Сайт «Миллиард татар», 13 и 20 января 2021
Шамиль Идиатуллин: «Написать что-то на татарском было бы здорово»
Рустем Шакиров
Журналист и писатель, автор романов «Город Брежнев», «Бывшая Ленина» и «Последнее время» Шамиль Идиатуллин рассказал «Миллиард.татар», почему шутить про негров и евреев в России уже не принято, а про татар все еще «сам бог велел», откуда их повышенная терпеливость и в чем смысл изучения родного языка в XXI веке.
«Нет ничего обидного в том, чтобы быть азиатским народом»
— Как вы думаете, татары — европейский народ?
— По факту — да, потому что как нация они сформировались на территории Европы, в Поволжско-Уральском регионе, и какие-то иные моменты привязать здесь тяжело. Это как с венграми — формально они сибиряки, азиаты, единственный похожий на венгерский языковой куст находится в Западной Сибири, а в Европе никого похожего рядом нет. Но называть их азиатами, сибиряками или обскими уграми странновато. Примерно так же странновато называть азиатами татар, хотя татарский и относится, безусловно, к алтайской семье. Естественно, это европейский народ.
— Я это к тому, что татар в России по-прежнему принято ассоциировать с «азиатчиной», даже интеллектуалы этим грешат. То есть по всем признакам это вроде бы «нормальный европейский народ» — сдержанный, склонный содержать место своего обитания в чистоте, трудолюбивый…
— Ну если мы берем на вооружение эту логику, мы тут же впадаем в ту же самую даже не ошибку, а в подлость и грех, которых пытаемся избежать. Во-первых, нет ничего обидного в том, чтобы быть азиатским народом. Казахи, киргизы, японцы, таиландцы, индийцы, пакистанцы – какой из этих народов нетрудолюбивый, фанатичный или грязный? Нет плохих народов, это фашистская, нацистская концепция. Поэтому я не готов разговаривать на этом уровне, для меня одинаковой честью было бы принадлежать к европейскому, азиатскому, африканскому, австралийскому народу или быть уроженцем Антарктиды, кабы там водились люди.
А что касается отношения к татарам — естественно, это банальная бытовая ксенофобия плюс пропаганда. Пропаганда, которая идет с самого верха, которая обусловлена государственной политикой, политикой религиозной, классовой, социальной и так далее. Потому что, очевидно же, всегда нужен враг. Враг должен быть не чем-то далеким и абстрактным, а чем-то, с одной стороны, близким, а с другой, безопасным, чтобы его можно было постоянно пинать и пихать. Это могут быть татары, евреи, масоны… В рассказах Фазиля Искандера есть замечательный придуманный враг. Действие происходит в абхазских деревнях, и главные злодеи, которых все герои поминают недобрым словом, – некие мухусцы. Они средоточие всех пороков, они ленивые, жадные, злые, они все время обманывают, нечестные, грязные и так далее. Понятно, что мухусцы – это сухумцы, то есть просто жители столицы. И понятно, что они появляются время от времени, то есть они всегда рядом, но при этом никогда не бок о бок. Они такие приезжающие-уезжающие – начальники, комиссары, важные родственники. Их принято проклинать и щемить, как бы тепло ты ни относился к своим конкретным столичным родственникам.
Это вещь даже не средневековая, а совсем древняя. Потому что, если покопаться, в любом фольклоре есть силы добрые и злые. И злые силы, условно — черти, очень часто называются именами богов или героев соседних народов. Это свойственно каким-то общинно-родовым, совсем древним, догосударственным конгломератам. Потом, когда формировались государства, обществам, чтобы понять, где свой, надо было острее и жестче указать, где чужой. В некоторых странах это традиция затягивалась, а в России затянулась очень надолго. Ну и в силу своей беззлобности татары стали безропотно исполнять роль такой темной силы: хоть горшком, лишь бы не в печь. При этом возник такой общественный договор: есть татары плохие и татары хорошие. Первые – это условные татаро-монголы, злодеи из летописей, былин и прочие половцы и печенеги, а вот их потомок Ильдар, который живет за стенкой, который тебя выручает деньгами и приглашает на перемячи, – такие, как он, татары хорошие, мы к ним претензий не имеем.
В XIII-XV веках, во времена нашествий, эта ненависть к татарам, захватчикам, измаильтянам, как называли мусульман и вообще пришельцев с Востока, еще была как-то оправдана. Но следующая волна ненависти, в XVI-XVII веках, была уже оправданием отечественной конкисты и реконкисты, встречного покорения таких народов, объяснением, почему мы их покоряем, вырезаем, удаляем из городов, разрушаем их храмы. Потому что они плохие. Ну такая нормальная захватническая логика. Почему она держалась позже, в XVIII, XIX веках, тоже понятно – потому что царизм, потому что было необходимо удерживать все это.
В 20-30-е годы XX века эта риторика, естественно, не звучала, там была совершенно противоположная логика. А в 40-50-е годы все это стало возвращаться и в 70-е стало уже общим местом. Поскольку сейчас мы живем по учебникам, написанным в основном в 70-е годы, и знаем историю и говорим теми словами и интонациями, которые появились тогда, то, само собой, это и осталось таким нормальным логичным хихиканьем по поводу «Казань брал, Шпака не брал», песенок про злых татар, съевших коня, и прочее. Это вещь совершенно понятная, но она, на самом деле, довольно подлая. И тот факт, что говорить про это становится примерно так же неудобно, как вслух рассказывать анекдоты про евреев или про негров, меня, конечно, радует. Но, тем не менее, все еще считается: «Ну ладно, про негров мы шутить не можем, про евреев не можем, но уж про татар-то сам бог велел, они не обидятся». Ну да, мы не обидимся, но мы ущте-ем (смеется).
«Наша культура подпитывалась деревенскими маргинализованными ресурсами»
— А лечится это чем? Вот этим низовым общением на уровне соседей?
— Да, во-первых, этим. Если у тебя с кем-то отличные отношения, ты не будешь тыкать его, условно, Куликовым полем или разорением Рязани, или какими-то еще очень древними или придуманными обидами.
С другой стороны, мы просто должны понять, что когда мы хихикаем над толерантностью западного общества, и восточного тоже, мы не понимаем, что эта толерантность – способ выживания. Что это инструмент, который выработало общество, почти уже впавшее в жесткий социальный конфликт. Не гражданскую войну, хотя и она вполне была возможна, если вспомнить 60-е годы — «Черные пантеры», «Красные бригады», людей, берущихся за оружие и за коктейли Молотова. И вот толерантность, принцип не говорить о том, о чем можно не говорить, табу на тыканье в некоторые темы, связанные с национальностью, конфессиями, обычаями, половыми практиками, социальными различиями, — это часть выживания.
С другой стороны, это часть городского обитания. Само собой, когда я сижу в своей родной деревне и весело обсуждаю «этих негров, этих татар, евреев, молодежь, феминисток, гомосексуалистов, этих городских, которые что-то себе напридумывали», такие вещи кажутся мне смешными. Но эта деревенская практика допустима только в узком деревенском кругу, где все более-менее свои и чужих в принципе не бывало. Если же речь идет о городской среде, где двунадесять языков, культур и отсутствие заборов внутри общей городской ограды, это недопустимо. И вот очень многие особенности нашего общества объясняются тем, что культура у нас подпитывалась деревенскими маргинализованными ресурсами. Людьми, которые исходят из принципа «куда она пошла в такой короткой юбке» и «что ты там говоришь на своем непонятном языке, а ну заткнись или говори так, чтобы я тебя понимал». Это такая вещь, связанная с абсолютизацией личного небогатого малоприятного опыта и узким кругозором, обусловленным тем, что жизнь узенькая и небогатая. В нормальной, культурной, в широком смысле этого слова, среде такой подход довольно быстро размывается и становится неудобным. Неудобно так себя вести.
И когда такой подход условной тети Маши или Фирдаус апы демонстрирует не только алкоголик в соответствующей майке, или свирепый дяденька, который всех этих бусурман ногами топтал в Афгане и Чечне и готов топтать дальше, а профессор с тремя образованиями, объясняющий, что нет никакого украинского народа, что татары и прочие азиаты – они все дикари, что русский народ раболепен и неспособен к нормальному самоуправлению, ему нужен царь, — это все, конечно, признаки культурной недостаточности и адского отсутствия эмпатии, которые упираются в основном в абсолютизацию собственного мнения и собственного величия. Есть мнение мое и неправильное, мое сформировалось уже к восьми годам, к десяти я жизнь познал, и мне больше ничего не надо, а вы молчите и слушайтесь.
— Вы уже не один раз сказали, что татары беззлобны, в том смысле что они всегда смолчат и стерпят. В чем корень этой терпеливости – в их относительной малочисленности? Или в том, что у них, может быть, есть какие-то задатки стихийной толерантности?
— Я думаю, во многом это фактор выживания. Естественно, я не могу судить о том, какими были наши предки 500-600 лет назад, жившие в совсем своем государстве. Но следующие 500 лет были довольно непростыми, и тогда, в общем-то, следовало терпеть, утираться и помалкивать, чтобы не нарваться на репрессии.
Но знаете, у Максима Горького есть очерк под названием «А.Н. Алексин», посвященный известному российскому врачу, который довольно интенсивно занимался помощью малоимущим слоям населения и остался в живой памяти. И в нем есть фраза, связанная с критериями терпеливости, которую Алексин произносит, отпуская очередного пациента: «Хуже всего переносят боль греки, затем наши крестьяне, терпеливее — татары». Сейчас-то я понимаю, что это тоже неправильно, что нельзя так делить народы — ни по форме черепов, ни по тому, хорошие они или плохие, ни по запаху, ни по интеллектуальной состоятельности, ни по тому, насколько они терпеливы, быстры или полезны. Но в детстве она мне страшно понравилась, потому что была одной из немногих описательных характеристик татар, которые я встречал в русской литературе, — не критических, не агрессивных, не разоблачающих мой народ, а описывающих его в более-менее уважительных терминах. Этого хватило, так что я запомнил.
Да, мы терпеливые и довольно много всего перетерпели, хотя говорить, что русские не терпеливы, тоже было бы странно, потому что столько, сколько вынес русский народ, мало кто вынес.
«Если мы не нацисты, то фактор крови учитывать не можем. Значит, должны учитывать язык и культуру»
— Как вы думаете, знание родного языка – это то, без чего татары не могут двигаться дальше? Или для XXI века это утопия?
— Нет, дальше они точно без этого не могут. Потому что именно язык является единственным народообразующим фактором, все остальные факторы прикладные и вторичные. Да, мы знаем примеры тех же евреев и ирландцев, которые живут по всему миру диаспорами, и почти каждый из них знает, что он, вообще говоря, ирландец или еврей, и все вокруг это знают, даже если еврей, условно, не знает ни слова на иврите и идише и не соблюдает кашрут, а ирландец не знает ни единого гэльского слова, не католик, да еще и не рыжий. Это фактор самопозиционирования, примерно как считать себя послушником пастафарианской церкви и носить на голове дуршлаг либо говорить, что я из рода эльфов либо потомок царевны Анастасии, по обоснованности эти утверждения мало чем отличаются. Если мы не нацисты, то фактор крови, генетической памяти и прочую красоту учитывать не можем. Значит, должны учитывать язык и культуру — опять же, в широком смысле этого слова. И да, самосознание и самопозиционирование.
Само собой, выучивание или невыучивание языка не делает тебя представителем другого народа, оно только обогащает тебя. Два языка, которые ты знаешь, всегда гораздо лучше, чем один, а три-четыре языка – это вообще супер, ты становишься умнее не в арифметической, а в геометрической прогрессии, и мир открывается тебе с совершенно других сторон. Естественно, это не меняет твою национальную, этническую, ценностную сущность и самопозиционирование, но если ты не знаешь свой язык хотя бы на каком-то базовом уровне, ты живешь примерно как привязанной к туловищу рукой.
Я согласен с тем, что последние 30-50 лет татарская интеллигенция слишком жестко относилась к этому фактору. Имя русское – всё, не татарин, женился на русской, крещеный — всё, не татарин. Или язык плохо знаешь, совсем не говоришь – гуд-бай. В этом, естественно, есть своя логика, но понятно, что это, скорее, повод выплеснуть ребенка вместе с водой. Такой пуризм всегда скорее вредит, чем помогает. Есть подход «мы отсекаем все лишнее» — и остаемся в гордом одиночестве, 15 человек, блестяще знающих литературный язык. А есть другой подход – мы открываем окна и двери и показываем, что вообще-то у нас что-то есть. И принимаем всех, кто готов этим пользоваться в общих интересах, и становимся большим богатым сообществом.
Главный вопрос в том, чтобы у нас было что-то, что мы можем показать, чем мы можем привлечь к себе. Вот этот вопрос пока остается актуальным и проблемным.
— Как вы думаете, вы сами могли бы достичь такого уровня владения татарским языком, чтобы написать на нем художественную вещь?
— Это, конечно, моя мечта. Я очень в этом сомневаюсь, но в то же время есть то, что меня подбадривает: в детстве я мечтал стать писателем, но о том, что могу написать что-нибудь на татарском языке, ни секунды не помышлял. А в юности, когда я начал учить татарский… да, это оставалось таким же недостижимым детским мечтанием, но я уже осознавал, что это было бы здорово, примерно как в космос слетать. Тогда я начал пробовать писать по-татарски, хотя бы на уровне каких-то стишков и отдельных фраз.
В зрелом возрасте я интенсивно и много писал на русском языке, единственном, которым я уверенно владею, который является для меня и рабочим инструментом, и полем мышления. И вроде бы он должен был вытеснить все остальное, но когда я пробовал задумываться о том, насколько это возможно – написать что-то на татарском, да, это по-прежнему казалось очень трудной задачей, и сейчас кажется, но она уже выглядит выполнимой. То есть вопрос времени. С одной стороны, прокачиваются мои скиллы, связанные с татарским языком, я успеваю что-то прочитать в свободное от работы и написания книг время. И вроде какой-то прогресс в этом есть, я сейчас говорю на татарском и понимаю его лучше, чем 15, 20 или тем более 30 лет назад. А с другой стороны, тикает мой биологический хронометр, который подсказывает мне, что я могу тупо и не успеть.
Ну посмотрим, гадать не берусь. Очень хотелось бы, конечно. Это такой личный гештальт, не только перед самим собой, но и перед каким-то воображаемым большим долгом, который лежит на плечах у каждого. Получится или нет, не знаю, хотелось бы дожить.
«Татары, ваше дело автономное. Пишите про добычу нефти и строительство КамАЗа»
Во второй части интервью «Миллиард.татар» журналист и писатель Шамиль Идиатуллин рассказал о своем отношении к творчеству Гузели Яхиной, разнице между Казанью советской и современной и экранизации «Города Брежнева».
«Казань сохранила свой восточный облик — это уже большое дело»
– Один московский журналист, в свое время работавший в Казани и бывающий здесь время от времени, называет ее «городом унылых иллюзий». Другой московский журналист сказал недавно, что это город копипейста и карго. А как вы относитесь к современной Казани? Что бы вы ей добавили?
– Казань для меня город не родной, я вырос в Челнах, и к Казани, когда переехал, очень долго привыкал. Тогда она была городом, с одной стороны, глубоко советским и провинциальным, долгое время существовавшим на полузакрытом положении, и по этой причине очень промышленным, унылым, серым и все такое прочее. А с другой стороны, она все-таки была городом старинным и древним. Но я был таким типичным позднесоветским ребенком, который вырос в огромном спальном районе, мышление у меня было очень плоскостное, мне казалось, что все должно быть красивенько, просто и широко, как рисунок гуашью. А когда рисунок карандашом, с тонкой прорисовкой деталей, в которые можно вглядываться и уловить второй, третий, четвертый слой, — вот этого я еще, естественно, не понимал. И по молодости, и потому что не был на таком воспитан.
И Казань я начал как-то чувствовать и воспринимать уже к тому моменту, когда оказалось, что должен переехать в Москву. Я почти не успел полюбить ее тогдашней, но то, что я увидел после условного тысячелетия Казани, когда все как бы сломали и построили заново по лужковскому принципу «чего там возиться с какими-то древностями», это, конечно, немножко ужасало. В этом плане упреки по поводу карго-культа и попытки построить поверх подлинности и древности почти такой же, но гладенький и блестящий пластмассовый новодел, имеют основания.
С другой стороны, факт, что Казань стала для широких слоев населения и для туристов гораздо более привлекательным, симпатичным, карамельным городом. Факт, что Казань 90-х годов никак не могла заикаться о том, что она третья столица и туристический центр, а нынешняя Казань претендует на это с вполне вескими основаниями, в туристическом плане уж точно. Факт, что во многом она стала удобнее. Стала ли она красивее – вопрос спорный, для меня, может быть, и нет, но она стала ярче.
Ну и факт, конечно, что многое можно было сделать в плане реконструкции лучше, но многое могли сделать и гораздо хуже. И то, что так не сделали, что Казань сохранила свой особенный, татарский, восточный облик, — это очень большое дело. Если взять ее современные фотографии и положить рядом фотографии Москвы, Рязани, Саранска, Ростова, Новосибирска, будет видно, что вот это Казань, а вот это — все остальное. А если взять фотки 70-80-х годов, сказать это будет тяжелее.
«Надо удивляться не тому, что три веселых татарина стали частью российского литературного ландшафта, а тому, что этого не произошло раньше»
– Почему в 2010-х русскоязычному читателю стала интересна литература на татарском и татарстанском материале?
– Я думаю, это совпадение. На самом деле ведь нет такого массового движения. Более-менее на слуху два с половиной татарских имени, одно бесспорное и два с оговорками. Бесспорное — Гузель Яхина с «Зулейхой», которая стала мегабестселлером, суперуспешным во многих отношениях произведением, таким вот… бывает американское чудо, а она стала чудом татаро-российским, действительно перевернувшим и перепахавшим сначала книжный мир и рынок, а потом зашедшим уже и на кинопочву. Все знают о количестве претензий и наездов и на книгу, и на саму Гузель, и многие пытаются придумать, что это какой-то заказ — татар против русских, русских против татар, американцев и мировой закулисы против России в целом, либерастов-толерастов против скреп и прочее. Это смешно уже само по себе, а совсем смешные вещи начинаются, когда, например, говорят: да кому нужна была такая книжка – конечно, автору ее заказали враги и поэтому стали издавать огромными тиражами. Или что никто эту книгу не читал, пока не появился сериал.
Все это, мягко говоря, ложь и провокация, а на самом деле даже глупость, потому что, вообще говоря, эта история почти что сопоставима с успехом «Гарри Поттера». Гузель тоже довольно долго мыкалась с текстом, а потом ей повезло. Сначала она написала сценарий для небольшого сериала, но оказалось, что никто не хочет снимать такое кино. Тогда она переделала сценарий в книжку, которую тоже никто особо не брал. И вот она обратилась к хорошему агенту, а тот толкнулся к нужному человеку – Елене Даниловне Шубиной, главному издателю качественной отечественной прозы в России, и та сразу сказала: беру. И книга вышла сперва очень осторожным тиражом, тысячи три экземпляров, кажется, а потом допечаталась раз, другой, десятый, и к моменту создания сериала вышла суммарным тиражом, по-моему, более полумиллиона экземпляров и была куплена десятками стран. То есть «Зулейха» успешна не потому, что она была заказана, и не потому, что ее раскрутил сериал. Это книга про очень важный и очень болезненный для татарского народа и для всей России эпизод истории, связанный с раскулачиванием татарских сел. Поэтому это срезонировало так сильно.
Два имени, про которые можно говорить с оговорками, — это, наверное, Шамиль Идиатуллин и Булат Ханов. Мы оба известны гораздо меньшему количеству читателей, издаемся гораздо меньшими тиражами, мы, в общем, не настолько круты и все такое прочее. То есть это так совпало. Мы не особо знакомы, хотя, по-моему, дружелюбно относимся друг к другу. Ну сейчас познакомились, а исходно-то знакомы не были. Во-вторых, мы пишем на очень разные темы и очень по-разному.
Просто татары второй по численности народ страны, они везде представлены, они щепетильно относятся к личностному росту, к тому, чтобы заниматься какими-то вещами, которые интересны и востребованы обществом, и среди этого рано или поздно появляются вещи, связанные со словесностью, литературой, рассказыванием историй. И с учетом того, насколько широко мы представлены в общероссийском пространстве, надо удивляться не тому, что три веселых татарина внезапно стали частью всероссийского литературного ландшафта, а тому, что этого не произошло раньше, что этого не было в каждом поколении.
Тут совпало несколько моментов, в том числе еще то, что культура, литература перестали или постепенно перестают быть столицецентричными. Если раньше тяжело было пробиться, допустим, в столичные издательства или стать фигурой всесоюзного интереса, живя, условно, в Казани, Рязани, Кызыле и так далее, то сейчас это вполне себе возможно — спасибо глобализации, цифровизации и прочему. Во многом некоторая известность связана с этим, во многом с тем, что накопился некоторый материал, во многом со случайностью, что ли.
На самом деле, конечно, можно было бы говорить о серьезном татарском проникновении в русскую культуру, если бы речь шла о книгах, которые были исходно написаны на татарском языке и потом оказались такой сенсацией, такой ударной силой, что были переведены на русский и стали сенсацией уже на русском языке. Тогда да, можно было бы по-честному говорить, что татары влияют. А так, к сожалению, при все том, что мне очень хотелось бы считать себя частью татарской культуры, я могу это делать только с некоторой натяжкой и с некоторым усилием над собой и своей честностью.
– А почему, кстати, татарские прозаики и поэты так, по большому счету, и не выстрелили в советское время?
– Здесь тоже совпадение случайностей, объективных и субъективных причин. Во-первых, не было положено по номенклатуре. Не знаю, насколько серьезными были подозрения о том, что татары будут претендовать на большее, чем им положено, но они были. Вспомним постановление, которое запретило публиковать эпос «Идегей», разогнало институт истории и всячески преследовало попытки какой-либо реабилитации золотоордынского наследия. Возможно, союзный центр действительно боялся, что посреди европейской части России вдруг возникнет какая-то площадка, которая будет претендовать на особую роль. Зачем нам это надо, тем более в условиях, когда у нас есть курс на создание новой общности «советский народ», говорящей только на русском языке, а все остальное является пережитком прошлого. Пережитки поддерживать не полагалось. Союзные республики, в общем-то, вполне официально существовали как что-то особенное, но предполагалось, что они вольются в общий советский народ на следующем этапе. Вот Чингиз Айтматов – молодец, мы сейчас его приветствуем и переводим, потому что он безусловно талантлив и очень крут, плюс пишет на киргизском языке, показывая, что киргизский народ при советской власти стал очень одарен, а на следующем этапе он пишет уже на русском языке, обозначая и поддерживая тенденцию, взятую на вооружение на официальном уровне.
А с татарами такое… ну зачем? Пишете на татарском, ну пишите дальше для своих регионов. Вообще же было такое национальное классирование – очень малому количеству авторов, что в кино, что в литературе, дозволялось выходить за пределы «колер локаль». Допустим, очень многие авторы, которые писали на общесоветские темы, вынуждены были брать псевдонимы, чтобы избежать такого рода вопросов. Если я беру книжку автора по имени Ринат Суфиев, я жду, что он будет писать про Татарстан. А он вдруг пишет про Сибирь, про каких-то совершенно русских людей, ни одного татарского имени нет, и я, советский читатель, чувствую себя обманутым. Что делать? Автор берет псевдоним Роман Солнцев. Или Федор Камалов, который на самом деле Фильбрус. Как-то вот так было принято, такие были понятия.
Причем я даже не уверен, что эти понятия были где-то официально сформулированы. Но подобно тому, как с 30-х годов авторы еврейского происхождения должны были менять свои имена на русские, становиться Ильей Ильфом или Григорием Гориным, вместо того, что было в оригинале, — так, видимо, следовало поступать и татарам и другим национальным меньшинствам. Иначе ты будешь писать про местечко, про тематику Шолом-Алейхема и прочее. И вот как раз татары, как носители большого культурного явления, в эту нишу не вписывались, поэтому – «ваше дело автономное». Пишите про добычу нефти, строительство КамАЗа, борьбу с колчаковцами во время гражданской войны и трудный путь становления татарских колхозов. Все, этим ваша экологическая ниша исчерпана.
Но на самом деле, это, конечно, только мои домыслы.
«Если продюсеры спросят о месте съемок «Города Брежнева», буду топить за Челны»
– В начале января прошла информация, что роман «Город Брежнев», возможно, будет экранизирован. Появились ли какие-то новости в связи с этим? В какие сроки это произойдет? И где, по-вашему, стоит снимать сериал или фильм – непременно в Челнах, или подойдет любой другой город с типовой позднесоветской архитектурой?
– Могу подтвердить, что я продал права на экранизацию «Города Брежнева» продюсерской компании, обладающей большими ресурсами и опытом. Они намерены взяться за дело довольно интенсивно и быстро, и я сейчас жду от них отмашки по поводу того, какова будет моя роль и будет ли она вообще. То есть это может быть участие в написании сценария, может быть консультирование, может быть ничего – все, отдыхай, мы сами справимся. Любой из этих вариантов в договор вполне вписывается.
Права были проданы в самом конце прошлого года, и сейчас, после каникул, продюсеры, как я понимаю, начнут работать по плану на этот год. И вот они как раз и будут решать, где все будет сниматься, насколько аутентичной будет натура и прочее. Я, конечно, надеюсь, что консультации со мной состоятся, в этом случае я буду, естественно, топить за Набережные Челны, за то, чтобы все снималось как можно ближе к тому месту, где происходит действие.
Что касается актеров, то очень хотелось бы, чтобы они были аутентичными. Я вот побывал на премьере спектакля по «Городу Брежневу» в Челнинском татарском театре и убедился, что актеры роскошные. Есть из кого выбирать, есть на кого полагаться в съемках. Есть театр Камала, есть другие театры на территории республики, русские и татарские. Так что это огромный потенциал, которым было бы странно не воспользоваться. Но решать будут продюсеры.
