«Между литературой и жизнью», 20 апреля 2022
«Выворачивание жанровых форм наизнанку или попытка переть через бурелом»: интервью с Шамилем Идиатуллиным
Шамиль Идиатуллин — прозаик, журналист, дважды лауреат премии «Большая книга», автор романов «Город Брежнев», «Бывшая Ленина», «Последнее время» и других. К выходу нового издания книги «Город Брежнев» публикуем интервью с писателем, в котором он отвечает на вопросы читателей.
Новая рубрика # ответписателя в Telegram-канале «РЕШаю, что читать» позволяет каждому задать вопрос любимому автору — и получить ответ. Сегодня на вопросы читателей отвечает Шамиль Идиатуллин.
Тимур Нигматов: Для кого правильнее писать: для себя, читателя, издателя, критика? Может быть, для Вселенского Разума?
Шамиль Идиатуллин: Это каждый автор, думаю, решает по-своему. Я пишу для себя — как читатель, которому остро не хватает именно такой вот книги, и писать ее приходится только потому, что этого по диковинному недоразумению не сделал никто более талантливый, умелый и умный. Метод странноватый, не спорю, но для меня единственно возможный и вроде работающий. И то обстоятельство, что мои книги интересны кому-то еще, до сих пор искренне изумляет меня и страшно радует. Не один я, оказывается, такой странный, вона нас сколько.
Артём: Шамиль, здравствуйте. Действие вашей книги «Город Брежнев» происходит в первой половине 1980-х годов, когда вся страна узнала о так называемом «казанском феномене»: в Казани и Челнах возникло множество жестоких подростковых банд, разделённых по кварталам и отличавшихся друг от друга кодексом поведения — от стиля в одежде до жизни по блатным понятиям. Как вы думаете, почему именно Татарстан стал местом рождения молодежных группировок, такой протомафии? Не секрет, что первые «моталки» (уверен, что вам знакомо это слово) были основой криминального мира уже 1990-х годов: что особенного было в том времени и как раз в Татарстане?
Шамиль Идиатуллин: Здравствуйте, Артем! Татарстан, конечно, не родина «моталок» и «контор». Молодежные группировки возникали, возникают и, боюсь, будут возникать везде, где для этого создаются подходящие социальные условия. В первую очередь в рабочих кварталах, спешно заселяемых выдернутыми откуда-то и, стало быть, маргинализованными слоями, старшее поколение которых занято изматывающим трудом, а младшее, предоставленное себе (если его настойчиво не изымают из боевых рядов чем-то интересным, добрым и конструктивным), вынуждено самостоятельно придумывать смысл существования и способы выживания — примерно те, какие человечество культивирует с первобытных времен.
Так было в Челябинске и Чебоксарах, Улан-Удэ и Горьком, Караганде и Харькове, промышленных районах Москвы и Ленинграда, Бирмингеме и Детройте. И да, из подростковых банд естественным образом вырастала организованная преступность — что в начале 30-х, что в конце 40-х, что в середине 80-х годов.
Татарстан, предполагаю, оказался в центре внимания по двум причинам. Первая — милиция и КГБ, напуганные вправду неординарным для 70-х взлетом криминального сообщества «Тяп-ляп», стали особенно жестко давить молодежную «хулиганку», чем добились обратной реакции, в том числе организованной и структурированной. Вторая — только татарстанские и люберецкие «конторы» попали во всесоюзные медиа.
Моногорода типа Набережных Челнов и Тольятти были, конечно, эталонным образцом: в город, выстроенный почти с нуля и четко разделенный на жилые комплексы, закидываются полмиллиона человек — и «Игра в кальмара» началась.
Саша Луцкий: Здравствуйте, Шамиль! Вы пишете в разных жанрах и часто смешиваете их. Не хотели бы написать, допустим, чистый детектив? И как сами относитесь к этому жанру?
Шамиль Идиатуллин: Здравствуйте, Саша! Любой, так сказать, чистый жанр мне не очень интересен. Он накопил богатейшую историю, давно исследован вдоль и поперек классиками, так лучше я их почитаю. А смешение как раз интереснее, как и выворачивание жанровых форм наизнанку или попытка переть через сугробы и бурелом. Ну и сложнее, конечно.
Детектив в чистом виде я не очень люблю (кроме Стаута, конечно, он прекрасен), мне милее как раз маскирующиеся под него социальные романы, от Хэммета и Чандлера через Буало-Нарсежака и Валё с Шеваль к Несбё и Аткинсон. Поэтому классический или даже hard-boiled детектив я придумывать не стал бы, а вот триллер с детективной составляющей пытаюсь дописать прямо сейчас.
Katerina: Здравствуйте, Шамиль! Скажите, пожалуйста, когда вы планируете написать новую книгу? И о чем?
Шамиль Идиатуллин: Здравствуйте, Катерина! Я планировал дописать ее примерно сейчас, к майским праздникам. Случившийся в феврале конец света подрубил меня, как и многих, так что я две недели просто в отчаянии и гневе читал новости, а потом пытался понять, дальше-то что и как. Но раз мы пока живы, надо жить и делать, что должны. Так что я вернулся к тексту, кропаю потихоньку, надеюсь, что добью. Когда — уже не знаю.
Это триллер про поиски серийного убийцы — с одной стороны, довольно свирепый, с другой, как ни странно, довольно филологический и, я бы сказал, редакторский.
Larisa: Как набраться наглости — чтобы начать писать, терпения — чтобы продолжать писать и разума, чтобы вовремя остановиться?
Шамиль Идиатуллин: А это один Господь ведает. Я уж точно не знаю. Зато с того момента, как всерьез увяз в первой книге, понимаю, что терпеть не могу писать. Тем не менее, первую книгу я дописал, как и еще восемь романов и некоторое количество повестей и рассказов. Сам, честно говоря, не пойму, как умудрился.
Лично у меня срабатывает, наверное, сперва инстинкт самосохранения, потом — гнусный прагматизм. Инстинкт помогает понять, что дурацкая история, которая зачем-то придумалась, не отпустит и задушит меня, если не стравить ее в текст, как пар в свисток. А прагматизм, прокачанный десятилетиями газетной работы, заставляет дописывать начатое, потому что бросать непрофессионально — ну и как-то не по-пацански.
Татьяна Зорска: Я бы спросила, если можно, про последний сборник (прим. — «Всё как у людей»). Почему Летов?
Шамиль Идиатуллин: Почти случайно и совершенно неизбежно. Летова я люблю с юности, года так с 1989. Ранее просто физической возможности услышать и полюбить не было, а тут приятель пожаловался, что ему вместо нормального рока записали какую-то фигню под гитарку, надо стереть, мол, немедленно. Я взял кассету послушать — и вернул, конечно, другую, чистую. На оставленной был кусок «Русского поля эксперимента», акустического промо-бутлега, который сам Летов долго не признавал, потому что «у меня вообще насморк был», а на другой стороне — «Продано!» Янки. Ну я и пропал.
Эпиграфы из Летова у меня были в первой же книжке, ну и потом он и вообще сибирские панки выскакивали то в текстах, то в аллюзиях.
Последний сборник, что характерно, должен был этого избежать. Он состоял из почти всей моей малой формы, написанной за пятнадцать лет, и новой повести — и по ее названию я и предложил назвать сборник. Но любимые редакторы РЕШ задумчиво сказали: «Ты знаешь, вслед за “Последним временем” называть книгу “Светлая память” — это как-то ту мач», — и предложили подумать еще.
Мы с редактором книги Вероникой Дмитриевой несколько дней морщили репы над вариантами, а попутно резвились, конечно («Они у стали», «Уровень железа в крови», «А еще дышать, смотреть», ну или, раз уж «Последнее время» прошло, то нехай будет «Последний раз» или «Последняя (она же крайняя) плоть»). А потом придумалось «Всё как у людей» — и легло как влитое, как будто сразу тут было, вместе с грандиозной обложкой Владимира Мачинского и замечательной картинкой Виктории Лебедевой, отсылающей одновременно к знаменитому портрету Летова, «Рождению Венеры» и символу журнала «Юность». Правильно и ясно.
