Интервью для сборника «Мое чтение в детстве. Воспоминания детских писателей», подготовленного Ленинградской областной детской библиотекой
Наиль Измайлов (Шамиль Идиатуллин)
Писатель, живет в Москве
– Была (есть ли) у вас книга-реликвия, которая передавалась или хранилась из поколения в поколение в вашей семье?
– К сожалению, нет. Я татарин, а у татар литературная преемственность была очень ловко подрублена двухкратной сменой письменности (в 20-е с арабицы на латииницу, в 30-е с латиницы на кириллицу). Соответственно, сразу несколько поколений перестали понимать книги, которые читали родители, и наоборот. Совсем клинической ситуацию сделала борьба с религиозными пережитками, в рамках которой подозрительной объявлялась всякая книга с арабским шрифтом. От таких книг предпочитали избавляться, а других не было, потому что на русском и европейских языках мои предки не читали.
Но я как нормальный книжный мальчик, конечно, частенько мечтал о какой-то особой книжной реликвии, и даже искал ее по шкафам и чердакам деревенских родичей. Нашел, помнится, только старую оборванную книгу на русском без начала и конца, на всякий случай прочитал ее дважды, но ничего сакрального не обнаружил (то была изданная в 50-е повесть «Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина», из которой я запомнил лишь пару полинезийских якобы терминов типа «Табу расиси – брюхо набито»).
– Сожалели ли вы о потере какой-либо книги? Если да, то какой?
– Наверное, самая горькой потерей была утрата богато иллюстрированной книги «На волне знаменитых капитанов» (по мотивам многолетнего радиоспектакля). Обстоятельств и прочих деталей не помню совсем, да и про потерю я как-то сразу забыл. А классе в пятом услышал соответствующую радиопередачу, начал судорожно вспоминать, почему сюжет мне знаком – и мама напомнила, что была вот такая книга, а потом ты, Шамиль, потащил ее в лесок на прогулку со своей группой детсада, и забыл на поляне. И стало мне мучительно больно и обидно. Страдал несколько лет, потом умудрился в букинисте купить книжную версию поскромнее – и успокоился. Так, что сейчас про потерю и ее забывание опять еле вспомнил.
Но больше значимых книг я не терял, а друзьям, которые пытались что-то зачитать, выгрызал мозжечок.
– Дарили ли вы книги? Дарили ли Вам книги? Кто дарил?
– Конечно. «Книга лучший подарок», все вот это. Обычно это как происходило: одноклассник зовет на день рождения, родителям сказать об этом забываешь, пора выходить – а подарка нет. Хватаешь первую попавшуюся книжку, какую не жалко, надписываешь и тащишь. Если она уже надписана, потому что была подарена тебе, наклеиваешь поверх надписи открытку.
У меня до сих пор хранятся несколько таких книг, что с дарственными надписями, что с открытками («Мы все из Бюллербю» Линдгрен, например). Они с самого начала были неновыми, но принимал я их с благодарностью, потому что мне лишь бы читать. «И телячьей колбасы самой-самой лучшей», до сих пор помню.
По той же причине сам я книг не дарил. Мне как раз почти все было жалко. Разве что пару раз в первом или втором классе – сбагрил приятелю «Красную легенду на белом снегу», которую сам так и не осилил, потому что там про становление Советской власти у манси, а мне больше приключения нравились, как в «Операции «Чукотка»».
– Изменяли ли вы сюжет, героев, включали ли себя в повествование?
– Поклясться не могу – забыл почему-то, — но наверняка и сюжет перепридумывал, чтобы страданий у героев было поменьше, и себя на их место ставил. Но, скорее, ставил не себя на их место, а их – на свое.
А иногда приходилось додумывать пропущенные куски – например, когда повесть печаталась с продолжением в нескольких номерах журнала «Пионер» или «Костер», а мне удавалось найти (в основном стырить из макулатуры, собранной в рамках пионерского соревнования) лишь часть этих номеров.
– Какой книге, каким героям вы подражали? В каком возрасте, и каким книгам?
– Я просто болел Крапивиным. Как начал в феврале 1980, кажется, года, — когда, сачкуя в рамках очередной пневмонии, бродил в свитере по квартире, тоскливо оглядывая либо перепаханные, либо неинтересные полки, с отчаяния вытащил из-под стола пачку прошлогодних журналов «Пионер», принялся читать кусками что придется, и наткнулся на продолжение повести «Колыбельная для брата», — так и пропал надолго, а может, и навсегда. В той пачке было, к счастью, еще одно продолжение, а также окончание. А первых двух номеров не было. И искал я их по макулатурам да библиотекам долгие полтора года. Начало третьего куска (про визит Женьки с доносом на гетмана-злодея Петру Евгеньевичу от Кочубея) уже запомнилось мне без малого дословно и почти не требовало прелюдий и пояснений, когда нашелся первый номер – а там трагические обстоятельства кражи кошелька. И счастие под той же оборванной обложкой. И новое счастье: отыскался второй номер – а там вся правда про зеленого павиана Джимми и строительство гафельного кеча «Капитан Грант». Хотя нет, не вся. Одного листа не хватало, что заставило меня придумать кучу версий абзаца, кончавшегося почему-то словами «А потом уже не смеялись». Не угадал, естественно.
Чуть позже вторым любимым писателем стал Виктор Конецкий, потом братья Стругацкие. Подражать их героям было как-то странно – где я, близорукий постоянно болеющий школьник, а где трепливые старпомы с межпланетниками, — но какие-то базовые понятия о хорошем и плохом эти книги, понятно, зацементировали.
Понятно, что иногда очень хотелось вести себя как Эдмон Дантес, капитан Блад или Евгений Таманцев, — но для этого требовалось обладать их умениями, а мне этого не светило. Ну я и успокаивался.
Вообще примерно такой список любимых книжных героев детства получается:
В 6-7 лет, это 1977-78 годы примерно: Тигрра («Винни-Пух и все-все-все»), Ромка Рамазан (одноименная сказка Константина Лагунова) — пес такой, храбрый и позитивный.
1979: барабанщик Сергей Щербачов (если не ошибаюсь).
1980: Том Сойер-сыщик и заграничник (в классической дилогии не нравился), Кирилл Векшин («Колыбельная для брата», Крапивин). Потом к нему добавились еще человек десять крапивинских мальчиков.
1981: невидимый мальчик Рустем, воюющий с фашистами («Приключения Рустема» Аделя Кутуя).
1982: герои Юрия Томина: трепло Шмель («Борька, я и невидимка») и юный инопланетянин («Карусели над городом»). Сандро Бучукуртели («Мальчишки из Икалто» Ладо Мрелашвили). Энкаведешник Ильдар Закиров, отлавливающий германских шпионов («Тайна стоит жизни» Зуфара Фаткутдинова).
1984: капитан Блад (соответствующая одиссея), Джефф Питерс и Энди Такер, Юрка «Еще бы» («Пять похищенных монахов»).
1985: Евгений Таманцев («Момент истины»).
1986: Моряки Манька и Альфонс (рассказы Конецкого).
Потом пошло уже взрослое чтение.
Ну и есть две цитаты, которым мне очень помогали и помогают что в жизни, что в работе.
Первая, понятно, из Крапивина:
«Самое трудное знаешь, что? Когда ты считаешь, что надо делать одно, а тебе говорят: делай другое. И говорят хором, говорят самые справедливые слова, и ты сам уже начинаешь думать: а ведь, наверно, они и в самом деле правы. Может случиться, что правы. Но если будет в тебе хоть капелька сомнения, если в самой-самой глубине души осталась крошка уверенности, что прав ты, а не они, делай по-своему. Не оправдывай себя чужими правильными словами.»
Вторая – из Юрия Томина:
«Мне нравится, когда меня ругают люди, которые мне не нравятся.
Вот когда меня ругает Елизавета Максимовна, наша классная руководительница, мне как будто даже щекотно. Потому что она мне не нравится.
Если Вика Данилова – мне всегда смешно. Я ее терпеть не могу. Она староста.
Только когда ругают папа и мама, выходит как-то непонятно. Я их люблю, но все их слова уже наизусть выучил. Поэтому получается не смешно и не обидно.
А если бы меня выругал какой-нибудь фашист, я бы, наверное, на небо залез от радости.»
– Играли ли вы по книгам? С кем? По каким книгам? Когда?
– По-моему, нет. Влияние кино и телефильмов в этом смысле было несравнимо большим – все пацаны внезапно то принимались заматываться в шторы, размахивать указками и лающе кричать «Каналья!», то сипло орать «А теперь Горбатый!»
– Были ли у вас практики тайного чтения? Какие?
– Я читал постоянно, всегда и везде, в том числе по дороге из школы и вместо ужина. Естественно, родители пытались это безобразие пресечь в том числе инструментальным способом: например, папа убирал детские книги (кроме предусмотренных школьной программой) на антресоли, которые заколачивал гвоздями. Ну и гулять меня пинками выгоняли. Соответственно, я довольно рано освоил гвоздодер, а вместо улицы шел в гости к соседям и спокойно читал у них. Про фонарик под одеялом уж молчу – через это все, наверное, прошли.
– Опишите самую уютную обстановку для чтения? Самое уютное место?
– Хотелось бы сказать, конечно, про каминный зал с видом на вишневый сад или там про уютное кожаное кресло. Но на самом деле самая уютная обстановка может быть любой – главное, чтобы все рабочие и домашние дела были сделаны, дети сыты, ну и заварка чтобы была под рукой. Остальное несущественно.
Вернуться к списку интервью
