называть чирмеш тех, кто не соблюдал предписанных исламом обычаев, обрядов, т.е. проявил себя «неверным». Именно потому к этим кладбищам крестьяне–мусульмане водили раньше своих больных лошадей, полагая, что кони, якобы услышав из-под земли стоны мучающихся язычников, «исцеляются»».

Март 2011