«Реальное время», 9 и 10 декабря 2019
Шамиль Идиатуллин, «Ъ»: «Гораздо лучше хавать полную пайку. А «Коммерсантъ» пайками не кормит»
Интервью с журналистом и писателем о первом деловом издании России
Тимур Рахматуллин
Ровно 30 лет назад, 9 декабря 1989 года, в свет вышел первый номер «Коммерсанта». За это время газета обрела свой вес и стала практически главным деловым изданием России с неповторимым стилем, в котором трудятся десятки выдающихся журналистов. А некоторые бывшие работники «Коммерсанта» теперь возглавляют ведущие российские СМИ. Выходец из Татарстана Шамиль Идиатуллин, известный писатель, сейчас возглавляет региональный отдел редакции. Именно он с командой в 2001 году сформировал казанский филиал «Ъ» — практически первую региональную редакцию издания. В интервью «Реальному времени» он объяснил, почему его переход в «Коммерсантъ» затянулся на десять лет и как он получил квартиру в Казани. Также наш собеседник рассказал, как московская газета помогла выжить в трудные годы корреспондентам татарстанской прессы и что такое «журналистика факта».
«Меня не устраивала сухость, лапидарная краткость московского текста»
— Шамиль, помните ли вы ваш первый день, когда пришли в «Коммерсантъ»?
— Первый день был явлением, растянутым на годы, если не на десятилетие. Я, когда еще учился в университете, начал работать в «Известиях Татарстана» у Юрия Прокопьевича Алаева. И все эти почти 10 лет работал там с удовольствием, не поддавался ни на какие переманивания, ни на какие уговоры, потому что считал, что у меня такая миссия — работать в деловой газете и не отвлекаться ни на что, кроме, быть может, федеральных изданий. В 1994 году на КАМАЗе произошло такое событие: автозавод подписал инвестиционное соглашение с американской компанией KKR (Kohleberg Kravis Roberts & Co, — прим. ред.), которое должно было вывести КАМАЗ в первые ряды. Я из Казани поехал в Челны делать заметку для «Известий Татарстана». И меня Андрей Гоголев, тогдашний собкор «Коммерсанта», попросил написать текст и для его издания.
Причем я впервые столкнулся с необходимостью диктовать текст прямо с мероприятия. Сперва мы договорились, что я позвоню и расскажу, что да как, я выскочил из торжественного зала с пачкой пресс-релизов в руках и записями в блокноте, позвонил в Москву, а мне говорят: «Давай заметку прямо сейчас». Я стал на ходу ее формулировать и диктовать. И получилось, что когда я по возвращении в Казань стал писать корреспонденцию для «Известий Татарстана», в «Коммерсанте» текст уже вышел. Было немного неудобно перед родной газетой, но я впервые увидел такой максималистский подход. Конечно, я сделал для «Известий Татарстана» большую красивую статью с деталями и подробностями, но по фактуре-то она ничего нового по сравнению с тем, что вышло в «Коммерсанте», сказать не могла. При этом меня не устраивала сухость, лапидарная краткость московского текста — я-то привык к тому, чтобы было красиво, хлестко, развесисто, с отточенно чарующим лидом. Но там было все, что надо.
— Видимо, для будущего писателя это было тяжело?
— Я тогда еще не думал о писательстве. Потихонечку «Коммерсантъ» меня начал привлекать к своей работе. И после отъезда Гоголева в Москву я стал собкором «Коммерсанта» в республике, хоть и не на ставке. Я очень просился в штат, тем более что это не исключало работы в «Известиях Татарстана». А дело было во время финансового кризиса 1998 года, у многих срезали зарплаты. Мне сказали: «Даже если тебе выбьем оклад как казанскому собкору, ты будешь получать меньше, чем ты получаешь гонорарами. Ты человек «писучий», гонишь текст чуть ли не в каждый номер, тебе самому будет так выгоднее». Так я и работал до 2001 года на вольных хлебах, получал довольно много по казанским журналистским меркам. А когда в 1998 году случился кризис, работа на «Коммерсантъ» помогала выжить не только мне самому, но и подкармливать коллег. Мы во «Времени и деньгах» не получали зарплату полгода.
— Так в каком издании работали — «Известия Татарстана» или «Время и деньги»?
— Это одна и та же газета. Она издавалась где-то с 1990 года, когда все вдруг поняли, что печатные органы местных парламентов (советов) станут круче, чем партийная печать, которая рулила 70 лет. По всей России, где были талантливые амбициозные журналисты и лидеры, создавались такие газеты. Кое-где они смогли подмять под себя региональную поляну, где-то это случилось в меньшей степени. В Татарстане не дали этого сделать: была «Советская Татария», были другие официозные СМИ. «Известия Татарстана» всегда были слишком независимыми, дерзкими, деловыми, за что спасибо Алаеву. Но издание стало заметной общественно-политической газетой, а году в 96-м переформатировалось в газету деловых кругов республики и стало называться «Время и деньги». Юрий Алаев всегда был отцом-основателем, руководителем для всех своих проектов. И с 1992 года я был этим проектом доволен и счастлив.
«Казанский выпуск оказался первым регулярным региональным номером «Коммерсанта»
— Итак, наступил кризис 1998 года…
— Был такой ритуал: когда 15 или 17 числа каждого месяца мне из Москвы приходил перевод, ко мне подходили один, другой, третий сотрудник казанской газеты и спрашивал: «Шамиль, а у вас деньгами нельзя разжиться?» Я отвечал: «Еще день-два и будет». Я совершенно не помню, какие были цены и зарплаты. Допустим, моя зарплата заместителя главного редактора в казанском издании была 2—3 тысячи послереформенных рублей, а сотрудники получали чуть поменьше (точней, не получали ничего месяцами). А из Москвы мне приходило 10 тысяч рублей — раз в пять больше, за десяток-то заметок, чем за каторжную работу на казанское издание, в котором я обеспечивал до трети контента в отдельных номерах. Потом корреспонденты, когда получали наконец зарплату или где-то еще подрабатывали, долг возвращали, затем приходили вновь. Этот конвейер помог нам продержаться с полгода благодаря «Коммерсанту», за что я дополнительно ему признателен.
Совсем человеком «Коммерсанта» я стал в 2001 году, причем с большой неохотой. Как раз было принято решение создавать региональную сеть газеты, какой она существует в нынешнем виде во всех городах-миллионниках. Тогда этой схемы не существовало. Каждая региональная редакция абсолютно соответствует формату «Коммерсанта»: абсолютно новостная, без публицистики, без высасывания тем и поводов из пальца, без джинсы, без пресс-релизов, чтоб местная полоса новостей ничем не отличалась от московских по качеству, по подходу, по содержанию и уровню. Вообще с деловыми газетами тогда было туго. В Казани была «Время и деньги», в Москве — «Коммерсантъ», ну и все почти.
Андрей Гоголев, который как раз создавал региональный отдел и возглавил его, примчался ко мне и начал рассказывать: «Старик, такая махина создается. И нам с тобой, казанским, западло быть последними». А ведь уже Нижний Новгород запустился, Волгоград на подходе — в общем, он назвал несколько городов, которые уже запускают региональные редакции, и мы должны быть хотя бы не последними. Я говорю: «Окей. А какое есть время?» Он: «Сейчас конец мая. Нам надо в сентябре уже запуститься». А я спрашиваю: «Могу ли остаться в газете «Время и деньги»? А то жалко, страшно и стыдно бросать». Здесь я работал с 1992 года и прошел путь от стажера до зама главного редактора. Андрей мне отвечает: «Нельзя совмещать. Пока ты был внештатным собкором, можно было еще где-то работать. А слугой двух господ быть нельзя. Мы приглашаем тебя быть главредом местной редакции. Сначала надо ее создать, потом возглавить и начать работать. На два фронта не набегаешься. Так что если выбрал «Коммерсантъ», прощайся с прежней газетой».
Я уведомил родную газету, что с 1 августа должен уйти, а пока буду совмещать, два летних месяца собирать команду, искать. Алаев грустно посмотрел: «Рад за тебя. Вперед». Надо отметить, что Алаев не только меня любил и пестовал, но и квартиру мне дал. Я, наверное, был чуть ли не последним журналистом девяностых, получившим отдельную квартиру. В 1994 году я первый раз собирался всерьез уходить из газеты, скоро должен был родиться сын, а жили мы в общаге. И Алаев за счет каких-то средств, знакомств, возможностей и, как подозреваю, не очень выгодных для него договоренностей и жертв, умудрился сделать мне однокомнатную квартиру в Казани на Чистопольской в районе Кварталов. После этого моя лояльность и преданность капитально скакнула.
Поэтому мне было тяжко уходить. В течение июня — июля я по вечерам собирал команду для «Коммерсанта», собеседовал, разговаривал с будущей дирекцией, знакомился с москвичами, а параллельно работал во «Времени и деньгах». И перед самым моим уходом Юрий Прокопьевич угодил на больничный: упал, сломал несколько ребер и руку. И как тут уйдешь? Получился интересный месяц: с утра я в мыле ехал в «Коммерсантъ», где меня ждали новые сотрудники, смотрели непонимающими голубыми глазами, ждали от меня ЦУ, первый месяц мы работали «в стол». Потом ехал во «Время и деньги», раздавал задания, садился в машину и мчался в «Коммерсантъ», собирал заметки, готовил номер, связывался с Москвой. Потом снова ехал во «Время и деньги» и готовил уже настоящую газету. Так прошло 2—3 недели, пока Юрий Прокопьевич не оклемался, и я ушел.
И в сентябре 2001 года у нас вышел первый номер. Тут и оказалось, что Гоголев цинично меня обманул, взял на слабо. Потому что казанский выпуск оказался первым регулярным региональным номером «Коммерсанта» после Питера, где была мощнейшая редакция с середины 90-х. Все другие регионы, про которые Гоголев говорил, стали запускаться к ноябрю, к Новому году: Екатеринбург, Новосибирск и прочие. В Нижнем «Коммерсантъ» выходил и раньше, но раз в неделю, поэтому не считается.
— И как вы оказались в столице?
— В казанской редакции «Коммерсанта» я трудился до ноября 2003 года. С замом Андреем Шептицким, который сейчас работает в Следственном комитете, мы делили один кабинетик. Однажды постучали в дверь, зашли два моих начальника — глава реготдела Андрей Гоголев и глава информцентра «Коммерсанта» Михаил Лукин, который сейчас работает в ТАССе. Я хлопаю глазами, они смеются и говорят: «Пошли обедать, все расскажем». Оказалось, что руководитель корсети «Коммерсанта» уходит работать журналистом, срочно нужен новый человек. На носу парламентские выборы, надо в этот нервозный промежуток входить с полноценным и квалифицированным руководителем корсети, который обеспечит поток информации из регионов. Я такой приосанился: вот я какой важный, аж два начальника из самой Москвы ангажировать приехали, — и спрашиваю: «Когда ехать?» Отвечают: «Сегодня четверг, в понедельник приступай в Москве». А у меня тут семья, двое детей, все хорошо, все устроены, только что в квартире поставил новую железную дверь, на год оплатил парковку возле дома, купил новую стиральную машину. Куда ехать? Зачем?
И в понедельник я вышел на работу в корсеть ИД «Коммерсантъ», стал руководить девочками, которые до этого в ежедневном режиме давали мне разнообразные поручения. Получилось забавно. Но для «Коммерсанта» это нормальная ситуация — такие качельки-перевертыши. Первое время я вообще не понимал, сон это или реальность: все было интенсивно, напряжно, незнакомо. У себя в Казани я отладил работу, когда можно было приходить к 10 утра, а к 6 часам вечера сдавать номер, раз в месяц случались непредвиденные ситуации из-за поздних событий, но в 9 я был уже свободен. В Москве мне нужно было прибегать к 10 утра, а уходить в 12 ночи. Я как чумной вслепую добредал до метро, доезжал, падал лицом в подушку, в полвосьмого вскакивал и бежал на работу.
Зато был совершенно другой уровень организации: не надо самому ни менять картридж, ни чинить кресло, ни подсоединять принтер — звонишь, через минуту приходит спец и все делает. И соцпакет, стандартный для крупной корпорации, на первых порах потрясал. Потрясал и уровень квалификации: вокруг тебя десятки-сотни журналистов, и каждый из них лучший в России. С человеком треплешься, он тебе рассказывает анекдот, а потом он идет и пишет заметку. Читаешь ее — она офигенная. Это заставляло себя ощущать представителем смыслообразующего отряда, который делает страшно важное для всей нашей журналистской корпорации, для всей нашей страны, общества, мира.
Каждые полгода возникает стон, что «Коммерсантъ» «уже не торт». И каждый раз есть какие-то поводы. Но выясняется, что остались ресурсы, возможности, мы по-прежнему рассказываем самое важное, нас по-прежнему цитируют, те, кто нас клеймит, по-прежнему ворует наши новости, а те, кто нас терпеть не может, не любит еще сильнее, пытается дозвониться нашим начальникам и владельцам, требует снять заметку, а мы все равно делаем и будем делать так, как надо. И так для меня прошло 16 лет.
«Люди с дипломом факультетов журналистики — это недоразумение»
— За годы существования у «Коммерсанта» появилась своя «фишка» — направление «журналистика факта». Объясните, что это такое?
— На первых порах Владимир Яковлев, который создал «Коммерсантъ», запрещал брать на работу журналистов. То, что у нас работают люди с дипломом факультетов журналистики, типа меня, это недоразумение и отход от принципов. Яковлев исходил из того, что любого умного человека, работающего с фактурой, можно научить писать. Тем более у «Коммерсанта» почти сразу появился штат рерайтеров. Но почти невозможно вытравить из советского журналиста пафосность, многословие и привычку углубляться в публицистику, считал он. «Журналистика фактов» строится целиком на фактах и конфликтах. Всякая заметка «Коммерсанта» — про конкретный конфликт, в котором как минимум одна сторона является традиционным ньюсмейкером.
Когда «Коммерсантъ» перешел на ежедневный режим (изначально был еженедельным), первый номер представлял собой большую газету, красиво сверстанную, но со странным содержанием: «братская могила» убористым шрифтом — список компаний и людей по отраслям, которые интересны «Коммерсанту», за которыми газета будет тщательно следить, потому что это важно для отрасли, экономики, бизнеса, для страны. Если нефтяная сфера, то это «Лукойл», «Татнефть» и так до мелкой, но важной сети АЗС. Если шоу-бизнес, то это Пугачева, Киркоров — и вплоть до условной Ольги Кормухиной. Если банки, то это «Столичный», «Альфа-банк», Сбербанк до самых малозаметных региональных, но которые могут в регионе сыграть.
Почему нам проще придерживаться формата и писать «журналистику факта»? Когда что-то происходит, вроде бы, значимое, мы смотрим, что произошло, кто участвует. Там должен быть хотя бы один ньюсмейкер (депутат, чиновник, предприниматель, маньяк-убийца), который существует в постоянно обновляемом списке (уже давно не существующем в реальности, но присутствующем в подсознании), который может повлиять на цены на хлеб, сделать так, что станет труднее или безопаснее жить, увеличится или уменьшится угроза существования. И если есть событие, которое повлияет на чью-то жизнь, на расклады, на рынок, то это уже тема. Поэтому надо посмотреть, что за конфликт, кто в нем участвует.
Кто-то кому-то должен создать некомфортные ощущения. Например, сеть ретейла должна зайти в регион, а это грозит существованию местных игроков, или кто-то должен объявить, что мы будем дружить с этими и не будем дружить с теми. Про это будет писать «Коммерсантъ». Понятно, никому из участников событий не нужно, чтоб про это знали. Всем хочется, чтоб писали про выезды главы региона на поля, про то, как там все красиво колосится, как мы боремся с врагами и заботимся о патриотическом воспитании. Но любая из этих вещей никак не влияет на нашу жизнь, это просто бла-бла-бла. Поэтому мы вытаскиваем насущное из-под ковра, со скандалами, с криками, копаемся в картотеках арбитражных судов, разговариваем с тысячами источников, внимательно оглядываемся по сторонам, обращаем внимание на смену вывесок, замечаем детали, которые можно не замечать, шарим по соцсетям, форумам и т. д. Все это тотально проверяется, при этом 95% всей информации отсеивается, потому что она либо недостоверна, либо незначима, либо не подтверждается 2—3 источниками. Остаются только факты — это и есть «журналистика факта». Мы рассказываем только о достоверных фактах, связанных с конфликтами ньюсмейкеров, которые могут повлиять на рынок.
— Приходилось слышать о дефиците журналистов, которые могут писать на экономические темы. Испытывает ли такую проблему «Коммерсантъ»?
— Да, конечно. Наш медийный бизнес находится на этапе, который должен дать ответ: останемся мы или нет. Если медиаотрасль останется существовать, будет ли она напомнить то, что было 30—50—100 лет назад, или нет? Очевидно, что традиционные носители в виде газет, телевидения, радио уже почти стали прошлым. Понятно, что сайты, соцсети, к которым мы уже привыкли, в таком виде просуществуют несколько лет. Почти никто уже не ставит сайты в закладки, не заходит с лицевой страницы. Большая часть значимого массива уходит на другие площадки — в телеграм-каналы, мессенджеры, в соцсети, в личные чаты. К этому глобальный медиабизнес не очень сильно готов. Ищутся какие-то варианты, создаются новые медиа, старые к этом активно приспосабливаются. Возникают медиамейкеры, которые каждый день придумывают, что с этим делать человечеству, которое почти отвыкло от бумаги и от десктопов, все больше отказывается от ноутбуков, но по-прежнему ему интересно потреблять информацию. Как донести в этом водопаде информации до читателя то, что ты считаешь важным, пытаешься выцарапать эксклюзив, а он тебя не увидит?
Мы живем в эпоху, когда люди слова стали менее слышны. Почти у любого человека из телевизора, Youtube или телеграм-канала публичная значимость и авторитет гораздо выше, чем почти у любого журналиста, который знает про свою тему все и может внятно рассказать, но как всякий нормальный журналист всегда сомневается, исходя из того, что вариантов может быть больше одного или двух, так что наотмашь и самоуверенно лепить нельзя. А блогеры или телеграм-каналы берут именно тем, что говорят самоуверенно, вкладывая потребителю в голову четкую картинку: «Это ровно так, смирись, чувак». Такой безапелляционный подход большей части аудитории нравится. Сомневаться некомфортно. Гораздо лучше хавать полную пайку. А «Коммерсантъ» пайками не кормит. Он показывает картину, из которой можно делать выводы. Она объективная, достоверная, правдивая, рассказывает о том, что на самом деле. Какая-то часть общественности к этому привыкла. Но большая часть «пипла» любит «хавать» что-то послаще, поконкретней, что легче усваивается.
У «Коммерсанта» в 1990-е годы, когда у массовых газет тираж измерялся миллионами, тираж был 100—120 тысяч. Сегодня, когда тираж массовых газет упал в разы или до нуля, наш тираж — примерно те же 80—100 тысяч. Это честный тираж, который создается большими усилиями, в том числе региональных редакций. Во многих регионах «Коммерсантъ» с местной полосой остался единственной ежедневной газетой. С одной стороны, мы закрываем пустоту, с другой — не факт, что нашей общественности, элите это нужно. Проще, когда никто не нервирует, никто не рассказывает о том, что происходит, не доносит правду, которая всегда малокомфортная и ущемляющая чьи-то интересы.
Конец первой части
Шамиль Идиатуллин, «Ъ»: «Не было бы «Коммерсанта» — не было бы наших конкурентов»
Интервью с журналистом и писателем о становлении деловой прессы России. Часть 2-я
Первый номер «Коммерсанта» вышел в свет 30 лет назад. Журналист и писатель Шамиль Идиатуллин, возглавляющий региональный отдел редакции «Ъ», в продолжении интервью «Реальному времени» прокомментировал скандал вокруг увольнения сотрудников отдела политики издания и слухи о вмешательстве акционеров в повестку. Также наш собеседник объяснил происхождение «господ» в текстах «Коммерсанта», рассказал о конкуренции на рынке деловых СМИ, «прососах» и творчестве корреспондентов «на стороне».
«Нынешний акционер «Коммерсанта» Алишер Усманов не стремится, как Березовский, влиять на повестку»
— Шамиль, в этом году журналисты отдела политики покинули «Коммерсантъ». Удалось ли восполнить потерю?
— Это была огромная потеря и для «Коммерсанта», и для журналистики России в целом, и для всего общественного сознания. Выяснилось, что можно просто взять и убить живое образование. Понятно, это был не каприз отдела. Просто группа высочайших профессионалов поняла, что в таких условиях работать больше нельзя, поэтому перестала работать. Как писал Владимир Ильич, жить в политике и быть свободным от политики невозможно, даже в наше время, когда политика сводится к ритуалам.
Всякие подонки через телеграм-каналы утверждали, что это согласованная акция, чуваки заранее с кем-то договорились. Они радостно писали: «по нашим сведениям», понятно откуда слитым (придуманным на «фабриках троллей»), отдел политики договорился с неким олигархом и устраивает скандал, чтобы обеспечить себя пиаром, через неделю — месяц создаст новое СМИ, ради которого все и затевалось. Было понятно сразу, что такие сведения — ложь, гнусная клевета и провокация, отработка заказа вполне конкретных чиновников или чиновничьей среды. Ушедшие от нас ребята до сих пор никакое новое СМИ не создали, никакой олигарх не появился. Кто-то из них устроился в действующие издания, не на первые роли, кое-кто остается без работы, а кто-то вообще ушел из профессии. Это доказывает, что это была действительно штука неожиданная, катастрофическая, потрясающая основы политической журналистики в стране и показывающая, что действительно писать можно не обо всем, но по максимуму писать, о чем возможно, мы будем обязательно.
Сейчас политическую тему ведет отдел неделовых новостей. Он усиливается, ищет людей, которые будут этим заниматься. По моей информации, этот процесс уже завершен. Очевидно, что первые месяцы после ухода отдела политики были катастрофическими, политическая повестка совсем ушла со страниц. Сегодня она вернулась: так или иначе мы это дело закрываем. В силу того, что пришли другие люди с другими подходами, которые понимают другие форматы добывания информации, мы рассказываем о политике с других точек зрения. Можно обратить внимание, что цитируемость политических текстов «Коммерсанта» осени выше, чем у материалов конкурентов.
Недавний пример — резонансный текст о том, как российская власть ответила на запрос европейской инстанции о домашнем насилии. Мы раскопали этот довольно циничный и кошмарный ответ: мало ли, что муж жене руки отрубил, вы преувеличиваете значимость таких вещей. Мы первые сделали эту новость, нашли ответ отдельных российских официальных лиц. И сделали такую официальную презумпцию достоянием гласности. Потом все уважающие себя СМИ об этом рассказали, что показывает значимость этого события. Факт того, что многие не ссылаются на «Коммерсантъ», говорит о том, что мы довольно значимый конкурент, мы продолжаем пугать их как СМИ, которое пишет в том числе и про политику.
— Шамиль, а часто ли акционеры вмешиваются в политику издания? Говорят, чтобы сняли материал или о чем-то не писали?
— Напрямую такого вообще не происходит, когда отдельно взятый журналист узнает, что акционер не велел писать. На это есть руководство редакции, которое находится в постоянном контакте с акционерами, так происходит в любом СМИ. Дальше все зависит от взглядов на жизнь и степени публичности этого руководителя. Когда главредом был Андрей Васильев, он через год-два весело рассказывал, как общался с Березовским, тогдашним владельцем «Коммерсанта», по разным поводам его посылал и ставил в неудобные позы. В легенды и учебники уже вошло, как единоличный владелец «Коммерсанта» Борис Березовский, контролировавший половину всего, что движется по России, в своем родном «Коммерсанте» мог опубликовать какие-то свои размышления только на правах рекламы с крупным уведомлением за крупные деньги. Эта подлинная легенда, помимо прочего, показывает, насколько было интересно и лихо тогда и насколько трудно себе представить такую ситуацию сегодня.
К счастью, нынешний акционер «Коммерсанта» Алишер Усманов не стремится, как Борис Абрамович, напрямую влиять на общественно-политическую повестку с помощью каких-то манифестов. А если это происходит, он не задействует «Коммерсантъ», а обращается через другие площадки. «Коммерсантъ» в этом не мог быть задействован, иначе мы бы на этом хрустнули и сломались. Все понимают: мы не дубинка, мы СМИ.
— Говорили, что отдел политики как раз ушел по звонку Алишера Бурхановича.
— Не нам звонили, поэтому можно только гадать. «Коммерсантская» выучка велит мне оперировать только данными, подтвержденными с двух-трех сторон, если они анонимные. Верифицированных данных нет, подтверждения двух-трех сторон нет, поэтому ответственно говорить не могу. Просто воспринимаю это, с одной стороны, как трагедию, с другой стороны, нам неоднократно заявляли, что в нашем освещении политики ничего не меняется: не вводятся «двойные сплошные», запретные темы, неприкосновенные фигуры. Мы можем писать про все, но должны быть уверены в том, что пишем, и оперировать подтвержденными данными. Тот же Андрей Васильев, легендарный главред «Коммерсанта», сильно ругал статью, из-за которой пошел весь сыр-бор, он говорил: «Я бы такую заметку не поставил». Он бы не поставил, поэтому он не работает в «Коммерсанте» десятых годов. Он работал в нулевых, потом понял, что дальше не может или не хочет. А мы продолжаем — как можем.
«Одно из ключевых слов во внутреннем словаре — «просос»
— За последние три десятилетия появилось много деловых изданий. Как «Коммерсантъ» выживает в условиях конкуренции?
— Во-первых, мы сами ее создаем. Не секрет, что от 30—40 до 100 процентов штата РБК, «Ведомостей», «Медузы» составляют бывшие сотрудники «Коммерсанта». Главред (Илья Булавинов, — прим. ред.) и владелец «Ведомостей» (Демьян Кудрявцев, — прим. ред.) — это бывший зам главного редактора и экс-гендиректор «Коммерсанта». А главред РБК Игорь Тросников — бывший завотделом потребительного рынка «Коммерсанта». До последнего времени его сотоварищем была Лиза Голикова, которая ранее была завотделом финансов «Коммерсанта», а после этого рулила онлайном «Коммерсанта». То есть не было бы «Коммерсанта» — не было бы всех их. Понятно, кто-то уходит, исходя из своих амбиций, кто-то хочет попробовать сделать что-то новое, кто-то уходит на большие деньги, причин множество. Конечно, все они в какой-то степени являются конкурентами. И это хорошо: без конкуренции образуется болото. Если нас не будут подгонять, не будет постоянной угрозы, что мы в чем-то опоздаем, тогда мы заснем.
Одно из ключевых слов во внутреннем словаре «Коммерсанта» — «просос»: мы «прососали» новость, то есть пропустили что-то значимое и не написали, зато об этом написали конкуренты. Если мы уберем концепцию «прососов», значит, мы останемся без довольно значимой и бесящей всех вещи. Досадно, что в регионах концепция конкуренции, «просасывания» не возникает совсем. Мне корреспонденты из регионов жалуются: «Мы написали что-то значимое, хоть бы одна зараза перепечатала. Никто даже не понял, что произошло». Я уж не говорю, чтоб кто-то сам раскопал и опубликовал это раньше нас. Это ярко характеризуют подготовленность читательской и пишущей аудитории. Почти не осталось живых конкурентов, готовых это оценить или хотя бы украсть. Но мы продолжим про это писать: это гораздо важней, чем скандалы, связанные с певцами.
— Издание отличается особой стилистикой. Те же «господин», «госпожа». Откуда такие слова, ведь «господа» уже сто лет назад кончились?
— Это хорошая традиция. Придумал «господ» Васильев. Он ввел шпаргалку, которая должна категорически использоваться. Невежливо называть человека по фамилии, фамилия употребляется либо с именем, либо с «господин-госпожа», либо, если речь о военных и полицейских, со званием. Исключение было сделано только для спортсменов и деятелей культуры. Это была попытка вывода манер и самосознания на заданный уровень вежливости. Не секрет, что в личном общении у нас существуют большие проблемы, как обращаться к незнакомому человеку. «Товарищ» и «гражданин» уже ушли, «милейший» и «барышня» еще не пришли, за это можно и в рыло получить. Поэтому на каком-то этапе «Коммерсантъ» счел для себя необходимым внедрять хотя бы на своих страницах культуру обращения. То, что это не прижилось, это не проблема «Коммерсанта».
— А твердый знак в конце названия газеты — тоже своеобразный принцип?
— Сначала было агентство «Постфактум» и кооператив «Факт». Потом Владимир Яковлев решил новую зарождающуюся экономику кооперативов обеспечивать информационно. Когда он придумал делать газету, хотелось обозначить, что она не внезапно появились, а представляет российское предпринимательство, которое помнит не только наперсточников, ларечников, спекулянтов и фарцовщиков джинсами, — это явление, составляющими которого были Третьяков, Мамонтов, Савва Морозов, которое строило города, империю, которое имеет текстовое воплощение. Поискали в архивах и нашли газету «Коммерсантъ», выходившую веком раньше и придумали остроумную мульку, она до сих пор украшает первую страницу каждого номера: газета выходит с 1909 года, с 1917 по 1990 годы не выходила по не зависящим от редакции причинам.
Яковлев объявил себя правопреемником давно сгинувших, рассеянных и расстрелянных людей, явлений и комплекса вещей. Поскольку та газета следовала дореформенным правилам, в названии присутствовал твердый знак, новый «Коммерсантъ» этот твердый знак и воспроизвел. И с этим ером наперевес мы и идем, от этой славной традиции отказываться не собираемся.
«Обвалить мы можем что угодно, ломать не строить»
— Как деловая пресса влияет на экономику России?
— Очень значимо. Пресса, СМИ — один из органов чувств общественного организма, как зрение, слух, осязание. Нужно не только смотреть себе под ноги, чтобы не упасть, иначе во что-нибудь головой врежешься…
— В мировой практике были случаи, когда из-за публикаций в прессе обваливались акции, изменялись цены на нефть.
— Был знаменитый иск «Альфа-банка» с утверждением, что мы пытались его скомпрометировать и обвалить, когда написали, что у банка есть проблемы с выдачей наличных. Наши корреспонденты увидели в нескольких банковских пунктах очередищи, а «Альфа-банк» настаивал, что мы все врем. «Альфа-банк» нас наказал в суде, исходя из логики, которая довольно убедительна: любой банк держится на доверии клиентов и может обвалиться щелчком недоброжелателя.
В Казани в начале 1990-х годов была газетка, распространявшаяся по почтовым ящикам. Ее владелец занимался шантажом: приходил в банки и говорил: «Ребята, если вы мне не дадите такую-то сумму, я в следующем номере напишу, что у вас проблемы с ликвидностью и выдачей денег, вы рухнете». И банкиры понимали, что он не совсем лукавит, потому что действительно — если распустить слух про проблемы у банка, то они тут же возникнут: набегут сотни людей, чтобы вытащить свои деньги, пойдет лавинообразный эффект. Вероятность негативного сценария для этого банка очень велика, потому что этот бизнес держится на доверии. Потом этого человека посадили. До сих пор такие вещи используются в недобросовестном маркетинге, когда в WhatsApp начинаются горячие обсуждения, что у этого банка проблемы, бегите все отсюда.
Это вопрос даже не влиятельности СМИ, а влиятельности слухов. Но сила деловой прессы, «Коммерсанта» не в этом. Обвалить мы можем что угодно, ломать не строить. Значимость прессы в том, что она может что-то создать. Например, в 1990-е годы в «Коммерсанте» была рубрика «Против налогового пресса». Тогда в России вводились адские перекрывающие друг друга налоги на все сферы, налогообложение предпринимателей зашкаливало, доходя до 80 процентов. После цикла публикаций «Коммерсанта» налоговая политика изменилась и в какой-то части стала одной из самых вменяемых в Европе. Еще пример: наш обозреватель Вероника Куцылло судилась в Конституционном суде с властями Москвы за прописку, добиваясь права получать московскую прописку для новых москвичей. Были такие частные случаи, которыми могли заниматься либо юристы, которые инкорпорированы в разные сообщества, поэтому не могут себе этого позволить, либо опытные люди, но отмороженные на голову — это, как правило, журналисты. Ну, или из последних примеров — дело Ивана Голунова, в разрешении которого «Коммерсантъ» сыграл не последнюю роль.
Наша работа — писать о значимых событиях. Мы помогаем участникам рынка понять в каких условиях они находятся и чего им ждать. Это позволяет и читателям, не вовлеченным вроде в бизнес и управление, понять, что происходит и что будет. Деловые СМИ в силу того, что они придерживаются «журналистики факта», последними затыкаются и последними перестают писать о фактах. Остальных проще переформатировать, сказать: про это не пишем, пишем про безобразия у хохлов и публицистику. Так закрывается от общества большая часть значимых событий: не существует никакого Егора Жукова и никакого «Московского дела», закрытия малого бизнеса, недолетов чешских министров до Казани — «не обращайте на них внимания». Когда повестку формирует телевизор, это очень опасно: это кривое отражение, и мы не заметим раковую опухоль или экзему.
— Шамиль, вы являетесь писателем. Как ваше руководство относится к параллельному творчеству своих сотрудников: литература, блогерство, колумнистика для других изданий?
— Запрещено сотрудничество с конкурентами. До последнего времени действовало правило, согласно которому сотрудник «Коммерсанта» мог публиковаться в любых СМИ, но обязательно с указанием, что он работает в «Коммерсанте». Сейчас, наверное, будет некоторое ужесточение и введут ограничение: мы не можем использовать то, о чем пишем на родном сайте, в других СМИ, потому что это кормит конкурента. Возможно, то же самое будет касаться и блогов. Блоги, телеграм-каналы и мессенджеры стали явлением одного уровня резонансности, сопоставимым со СМИ. У отдельных телеграм-каналов ежедневная аудитория выше, чем у большинства СМИ. Наверное, будет так: ребята, если вы написали заметку и опубликовали на сайте, то у себя ее перепечатывать в блоге больше, чем на 40 процентов, нельзя, иначе непонятно, за что вы зарплату получаете в газете. Это логично. На другие темы писать — вперед, у нас свободная страна.
Я сам, как руководитель реготдела, злобно отношусь к тому, что некоторые сотрудники в «Фейсбуке» пересказывают заметку и не дают ссылку на нее. Получается, он украл у «Коммерсанта» читателя: все пересказал, своих подписчиков подкормил, а того, кто ему выдает зарплату, оставил без необходимой аудитории. Это как минимум неблагородно.
Что касается книг, руководство, по-моему, относится к этому философски и равнодушно. Кроме меня еще есть, например, великий, без дураков, русский писатель Юрий Буйда, который работает в «Коммерсанте» с начала нулевых годов рерайтером. Рерайтер — блестящий словесник, который с момента создания ИД переписывал фактуру, собранную тогда еще неискушенными в изящной словесности, как мы помним, корреспондентами. Получалось то, из-за чего «Коммерсантъ» стал легендой: великолепный русский язык со стебом, веселухой, хлесткими заголовками. Сейчас каждый журналист «Коммерсанта» — мощный словесник, который может писать по-русски получше писателя, но пишет все равно в формате. У нас сухой стиль, мы можем отыгрываться только в заголовках. Заголовки — это вещь, в которой мы дерзки, хлестки, наглы на уровне формы.
К тому, что я пишу книги, все относятся спокойно. Мои книги, произведения Юрия Буйды и других, кто здесь работает, максимально далеки от происходящего в «Коммерсанте», хотя это досадно, потому что история издания требует литературного воплощения.
