Сайт «Премия Горького», 12 июня 2018
Шамиль Идиатуллин: «Современным подросткам тоже придётся жить не в том мире, к которому их готовят»
Александр Юсупов
Помимо разъяснения «Основан на реальных событиях», обложку романа Шамиля Идиатуллина «Город Брежнев», за который автор получил третий приз национальной премии «Большая книга», вполне можно было бы снабдить пометкой «роман-воспоминание»: художественный текст, нанесённый на материю из воссозданных в памяти и перенесённых на бумагу деталей быта, жизни, ощущений. «Премия Горького» побеседовала с Шамилем Идиатуллиным о том, как создавался текст и его основа, каким сам автор был в 80-е, в чем схожи и чем разнятся последнее поколение СССР и первое поколение XXI века.
Книга «Город Брежнев» с первых строк затягивает насыщенным языком, ароматным варевом подробностей, искусной выделкой текста. Что лежит в основе — артефакты, дневники, воспоминания?
Все вместе. Отталкивался я, конечно, от того, что помнил. Вообще исходная задача была рассказать о позднесоветском детстве. При этом с самого начала я понимал, что отдельно взятое детство нескольких подростков будет и не слишком интересным, и не слишком понятным — больно уж условия специфические. Поэтому полез уточнять тонкие места, обнаружил, что многое забыл или просто не знал — а потом и задача видоизменилась. Детство стало стартовой площадкой, как ему и положено, а на первый план вышли люди, в том числе и взрослые, той старательно забытой эпохи. Смотреть на них сверху было нечестно, сбоку — неудобно. Нужен был взгляд изнутри, несколько взглядов нескольких наблюдателей. И вот тут пришлось изучать мемуары, воспоминания и техническую документацию. Я помнил, какие штаны принято было носить, какую музыку слушать, как надо было вести себя на улице и на комсомольском собрании — но не знал и не мог знать особенности чугунного литья в дуговых печах, тонкости распределения молодых педагогов вузами или тональность, в которой партийные бонзы общались с промышленными генералами. Все это пришлось изучать.
Книга про 1984-85 гг., главному герою книги Артуру (Вы с ним ровесники) на момент действия книги 13-14 лет. Готовы ли вы к тому, что это будет последняя большая, закрывающая тему книга о советском времени от непосредственного очевидца событий?
Я не думаю, что «Город Брежнев» окажется последней и закрывающей тему книгой. Более того, я совершенно не хотел, чтобы он был первой большой книгой про детство и юность в андроповские времена, и долго за него не брался, надеясь, что найдется более умелый и талантливый писатель, который вспомнит про эту очень интересную микроэру. Теперь я, скорее, подозреваю, что в ближайшую пару лет появятся сразу несколько больших — и, надеюсь, мощных романов про ранние 80-е. Не готов утверждать, что это случится с подачи именно «Города Брежнева», — но если и впрямь триггером или раздражителем для появления этих текстов оказался мой роман, я горд и доволен.
В одном интервью Вы сказали, что рассказ о 1980-х для современной молодежи — что-то вроде Толкиена: нарратив о далеких мифических временах. Артур — вполне подходящее с этой точки зрения имя, и он, несмотря на тренированный удар, все же домашний мальчик, как Фродо или Бильбо. Но побеждает все же Саурон. Или нет?
Как известно, кто проиграл, тот и Саурон. Читателю в любом случае виднее, но я-то не фэнтези писал, а историю людей, которые пытаются нормально жить в условиях, которые очень незаметно и очень быстро становятся совсем ненормальными. Соответственно, почти что ни одно из запланированных героями действий не оказывается удачным — это с одной стороны. С другой, — большинство героев выживает. С третьей — горизонт мрачен. С четвертой — не совсем рассерженный читатель должен помнить, что это не автор мраку нагнал. «Город Брежнев» — исторический роман воспитания, пусть и относящийся к совсем новейшей истории. История была мрачной, воспитание — спартанским, но считать героев проигравшими все-таки нельзя. Они выжили, мы выжили — и живем дальше.
Проза, обращённая к истории, все равно рождается в дне сегодняшнем; мне кажется, однако, что эта книга — не про сегодня. И наоборот: про сегодня не напишут столь большого произведения, не получится столь сложного полотна. Согласны ли Вы? Если да, то чего именно сегодня не хватает?
Не согласен — с некоторыми оговорками — по обоим пунктам. «Город Брежнев» писался как сугубо исторический роман, никаких параллелей, аллюзий и тем более фиг в кармане я не предполагал и не готовил. Совпадения сами вылезли, в пугающих масштабах. Навскидку: нефть стремительно подешевела, спортсменов не пускают на Олимпиаду, сбит азиатский Boeing, США называют нас источником всего зла, вводят санкции и подтягивают войска к нашим границам, мы воюем в восточной стране, до которой нам вот только что не было никакого дела, лидер сидит на престоле 18 лет и покидает его сугубо ногами вперед, официозные каналы трубят о борьбе с коррупцией и низкопоклонством перед Западом — это вообще про какой период, текущий или четвертьвековой давности?
Современность, безусловно, заслуживает большого сложного полотна, и такие полотна ей необходимы. Один из ключевых смыслов литературы — рефлексия на тему текущего момента, его переваривание, усвоение и осмысление с каким-то не выводом, конечно, но пониманием, как жить нельзя, а как желательно. Нехватка такого книжного осмысления, захватывающего значимые стороны нашей жизни, является проблемой и дефектом не только литературного процесса, но и в целом интеллектуальной и творческой жизни. Ну и лично мне очень не хватает книг, действие которых происходит здесь, сейчас и более-менее со мной — не только высокой прозы, но и просто хорошей беллетристики, в том числе жанровой. У нас ведь даже детектив с фантастикой почти сдохли — во всяком случае, превратились из пионерского отряда, выхватывающего самые злободневные социальные и моральные куски из действительности, в группу беззубых пенсионеров-реваншистов. А толковый нон-фикшн про современность еще и не родился.
Что нужно, чтобы он родился?
Нужны авторы, которым это интересно и не очень страшно. Еще, конечно, нужны читатели и издатели. Но читатели, я уверен, есть, и, не в моем единственном числе. А издатели найдутся.
Книга «попала» не только в читателей Вашего поколения, но и тех, кто моложе; в основном, как кажется, благодаря раскрытию важных тем взросления. Насколько схожи и различны подростки сейчас и тогда?
Подростки всегда одинаковые и всегда разные. Рост материального благополучия, минимизация идеологического гнета и современные технологии, обеспечившие информоткрытость и почти абсолютную доступность нематериальных ресурсов, и впрямь вырастили поколение моих детей более открытым, беззаботным и инфантильным. Современные подростки берут широтой, но не всегда, к сожалению, глубиной, и вообще знают больше, чем умеют. Я, понятно, не про секс (хотя тут прогресс невероятный, в наше время само слово «секс» произносилось вполголоса), в этом-то плане за полвека мало что изменилось, как бы ни голосили полупрофессиональные борцы с распущенностью. Городские подростки сегодня меньше загружены по хозяйству и в части помощи родителям, грубо говоря, реже моют полы и бегают за картошкой, зато больше учатся и развлекаются. В общем, они заточены под жизнь в постиндустриальном атомизированном обществе нулевых, как мы затачивались под жизнь в позднесоветском обществе времен тихого перехода от индустриального диктата к консюмеризму. Но нам пришлось жить в другом обществе. И современным подросткам, похоже, придется жить не в тех условиях, к которым их неявно готовят. Это печальный закон человеческой истории. И это — «обещали одно, а дают другое», — стало одним из основных ощущений героев «Города Брежнева». Если это ощущение и его последствия заметны молодым читателям, и если они смогут сделать из этого выводы, которые как-то помогут лично им, — я буду счастлив.
Вы — бесспорный специалист по татарскому миру. В «Городе Брежневе» есть замечательные фрагменты о татарском быте, о специфике карьеры в условиях многонациональности и так далее. Вашей дебютной книгой стал «Татарский удар» — роман, по ходу действия которого именно Татарстан берет на себя миссию «пробудить страну» во время будущего тотального кризиса и угрозы территориальной целостности. Татарстан, действительно, привлекает мощной и незакомплексованной культурой. Но все же пока в России национальная тема все же в основном трагична. Как Вы это видите?
В «Городе Брежневе» татарский быт представлен в следовом количестве, в «Татарском ударе», вопреки придуманному не мною, а издательством, названию, национального аспекта нет совсем, там чисто общественно-политическая и нравственная заруба. В целом согласен: национальная тема трагична, и эта рукотворная трагедия с довольно печальными перспективами. СССР дал всему миру пример социальной и межнациональной справедливости — точнее, сразу кучу примеров, как положительных, так и отрицательных. Если бы не СССР, не было бы скандинавского социализма и американской толерантности. Тот факт, что западная толерантность и внимание к меньшинствам у нас сегодня вызывает усмешки разной степени озлобленности, означает в том числе, что мы не очень умные правопреемники.
По сути, это все та же неравная и жёсткая борьба титульной и нетитульной нации.
Скорее, не борьба, а неразумное, до крови, расчесывание участка, который не чешется. Сто лет назад советская власть подарила среднестатистическому представителю почти что любого коренного народа страны право жить, учиться и работать, говоря на своем языке — в школе, университете, цеху, больнице и государственном учреждении. Так называемая коренизация могла довести этот подход до абсурда, но вовремя уступила место устраивавшему всех принципу реального интернационализма и взаимного уважения. Он стал и официальной идеологией, и бытовым правилом, давая сбои только по редким политическим поводам — когда какие-то народы временно объявлялись вражескими или просто не очень хорошими. Ситуация изменилась лишь в брежневский период: был взят негласный курс на ассимиляцию многонационального населения в новую историческую общность «советский народ», которой по умолчанию требовался только русский язык. Именно это, наряду с нарочито произвольной отрисовкой границ национально-административных образований сталинского периода, стало поводом для национальных конфликтов и резни конца 80-х — начала 90-х и ускорило развал Союза. И есть у меня ощущение, что сегодня элиты ориентируются именно на этот вот поздний самоубийственный подход.
В чем именно это выражается?
По определению Россия — федерация, добровольно и осознанно подарившая государственность нескольким народам, которые были ее лишены — всегда или давно. Конституция трактует республики в составе страны именно как государства. Этого плюс прописанной в той же Конституции поддержки всех коренных народов и языков страны было вполне достаточно для того, чтобы каждый народ на радость себе, братьям и соседям чувствовал себя свободным среди равных и не отвлекался на бессмысленную борьбу за признание себя самым лучшим и единственно возможным. К сожалению, в этой части Конституция работать перестала. Среднестатистический представитель почти что любого коренного народа страны уже не может жить, учиться и работать, говоря на своем языке — национальных школ мало, ЕГЭ принимается только на русском, за попытки говорить не по-русски в присутственном месте или просто в магазине могут и замечание сделать, и морду набить. А прокуратура официально следит за соблюдением вполне оруэлловского принципа «Нельзя никого заставлять учить неродной язык, если, конечно, речь не о русском языке». Это, как говорится, хуже, чем преступление — это ошибка.
Один из ключевых персонажей книги, Виталий Анатольевич или просто Витальтолич — примечательная реинкарнация традиционного для русской литературы «лишнего человека»: умный, рассудительный, смелый и при этом абсолютно не нужный системе. У него есть реальный прототип? Какой была бы его судьба сегодня?
Витальтолич, как и большинство ключевых героев «ГБ», собран из трех-четырех протопипов. Один, к сожалению, быстро спился. Про двоих не знаю ничего, потому что встретился и расстался с ними навсегда больше тридцати лет назад — надеюсь, слухи про гибель одного из них в бандитских войнах 90-х не были обоснованными. Витальтоличу страшно не повезло. Родись он года на три пораньше — сделал бы роскошную комсомольскую карьеру, уводящую в политику или бизнес. Родись чуть позже — применил бы лидерские качества в неформальных начинаниях, на которые были богаты 90-е. Да и в рамках романа ему ведь просто чуть-чуть не повезло, причем несколько раз подряд. Ну и молодость-наивность подвели. Виталик ведь, несмотря на страшный опыт, выучку и стать, пацан совсем, 23 года. При этом он умеет понимать свои ошибки и старается их исправить — вот только не всегда успевает. Молодой сильный красавец, работоспособный, не дурак — из таких в любую эпоху получаются и герои, и злодеи, и памятники собственным надеждам. Сегодняшний день — не исключение. Кто угодно мог бы получиться. Могу только надеяться, что Виталикам из поколения моих детей повезет больше, чем Витальтоличу.
Мы часто в мыслях и делах возвращаемся в 80-е: отчасти как преступник, возвращающийся на место преступления, отчасти как зритель, которому хочется пересмотреть главные сцены фильма, в то время как по экрану бегут финальные титры. У Вас есть такое ощущение?
Будь так — я бы только радовался. Мы бы тогда пробовали летать к звездам, соединить все райцентры страны реактивной авиасетью отечественного производства и изобрести лекарство против рака. Ну, про обаяние Большого советского проекта у меня целый роман есть — «СССР™». Сейчас речь идет, скорее, о попытке совместить три карго-культа, скрестив советское величие с капиталистическими удобствами и старорусским хрустом известной булки, и все это на соплях, палках, китайских чипах и немереных понтах. Но я согласен с тем, что мы опять живем в 80-е — период ненаступившего будущего. В 1961 году советскому народу обещали коммунизм через 19 лет. Прошло 19 лет — и вместо коммунизма «сиськи-масиськи» с трибуны, цинковые гробы из Афганистана, очереди за колбасой, а кое-где и талоны на масло и мясо. Что делать властям? Объяснять, что это нам еще повезло, в чем не повезло, повинны внешние враги, а лучшее, конечно, впереди. Вот и у нас прошли 19 лет.
Особые, и довольно наэлектризованные фрагменты текста — о жизни улиц и жизни подростков на улице. Вы родились в Ульяновске, выросли в Набережных Челнах. Что помните о себе из тех времен? Клички, день, когда побрились наголо?
В Ульяновске мы оказались, потому что папу распределили на местный завод по окончании Казанского химико-технологического института. Мама, соответственно, перевелась из казанского вуза в ульяновский, в Ульяновске родился мой старший брат, а потом и я. Потом папу отправили строить КамАЗ, и в декабре 74-го мы переехали к нему в Челны, в первую в нашей жизни собственную отдельную квартиру. Ульяновск я почти не помню, все сознательное детство и юность прошли в Челнах. Но я не был конторским пацаном, и даже брат мой не был, хотя заметно превосходил меня по вовлеченности, боевой мощи и соответствующему опыту — ну и знал всех, кого полагается, а они знали его. Меня не знал никто, я постоянно валялся по больничкам с пневмонией и отитами, дрался неохотно и не слишком умело, бомбочки и нунчаки у меня получались кривыми, а денег на пошив широких драповых штанов было жалко. Я был лохматым близоруким подростком, наголо не стригся (сейчас вот то лысый, то лохматый — стричься не люблю, поэтому раз в полгода снимаю все под ноль). Клички были в основном производными от имени-фамилии, соответственно, весьма неблагозвучными, и не приживались, потому что вот в этом вопросе я был принципиален и мог махлу затеять, а мог и в ответ такую кличку придумать, что проще отступиться. Вообще книжки для меня тогда были интересней уличной жизни. В пару мероприятий вписался — из чувства долга и толпы ради, — по итогам так и не понял ни смысла происходящего, ни своей роли в нем, — и махнул рукой. Так что, когда писал «Город Брежнев», сам удивился, обнаружив, как много знаю и помню.
Каким мог бы стать (вокруг чего мог бы быть построен) глобальный внутренний проект для России? Сторонник ли Вы идеи единения России вокруг проекта национального масштаба, условного БАМа?
Почти все, что мог, я сказал по этому поводу в романе «СССР™». При этом жизнь одним проектом, тем более экономическим, кажется мне ущербной. Я бы предпочел, чтобы все россияне как один сплотились вокруг набора бесспорных идей (типа «Независимый справедливый суд для всех», «Офисы Пенсионного фонда — Дворцам школьников», «Минимальная пенсия привязана к зарплате депутата Госдумы и главы «Роснефти»», «Чиновникам западло ездить и летать на иномарках», «Пока в Воронеже разбиты улицы, а в Якутии нет асфальтовых дорог, ни рубля на нужды иных государств и своих чиновников, в том числе корпоративных») — и дружно взялись за их исполнение и контроль.
После успеха в «Большой книге» переиздали «СССР ТМ», видимо, вскоре переиздадут и другие ваши произведения — «Татарский удар», «Убыр» и другие — а потом будут ждать новых. Успеете?
Не-а. Кстати, дилогию «Убыр» «Азбука» уже тоже переиздала — великолепно, как всегда. В возможность переиздания «Татарского удара» я не очень верю — не те, как говорится, времена. А на текст у меня уходит от года-полутора до пяти. И главное — я покамест отлыниваю от писательства, которое меня здорово выматывает: и само по себе, и потому что заниматься им приходится в свободное от работы время. То есть по ночам и в выходные либо в праздники. Покуда получается — не пишу. До последнего времени получалось. Но, увы, сорваться могу в любой момент.
Вернуться к списку интервью
