Шамиль Идиатуллин: «Было важно рассказать, как жизнь воспринималась последним поколением советских пацанов»
Автор ироничного «Татарского удара» и ужастика «Убыра» решил погрузить читателя в «Город Брежнев»
Интернет-газета «Реальное время», 7 февраля 2017
Талантливый казанский журналист Шамиль Идиатуллин, перебравшийся в Москву и работающий в ИД «Коммерсант», готовит к выпуску очередную свою книгу под интригующим названием «Город Брежнев». Ожидается, что в свет первые экземпляры литературного произведения выйдут уже в конце февраля. Корреспондент «Реального времени» побеседовал с земляком и коллегой.
Вылазка в фантастику была разовой
— Шамиль, поздравляем с выходом вашей новой книги «Город Брежнев». Что получилось?
— Честно говоря, не дело автора классифицировать, этим с гораздо большими основаниями и успехом занимаются критики. Я-то, как обычно, пытался написать книгу, которую мне самому было бы интересно — до дрожи и замирания сердца — прочитать. А что получилось, насколько интересно, не мне судить. Мои друзья и постоянные бета-ридеры, успевшие изучить текст, в оценках разошлись: одни говорят, что вышел роман воспитания, другие — что исторический роман, пусть историзм и обеспечен не слишком давней эпохой, третьи — что социальный триллер. Я не спорю.
Действие романа происходит в огромном автограде-новостройке в 1983 году, когда советская эпоха уже хрустнула и поползла невесть куда, а никто еще этого не понял. Взрослые трудно строят отношения, карьеры и интриги, горят на работе, стоят в очереди за колбасой и апельсинами, выполняют пятилетний и встречный план, а тринадцатилетний Артур и знать про это не хочет. У него были более важные дела, связанные с первой любовью, с непростой дружбой и с неумением бить первым и насмерть. Ему достались хорошие учителя и нелегкая доля — как и многим людям того города, той страны и той эпохи.
А на произведения чего ориентироваться — любая книга, даже криминальный копеечный трэш или любовный роман-минутка, является частью мировой литературы, как любая глупость, сказанная мсье Журденом, является частью вселенского моря прозы. Все там будем, хоть ты ориентируйся, хоть наоборот. Если же речь о вершинах и классике, то сознательно ориентироваться на них бесполезно. Их надо знать и любить, но стараться отрабатывать свой урок на своем участке: не ревновать к Копернику, а пытаться фиксировать и осмыслять нашу с вами жизнь, которая происходит здесь и сейчас, ну или вот только что прошла, а никто и не заметил.
Я попытался.
— Почему вы в своем творчестве перешли от фантастики к реализму?
— Я фантастику читать люблю, а писать не слишком умею, потому что сам заскорузлый реалист, примерно как герой Папанова из «Бриллиантовой руки». И вот сколько пишу, столько тихо плачу из-за того, что меня обзывают фантастом (а потом и детским писателем). Обязан я этим, видимо, издательству «Крылов», которое то ли из остроумия, то ли осторожности ради выпустило мой первый роман, уперто реалистический технотриллер, в серии «Современная фантастическая авантюра». А может, в начале нулевых и впрямь совсем фантастикой казался сюжет, в рамках которого Москва цапается с Вашингтоном, а российские хакеры взламывают серверы Белого дома.
В общем, критикам хватило названия серии — далее они автоматом называли фантастикой и грустную утопию «СССР™», и мистическую дилогию «Убыр».
В конце концов я осерчал и выдал именно что детскую и именно что фантастику. Повесть «Это просто игра» вышла в прошлом году и, на мой взгляд, с лихвой отбила все выписанные мне авансы: там и обмен телами, и засасывание человека в виртуал, и РПГ-экшн, и битвы королевств. Тру-любители фантастики, конечно, все равно остались недовольны (типовой отзыв: «Кстати, о стремительности. Описание игровой геополитической обстановки в середине романа — это было нечто: в несколько абзацев описать все нюансы ситуации! Представьте, какой короткой у него была бы «Игра престолов»!»). Но я пока исхожу из того, что сделал все, что мог, и что вылазка в фантастику была разовой.
«Сочетание «Город Брежнев» очень четко и мощно характеризует хронотоп»
— Можно ли назвать роман автобиографичным?
— Да, конечно. Действие книги происходит в 1983 году, в книге несколько героев (она толстенная получилась, 700 страниц), почти все в той или иной степени срисованы с людей, живших в 1983 году в городе Брежневе. Главный герой, восьмиклассник Артур, частично списан с меня, хоть и постарше на пару лет, частично — с нескольких друзей и знакомых. При этом, конечно, основная фабула романа вымышлена, а значительная часть узловых событий происходила немножко в другое время и не совсем так, либо совсем не так, не там и с другими участниками. Ну и понятно, что вспомнить мне пришлось гораздо больше, чем я мог тогда знать.
Короче, «Город Брежнев» — роман, художественное произведение, основанное на вымысле автора, а не документальная хроника. Прошу занести это в протокол.
— Почему выбрали такое название?
— Как говорится, «во-первых, это красиво». Не фамилия, конечно, и не название, а именно сочетание. Тут надо понимать, что в 1982-м смерть генсека ни у кого особой скорби не вызвала — в отличие от переименования Челнов. Школота, правда, радовалась возможности сэкономить усилия при подписывании тетрадок: «…города Брежнева» сильно короче, чем «…города Набережные Челны», а вот родители поругивались. Я начал поругиваться через пару лет, когда впал в нормальную для того исторического периода политическую гиперактивность. А в десятом классе написал гигантскую и лютую, как положено, статью про историческую справедливость, полутысячелетнюю славу, возвертание имен и массовые зачистки. Статья вышла, к счастью, в сильно купированном виде в газете «Юный камазовец» (спасибо любимому и мудрому редактору Ирине Николаевне Басниной-Алифановой — и за то, что вышла, и за то, что в купированном). Челнам вернули имя через полгода с небольшим. Только после этого я пошел получать паспорт — чтоб никаких Брежневых в краснокожей не было.
Сочетание «Город Брежнев» очень четко и мощно характеризует хронотоп — и место, и эпоху, и все вокруг. Характеризует, что интересно, даже для тех, кто забыл или по молодости лет вообще не знал, что был такой вот город.
Сейчас уже и не вспомню, но вроде бы название придумалось сильно раньше самого романа, и никакое другое этому тексту уже не шло.
«Если действие происходит во времена, когда даже слова «трахаться», извините, не было…»
— Почему стоит «18+»? Много нецензурщины, насилия, откровенных сцен?
— Чего сразу много-то? Заметно меньше, чем в жизни, — я вообще автор тихий, пугливый и целомудренный. Но немножко есть, трудно спорить. Да и как не быть, если книга про взросление, которое всегда представляет собой цепочку кризисов, а кругом производственные драмы, бытовые проблемы и махла комплекс на комплекс. И если действие происходит во времена, когда даже слова «трахаться», извините, не было: оно, судя по песенке Майка Науменко, уже бытовало в столицах, но у нас народ обходился жестами, междометиями или уж исконным вариантом.
— Интересна обложка книги — обнимающиеся молодые люди…
— С обложкой был связан некоторый затык. Первоначальная идея рисунка, которая лично мне страшно нравилась, была признана неудачной, новые варианты тоже браковались. А потом художник издательства «Азбука» нашел это снимок. Гениальный.
Это фото великого мастера Юрия Абрамочкина, знаменитого советского фоторепортера, который давно вписан в наши и заграничные энциклопедии. Ему недавно 80 исполнилось, и всю жизнь Абрамочкин снимал вождей, королей, звезд — и просто жизнь. Это вот как раз снимок из последней категории, сделанный, очевидно, в период, который описывается в книге.
Когда я в первый раз увидел обложку, на полсекунды огорчился — потому что, понятно, представлял себе героев, и не совсем такими, как на фото. А потом как горячей волной окатило — потому что снимок подлинный, люди подлинные, чувства подлинные, и попадание изображения в настроение книги просто пугающее.
Под суперобложкой, на переплете, снимок воспроизведен как есть, без подписей и букв вообще. Так что даже если читатель признает «Город Брежнев» никуда не годным, у него останется полиграфически совершенный томик, украшенный прекрасной фотографией.
Что касается вопроса «Кто изображен?», я не уверен, что даже Юрий Абрамочкин, дай Бог ему здоровья и благополучия, помнит имена ребят на фото. Но это герои той эпохи, а значит, и книги, посвященной той эпохе.
— Вы сообщали, что книга писалась с 2004 года. Почему более 10 лет понадобилось на ее составление. Много ли кусков пришлось вырезать?
— Постоянно что-то отвлекало. Я написал пролог «Города Брежнева», как только добил «Rucciю», первую свою книгу. Потом, видимо, решил, что длинный текст не вытяну, и переключился на малую форму — мистическую повестушку «Эра Водолея». Ну и так всю дорогу — свежие идеи цепляли сильнее, чем детство, которое никуда от меня не денется. Когда старая идея совсем брала за горло, я делал очередной кусок и прятал его в дальнюю папку в компе, втайне надеясь, что растущие постепенно куски и не пригодятся, потому что рано или поздно придет настоящий писатель, который расскажет о той очень важной для всех нас, при этом старательно забытой эпохе пикирующего социализма куда лучше и праведней, чем смогу я.
Потом я понял, что никто не придет и не напишет, всем интересней забыть и не вспоминать. Более того, еще немного — и сам я все позабуду. Я это понял, и решил срочно закрыть гештальт. Легкомысленно так, ведь куча кусков уже написана, осталось выгнать еще немного текста, и ура-ура.
Оптимист, ага. Почти все написанные фрагменты пришлось выкинуть или переписать заново. Выяснилось, что большая часть написанного текста если не сюжетно, то интонационно повторяет мои уже опубликованные книги. Вернее, наоборот: я, сам не замечая, использовал придуманные для «Города Брежнева» куски, подходы, просто тональность в книгах, которые писал позднее.
А еще ведь пришлось нырнуть в воспоминания, свои и чужие, в документы, в монографии, посвященные поздней советской истории, строительству КАМАЗа, работе литейных производств и отдела промышленности ЦК, не говоря уж мало где зафиксированных тонкостях быта, а также школьной и особенно внешкольной жизни.
Словом, мороки было много, и писать пришлось сильно дольше, чем я ожидал. Но гештальт я закрыл.
«Так называемый «казанский феномен» на самом деле не был феноменом, и уж тем более казанским»
— Помимо того, что вы писатель, вы также и известный журналист. Как совмещаете работу в «Коммерсанте» с литературным поприщем?
— Я, к сожалению, не столько уже журналист, сколько редактор и медиаменеджер. А ведь с детства, считай, привык ежедневно извлекать из себя множество буковок, а также собирать и группировать фактуру и делать выводы. В нынешней должности это умение не слишком востребовано, здесь надо работать с людьми и их — не моими — текстами. А буковки и мысли, свои которые, копятся. И когда прорывает, начинается книга.
При этом писать книги я вообще не люблю — долго это, муторно, к тому же делать это приходится ночами, в выходные и в праздники. Но не писать все равно не получается. Так что я привык. Семья тоже — почти.
— Вас знают как писателя, который прославился после «Татарского удара» («Rucciя») и «Убыра». За последнего вы получили Международную детскую премию. С новой книгой будете претендовать на какие-либо награды, например, на «Большую книгу»?
— Хотелось бы, конечно, и Нобелевку получить. Ну или чтобы волшебник в вертолете подкинул сто миллионов денег мелкими не новыми купюрами — просто за красивые глаза. Но что-то не верится в такой счастливый поворот событий. И премия какая вряд ли мне обломится, даже если и выдвинет кто.
В любом случае, я же не премий ради пишу и не денег ради. Книги для премий пишутся немножко по-другому, для денег — совсем по-другому. А я по-другому не хочу, мне по-моему интересно. Я для читателей пишу, моих. Их не очень много, но они есть. И появление каждого такого моего — радость, вполне сопоставимая с иными премиями, хоть и бесполезная в быту.
— Вы долгое время прожили в Челнах. Как вы попали в город? Почему родители туда переехали? Какие впечатления остались о Челнах?
— Отец закончил КХТИ и шесть лет отработал в гальваническом цехе в Ульяновске. В 1974 году его направили на КАМАЗ. Ну и семья — мама и мы с братом — туда же направились. Там я и жил безвылазно до конца 80-х, потом уехал: сперва учиться, затем навсегда. А город все равно остался родным, и впечатления сохранились наилучшие, хоть я и не спорю, что Челны привили мне не совсем, скажем так, общепринятые принципы что моральные, что эстетические. Например, очень долго пришлось привыкать к старым городам, низким домам и узким улицам. И к людям в возрасте, кстати. Абсолютное большинство челнинцев было все-таки отчаянно молодыми, чем объяснялись многие особенности, в том числе досадные, тогдашней жизни.
— Застали ли вы тот самый «феномен» с группировками и прочими «прелестями»?
— А как же. Могу швы показать. Я был вполне книжный мальчик, вполне коммуникабельный, но не слишком привычный к друзьям и компаниям, учился в образцово-показательной матшколе. Это не стало препятствием для нескольких одноклассников поумнее и поталантливей меня, которые легко вписались в конторы, но я остался в стороне. Соприкасался иногда, был в курсе, но телогрейку и широкие драповые штаны не носил, а нунчаки и под «аляской» не были заметны.
Так называемый «казанский феномен» на самом деле не был феноменом, и уж тем более казанским. Сколачивание пацанских группировок, которые держали свою землю против чужих было характерно для большинства индустриальных городов и районов СССР, в конце 70-х оно лишь стало контрастировать с сытой бесконфликтностью «взрослой жизни». Это явление, как и прочие, не вписывающиеся в официальную картину мира, принято было не замечать, но в Казани случилось громкое дело «тяпляповцев», которое повлекло за собой усиление милицейского, партийного и общественного контроля. Отчасти поэтому, видимо, именно казанские «моталки», а не московские «коммунары», челябинские «лампасники» или уланудэнские «хуанхэ» стали предметом всесоюзного внимания.
Другое дело, что это внимание так и не повлекло за собой масштабного изучения или хотя бы описания проблемы. «Город Брежнев», понятно, тоже не ставит такой задачи, но мне казалось важным рассказать о том, как жизнь (и такие вот ее пикантные моменты) воспринималась последним поколением советских пацанов, которое потом, исходя как раз из этого восприятия, во многом задавало правила существования на постсоветском пространстве. Выжившие его представители, понятно: не секрет, что участки кладбищ, на которых лежат мои сверстники, заметно крупнее среднестатистических.
«Я частенько вздрагивал, когда сопоставлял детские воспоминания с нынешними наблюдениями»
— Почему челнинские ОПГшники остались в памяти благодаря своей жестокости?
— В моей памяти не остались. Впрочем, ОПГ появились, когда я уже вырос, так что за их действиями я следил совсем издалека. Как дилетант могу предположить, что жесткость и жестокость в их бизнесе просто синоним эффективности. Значим тут именно бизнес-аспект, а не суровое «конторское» детство. Любая крупная ОПГ кормится от значимого товарно-денежного потока. Челнинские сидели на поставках КАМАЗа, «КамАЗы» в начале 90-х были валютой потяжелее рубля, на этот кусок претендовали многие, этих многих приходилось выбивать, а затем занимать их место. Ничего личного, в общем.
— Иногда приходится слышать, как сравнивают нынешние реалии с брежневскими временами? В аналогиях активно используют слово «застой»…
— Цена нефти падает в полтора раза, США подтягивают к нашим границам ракеты и танки, а также вводят санкции после того, как наши войска входят в до тех пор мало кому известную мусульманскую страну и сбивают азиатский «Боинг», спортсменов не пускают на Олимпиады, газеты пишут про аресты взяточников, власти борются за нравственность и грозят карами тем, кто слушает не ту музыку и читает не те книги, руководители страны занимают престол по 18 лет и покидают его сугубо ногами вперед, и нет никакой надежды на то, что ситуация изменится.
Ну ничего же общего, правда? Я частенько вздрагивал, когда сопоставлял детские воспоминания с нынешними наблюдениями, когда собирал фактуру, когда писал «Город Брежнев» и когда прикидывал, что там было дальше с его героями. Общеизвестно, что история ходит по спирали, которая порой закольцовывается самым дурным образом. Иногда знание истории помогает от этой дурной бесконечности уберечься.
«Город Брежнев» писался совсем не ради этого — но вдруг и на такой случай кому сгодится.
Тимур Рахматуллин
Вернуться к списку интервью
