Переформатированные в интервью фрагменты беседы с читателями на фестивале «Тверской переплет».
«Тверская жизнь», 6 ноября 2018
«Лишний повод жить долго»
Шамиль Идиатуллин пишет в разных жанрах, среди них мистический триллер «Убыр» и шпионский «За старшего», грустная утопия «СССР™», фантастические повести «Эра водолея», «Это просто игра» и произведение, с которым он вошел в большую литературу, – изданный в декабре 2004 года технотриллер «Татарский удар». Лауреат литературных премий, в том числе Международной детской премии имени Владислава Крапивина, в прошлом году он стал лауреатом престижной национальной премии «Большая книга». Причем, его роман «Город Брежнев» приветствовали как профессиональные критики, так и простые читатели – эта книга по результатам народного голосования вышла в фавориты. Ее невероятную популярность у читателей могут подтвердить сотрудники библиотеки имени Горького, где в течение трех дней проходила Межрегиональная книжная выставка-ярмарка «Тверской переплет». На встрече с читателями, проходившей в Славянском зале, Шамиль Идиатуллин отвечал на многочисленные вопросы. А начал он ее с того, что представил себя: «Я в основном журналист, но с некоторых пор меня стали называть писателем. В последние несколько лет еще и эксперт по всякого рода литературным премиям».
– Когда вы решили стать писателем?
– Мечтал об этом c детства, но годам к 14 понял, что это невыполнимо, потому что писатели – это такие высокие, красивые, бородатые люди. А я не такой. Думал чем бы заняться, и, поскольку публикации в газетах и журналах у меня уже были, родители и учителя в один голос сказали: «Подавай на журналистику». Первая моя заметка вышла, когда мне было 12 лет, а с 16 лет я – профессиональный журналист. Начинал работать в заводской газете, выходившей ежедневно с завидным сегодня тиражом 40 тысяч экземпляров. Был такой автомобильный завод – КамАЗ, где работали 120 тысяч человек.
– Именем города, где он находится, назван ваш последний и самый успешный роман.
– Я хотел рассказать, что там происходило. Вроде исполнилась мечта советских людей, и в чистом поле, в красивом месте возник хороший город. Узнав, что здесь хорошая работа, есть детские сады и школы, и за два-три года можно получить собственную квартиру с туалетом и ванной, сотни тысяч жителей Советского Союза потянулись в это место. Среди них самые разные люди – идеалисты и мечтатели, комсомольские активисты, спасающиеся от жен алиментщики и откровенные жулики. Город, как пылесос, в короткие сроки всосал в себя очень многих. Конечно, немало выплюнул обратно, но все же социальный эксперимент можно считать состоявшимся – в чистом поле появился чудо-город, его жители пустили корни, нарожали детей. Ребята подрастали, вступали в пионерию и комсомол, с седьмого класса затачивались на то, чтобы работать на лучшем предприятии мира. Но им хотелось чего-то большего. Они начинали делить людей по принципу «свой-чужой», выходили на улицы и учились защищать свой район. В любом промышленном городе, какой ни возьми, – Набережных Челнах, Тольятти, Чебоксарах, Новомосковске, Улан-Удэ, Ташкенте, да и во всем мире, отмечен этот феномен. Со строительством города мы получаем молодежное гетто, такие вот пацанские стаи. А вскоре на Набережные Челны, которые некоторое время назывались Брежневым, обрушился дефицит. Пока завод строился, здесь было так называемо московское обеспечение, а когда его сняли, оказалось, что в магазинах купить нечего. Брежнев был одним их первых городов в стране, где ввели талоны на масло, мясо, другие продукты.
– От утопий и фантазий вы неожиданно перешли к реализму. Вам важно было написать правду о том времени?
– Прежде всего, мне хотелось почитать книгу о том времени – о мрачных детях, которые впоследствии устроили 90-е годы. Хотелось понять, откуда они взялись. Я 10 лет ждал, что кто-нибудь найдет ответ на это вопрос, но никто не брался. Любой писатель пишет то, чего ему не хватает как читателю. А писать я не собирался, потому что есть талантливые люди, способные это сделать лучше меня. Книгу так никто и не написал. Пришлось взяться самому. Забавно, что первое место на конкурсе «Большая книга» в прошлом году занял «Ленин», второе – «Катаев», третье – «Город Брежнев». При этом только моя книга была художественным произведением, первые две – биографии. Примечательно еще, что в этом году вслед за «Городом Брежневым» появилась целая волна достойных книг, посвященных началу 80-х годов. То, о чем я мечтал, случилось. Казалось бы – я чуть не дождался того, чего хотел: чтобы кто-то написал о том времени раньше и лучше меня. Но, например, Александр Архангельский и Роман Сенчин признались, что до того, как написать свои книги, прочитали «Город Брежнев».
Как оказалось, 80-е стали определяющими не только для литературного дискурса последнего года. Я понимаю, почему появился интерес к тем годам. Тот период оказался слепым пятном, он остался в памяти серой массой: прошел, и слава богу. А между тем в то время много чего происходило. Именно те дети и взрослые, которые в те годы ходили на улицу драться, делали карьеру — комсомольскую, партийную, производственную, — впитывали те правила и понятия, по которым жили их квартал, дом, школа, — именно эти дети и взрослые по этим правилам построили страну, в которой мы сейчас живем. 90-е стали такими потому, что были 80-е, потому что были санкции и даже не двоемыслие, а троемыслие: человек мог быть искренним пионером-комсомольцем, мечтать об американских джинсах, которые стоили 150 рублей (это зарплата инженера), чтобы стерео-система была и вообще все как у людей, — но при этом ненавидеть Америку. Мальчики 80-х через десять лет убивали друг друга десятками, сотнями. Многие мои современники, которые были сильнее, умнее, талантливее меня, легли рядами на кладбище, лишив страну и общество того, что могли бы дать. Они могли заниматься чем-то нужным и важным, но вместо этого сцепились и убили другу друга.
Когда роман вышел, я думал, что он будет интересен только моему поколению – тем, кто родился в середине 6о-х–начале 70-х, другие просто не поймут. Одна из рецензий на книгу называла ее фэнтэзи: авторы имели в виду, что Средиземье и город Брежнев для современного читателя – сказочные места одного порядка. Что эльфы, что комсомольцы – это существа одинаково неизвестной породы. Но оказалось, что молодому читателю много понятно.
…Американцы подводят войска к нашей границе, сбивается азиатский «Боинг», стоимость нефти падает в полтора-два раза, вводятся санкции против нашей страны, спортсменов не пускают на Олимпиаду, наши войска вводятся в мало кого интересовавшую до сих пор восточную страну, с высоких трибун объясняют, какие фильмы нам не надо смотреть. Про какие годы идет речь? Это 1983-й или 2016-й? И вот я работаю над романом, и вдруг понимаю, что он становится актуальным. Это открытие напугало меня как обывателя, но как писателя заставило довести книгу до финала.
– Но по-настоящему страшная, хотя и очень увлекательная, – ваша книга «Убыр». Откуда это стремление к ужасам, к мифологии?
– Здесь сошлись два момента. Во-первых, я давно интересовался фольклором, татарским в первую очередь, раз уж принадлежу к этой национальности. Впрочем, я изучал и русские, марийские, мордовские, ханты-мансийские сказки. Потому что это очень интересно и очень страшно. Читаешь, и волосы начинают на голове шевелиться – настолько уверенно, талантливо и многогранно наши предки умели пугать. Для любого человека, работающего с сюжетами, текстами, смыслами – это кладезь, которым грех не воспользоваться. В сказках есть поучения, они содержат мудрость, обеспечивающую выживание человечества. Но зайдите в книжный магазин, и вы там не увидите сказок народов нашей страны, даже русские народные сказки сведены к постоянно повторяющемуся набору из пяти-семи штук, а про татарские и мордовские тем более речи нет. Мне стало обидно. А во-вторых, родительский страх за своих детей, как известно, относится к самым сильным и многогранным чувствам – его я пытался изучить и изжить в «Убыре»: знакомый многим ужас от мысли о том, что со мной, например, что-то случится, и ребенок останется один на один с враждебным миром. Эти два момента и сошлись в романе.
– Отзывы на «Город Брежнев», как мы заметили, на редкость противоречивы?
– Да, кто-то называет его чернушным, кто-то – наоборот, слишком ностальгическим. Люди пишут: «Не дочитал до конца, потому что пережил это в действительности. Больше не хочу». Или наоборот: «Я окунулся в детство. Все расцвечено золотыми красками, так радостно». Такой разброс мнений о книге – от идеализации прошлого до описания пережитого страшного опыта. Зато почти никто не говорит, что роман нечестный – мне это важно и дорого.
– Что будет с нами и нашей страной?
– Ни один автор, если всерьез, не ответит на это вопрос, а если ответит – ошибется. Лишний повод жить долго и смотреть, что получается.
Марина БУРЦЕВА
