Idel.Реалии, 24 октября 2018
«Развивая русскую литературу татарским пером»
Шамиль Идиатуллин — о своих книгах, творчестве Яхиной, провокации в литературе и личных связях
Рамазан Алпаут
— Вы родились в Ульяновске, прожили долгое время в Челнах, сейчас вы в Москве. И ваши произведения учитывают, порой даже посвящены этим региональным контекстам. Как вам удалось сделать региональный контекст интересным на общенациональном уровне?
— Как удалось, не знаю, честно говоря, но я всегда исходил из того, что все-таки любая страна, не только Россия, это не только столицы, не только центральные города и центральные улицы, условно говоря, Кремль и Грановитые палаты. Всегда интересно, как живут люди по всей стране, даже в самом медвежьем углу. А поскольку большая часть России — это далеко не медвежьи углы, а страна такая — самая большая в мире, — люди по ней распределены неравномерно, но достаточно интенсивно. Игнорировать это дело нельзя. Я в детстве, как и многие люди, сетовал по поводу того, что жизнь, если верить книжкам и фильмам, кипит где-то в другом месте, но не здесь. Все интересные вещи случаются в Москве, Ленинграде, Одессе, то есть в городах, где есть киностудия, условно говоря. И если ты живешь не в столице, не на берегу моря или не в каком-то славном городе с длинной историей и хорошей кинематографической базой, то про тебя, про жизнь твоих соседей, про твой город кино не снимут и книжку не напишут. И меня в детстве очень огорчало, что нет книжек про мой родной город, лично про меня как пацана из города Набережные Челны, про татар вообще (кроме каких-то исторических), про то, что происходит со мной здесь и сейчас.
Естественно, когда я начал писать, я попробовал эту несправедливость исправить. Про Москву напишет любой, а про меня напишет не всякий, но мне интересно именно про себя, про нас, про то, что здесь и сейчас. Другое дело, что я не был уверен, интересна ли кому-то еще, тем более широкому кругу читателей моя жизнь, жизнь моих друзей, жизнь на берегу Волги, Камы, на границе волжских степей и лесов.
Но каждый нормальный писатель пишет книгу, которой не хватает ему как читателю. Мне лично как читателю хотелось книжек такого рода. Поэтому я стал их писать. И то, что я как читатель совпал с тысячами других читателей, оказалось для меня и сюрпризом, и большой радостью. Менять подход я не собираюсь. Правда, отдельный, почти юмористический, момент состоит в том, что я начал писать в Казани, а закончил первую книжку, уже перебравшись в Москву. С тех пор вышло шесть или семь книг, и действие абсолютного большинства из них происходят не в Москве, где сам я живу. Это не слишком справедливо к моему теперешнему дому и жизни, конечно, и, очевидно, будет исправлено — но потом. Голова у меня работает медленнее, чем течет жизнь.
Несмотря на то, что на столицу и большие города приходится большая часть населения России, и эта тенденция только усиливается, странно делать вид, что все самое интересное и важное происходит только в столицах. Это и неправильно, и несправедливо, и, в конце концов, творчески, драматически неинтересно упираться лишь в то, что происходит в больших городах. В городах не очень крупных, провинциальных и совсем небольших лежат пласты сюжетов, героев, действий, которые бывают гораздо интереснее, чем то, что нам льется в ежедневном режиме из телевизора, газет и книжек.
— Как вы хотите, чтобы вас называли — российским, русским, татарским или татарстанским писателем?
— Самая корректная и правильная формулировка — «российский писатель». Я вырос и живу в России, тут по-другому и не придумаешь. По факту, конечно, я принадлежу к русской литературе, потому что пишу на русском языке. В литературе, кем бы человек себя ни считал, о чем бы ни писал, именно языковой аспект является ключевым. Джозеф Конрад не является польским писателем, и Владимир Набоков, когда писал на английском языке, был не русским, а американским писателем. Я однозначно татарин, пишущий на русском языке, поскольку это формулируется долго, проще всего описывается термином «российский». Татары — россияне в большинстве своем, кроме маленьких кусочков диаспоры, русский язык для нас вполне государственный и второй родной, а для многих, к сожалению, уже первый и единственный, потому что свой язык забывается. Это большая потеря, большая несправедливость, но вполне себе факт. Сам я, к сожалению, татарский язык знаю не в такой степени, чтобы писать на нем книги. Но работаю над этим, может быть, что-то получится когда-нибудь.
В общем, диагноз поставили: российский писатель, пишущий на русском языке, татарин. Как татарстанец, наверное, я гожусь в меньшей степени — мои книжки начали выходить, когда я уже покинул Татарстан. Все равно душой я с родной республикой. Татарстан, надеюсь, всегда останется культурным, общественным и политическим центром татарского народа. Общеизвестно, что татары живут не в одном Татарстане. Исторически уже тысячу лет они существуют как коренные жители, обитающие на многих исконных землях гораздо дольше других народов. Это наша Родина — в общем-то, вся Россия. Не хочу вдаваться в политику, но факт остается фактом: Россия контурами близка к границам империй Чингисхана и Батыя, которые были однозначно татарскими государствами. Я, конечно, немножко с иронией отношусь к реваншистским идеям и рассказам о том, кого мы и чему научили, как бы без нас худо жилось. Но Россия была для нас Родиной до того, как стала Родиной для многих других народов и даже Россией.
Так что — россиянин.
— Что вы думаете о Гузель Яхиной? Она успешнее вас?
— Безусловно, Гузель гораздо успешнее, гораздо популярнее и известнее меня, при этом она захватила такие страты и читательские сегменты, на которые я даже замахиваться не буду. Гузель — автор однозначных бестселлеров. И «Зулейха открывает глаза», и «Дети мои» — книги, которые обречены читаться годами и десятилетиями. Если на первых порах можно было списать успех, — и недоброжелатели пытались это сделать, — на моду, на конъюнктуру, на издательскую и книготорговую мафию, продвигающую некоторые книги, которые этим недоброжелателям не нравятся и потому должны признаваться плохими, — то теперь сделать это уже невозможно. «Зулейха открывает глаза» сперва, как известно, вышла довольно небольшим тиражом, но с тех пор допечатывалась десятки раз. Суммарный тираж, по-моему, достиг 200 тыс. при стартовом тираже то ли 5, то ли 7 тыс. экземпляров. «Дети мои» тоже вполне себе выстрелили и пошли в народ.
Я очень уважаю товарища Яхину. Я считаю, что она делает очень важное и нужное дело. Вторую ее книгу я еще не читал — только отрывок, вслух и, не поверите, в Кембридже, где проводил Тотальный диктант. В этом году кусочки из книги предлагались для участников диктанта для проверки их умения правильно писать по-русски.
Первая книга сделала очень большое дело для татар, татарской истории, для памяти о наших сельских раскулаченных предках. Мало у кого получилось сделать больше, чтобы всколыхнуть эту печальную историю, которая многими была забыта, а многим просто неизвестна. Мало кто, как Гузель, сделал, чтобы об этой истории заговорили, вспомнили, что, оказывается, были целые социальные группы, толпы людей, которых ломали об колено, вышвыривали через страну, заставляли умирать, а они не умирали и умудрялись еще и детей растить. Это с одной стороны. С другой — есть спорный фактор, очевидно. Я знаю и отчасти понимаю, но не разделяю критику людей, которые говорят, что эта книга вредная, это колониальный роман, это злобный и антитатарский ответ повести Гаяза Исхаки, и вообще, если вчитываться, видно, как автор ненавидит татарское и т.д. Это, конечно, неправда.
Гораздо больше меня — не как писателя, а как читателя, — не устраивает другое, из-за чего я, честно говоря, книгу не дочитал. Это в первую очередь, женский роман, и роман отличный — не то чтобы сентиментальная литература сниженного качества, это хороший добротный текст на очень важную тему, очень крепко и профессионально написанный. Он вышел в очень нужное время, оказался востребованным в то время, и сегодня остается востребованным. Книгу читают и будут читать. Какой судьбы еще желать автору? Но я как мужчина средних лет, к такой литературе не очень привычный, эту книжку до конца так и не осилил. Боюсь, что и не осилю.
Вторая книга мне гораздо более интересна, она сделана совсем по-другому, что демонстрирует широкий творческий диапазон и мастеровитость автора. В общем, я очень рад за Гузель и буду следить за ее творчеством и дальше.
А критикам, когда они совсем уж впадают в упреки и ярость, ответ может быть один: напишите лучше. У вас получится, вы талантливы, вы умны, пожалуйста, никакая мафия, глупые читатели и вредные издатели не помешают успеху, если будет по-настоящему хороший текст. К сожалению, пока никто не взялся. Но я верю, что может и получиться.
— Есть новые имена в литературе, которые вам нравятся?
— Да, безусловно. Так получилось, что я не только работаю в Издательском доме «Коммерсантъ» журналистом и пишу книги — я еще и участвую в качестве эксперта или члена жюри в различных литературных премиях, плюс к тому довольно много читаю для удовольствия, когда мне это удается. Литературные премии учреждены для того, чтобы найти новых авторов. И каждый год в отечественной литературе прибавляются два-три сильных автора: иногда однозначные классики, иногда перспективные авторы, за которыми надо следить, потому что следующая книга обещает нам совершенно крутой уровень, а иногда давно известные середняки вспыхивают новой гранью, и вдруг оказывается, что это must read.
В этой связи особую ценность приобретают премии — а они работают в самых разных нишах. Если вы предпочитаете так называемый мейнстрим, большую литературу для всех, то, что иронически называют «боллитрой», есть, конечно, смысл следить за ключевыми, уважаемыми премиями, обладающими внятным функционалом и способом отбора премиями. В первую очередь это «Большая книга» и «Лицей», с оговорками — «Ясная поляна», «Нацбест» и «Букер», который, к сожалению, все время пытается умереть, и иногда ему это удается. Если вы любите фантастику, надо следить за фантастическими премиями, в первую очередь это «Новые горизонты» или более традиционные «Роскон», «Интерперсскон», «АБС-премия».
А если вы не забыли, что все начинается с детского или подросткового возраста, если вы хотите, чтобы ваши дети, племянники и младшие братья читали правильную литературу и выросли правильными читателями и правильными людьми, — потому что роль подростковой литературы в формировании современного нормального понимающего человека очень велика и ее сложно переоценить, — необходимо следить за конкурсами подростковой прозы. Рекомендую «Книгуру» и премию имени Владислава Крапивина.
Почти во всех перечисленных премиях я участвовал либо как автор, либо как эксперт. Каждый год эти премии подкидывают мне пару авторов, за которыми следует пристально следить. Большое им спасибо за это.
— К тысячелетию Казани вы выпустили вашу дебютную работу «Татарский удар». Вы там описали фантастическую реальность, когда Татарстан объявил о выходе из состава России вследствие тяжелого экономического кризиса в стране. Это была провокация? И является ли провокация инструментом популяризации литературного творчества?
— Ну, во-первых, я ее не выпускал к тысячелетию Казани, так просто совпало. Я написал книгу, близилось тысячелетие, и издатель решил так мрачно пошутить: выпустить книгу, в которой сначала Казань ссорится с Москвой, начинаются кровопролитные бои, потом ссорится с НАТО и Америкой, на Казанский Кремль падают американские ракеты и тяжелые фугасные бомбы, — вот такую книгу выпустить с надписью «Тысячелетию Казани посвящается» на обложке. Получился очень черный и очень мрачный, но при этом современный и внезапный кусочек юмора.
Что касается провокаций: я бы не назвал это провокацией, это, скорее, принцип логического завершения. За любым хорошим сюжетом, если он не основан на реальных событиях, за любой книгой, которая пытается рассказать о том, что на самом деле волнует читателя и автора, влияя на их жизнь, стоит вопрос: «А что, если?» — который доводит до завершения, до абсурда, до страшного или смешного конца текущую ситуацию, очевидную или малозаметную. Это самый действенный, самый простой, самый логичный, математически логичный способ. Его я и применил в «Татарском ударе», который писался под другим названием. Название «Татарский удар» мне не очень нравится, оно странновато, нагловато и уводит не в ту степь. Книгу я писал, когда еще не были популярны миксы латинской графики и кириллицы. И я, по-моему, до всех «Духless» и «The тёлки», придумал название, в котором сочеталось русское и английское написания названия нашей страны: «Ruссiя». Мне это название казалось более четким, правильным и лучше описывающим суть основной драмы. Это не дела отдельно взятого, пусть даже родного и очень дорогого мне региона, а это дела всей страны, которая должна все-таки понять, куда она идет, чем это может кончиться, зачем чесать там, где не чешется, а если чешешь — зачем раздирать до крови, до кости.
Книга вышла в не очень большом издательстве и в не очень замечаемой критиками серии, так что формально осталась незамеченной большим литературным процессом, но, как бы помягче сказать, баталии, связанные с обсуждением на форумах, в чатах, вообще во всех платформах, в которых кипела литературная жизнь, были такие, что мама не горюй.
До сих пор кто-то читает эту книгу, которая вышла 14 лет тому назад, и говорит: что этот гад-автор надумал себе, спецслужб на него нет и все такое прочее. Книга остается актуальной.
Я-то действую как хорошая современная ракета, под лозунгом «пустил-забыл»: книжку написал и, в общем-то, про нее не думаю. Но иногда, когда меня нагоняет читатель и начинает задавать вопросы, я вспоминаю, что было написано в этой книге. И с некоторым ужасом понимаю, что она до сих пор актуальна. Она писалась не как провокация, не как сатира какая-то. Это такой технотриллер, который, изучив текущие тенденции, смотрит, чем это может кончиться — и выбирает, естественно, самый крайний вариант, потому что он технически более выразителен и интересен. Тот круг мы прошли, мы выскочили из самого драматического варианта развития событий с малыми потерями, благодаря этому выбору мы благополучно прошли нулевые годы, вошли в десятые — и теперь опять падаем в выбор самого драматического, самого травматичного, самого не устраивающего всех и в перспективе самого больного варианта. Книга, получается, немножко и об этом. Мне это кажется странным, диким. Поэтому, может быть, её не переиздают и не переиздадут никогда. Может быть, по каким-то другим причинам. Но это не была провокация. Провокация — это сунуть палку в муравейник и посмотреть, как весело все бегают. А я исходил из того, что это не абстрактный муравейник с незнакомыми нам муравьями, а это, собственно, мы с вами. Задача была понять, что происходит, если эта большая палка падает нам по головам, разбивает наши дома, врезается вглубь общества и семьи, разрывает живые тела, бежит живая кровь, и почему такое происходит. А вот потому что. Примерно про это была книга.
— Ваш мистический триллер «Убыр» опубликован под псевдонимом Наиль Измайлов. Это какой-то реальный человек? Откуда это имя? И почему вы решили публиковаться под псевдонимом?
— Тут тоже не совсем я решил, а издательство. В издательстве «Азбука», до этого вышла вторая моя книжка, которая называлась «СССР™» и была подписана моим настоящим именем, и она была совсем не похожа на следующий роман «Убыр». И издатель решил развести две эти книжки, поскольку счел, что тут просится и другая аудитория, и другое позиционирование, поскольку увидел в «Убыре» настоящий кроссовер. И вообще, мол, книга сильно отличается от того Идиатуллина, которого читатели уже знают, который пишет многофигурные триллеры со сложной композицией и с кучей героев, которые прихотливо пересекаются, взаимодействуют друг с другом, устраивают какие-то гадости, все очень объемно, а потом — «фух, а вот что это, оказывается, было». И всегда мощная социально-политическая подоплека.
А «Убыр» — это камерный триллер на татарском фольклоре, на мистическом материале, семейной истории, которая при этом бьет каждого человека в его личное, человеческое, а не общественное сердце. Вот мне и предложили придумать псевдоним и даже другое название. Потому что «Убыр» тогда казался каким-то непонятным словом, напоминающим то ли абырвалг, то ли ухряб — слава Богу, тогда еще службы такси «Uber» не было, а то меня точно бы заставили переименовать. Я почти не спорил, поскольку всегда исхожу из того, что профессионалам виднее, а издатели — профессионалы: они рискуют своими деньгами, своей репутацией, своим бизнесом, чтобы издать то, что я там себе напридумывал. Они вкладывают в это деньги и пытаются довести до читателя. И сделать это так, чтобы эффект был максимальным. Поэтому, если я с ними связался, я должен им доверять. И я доверяю и соглашаюсь, как правило.
Я согласился придумать себе другое имя, а книге — другое название. С названием они, к счастью, передумали за те полтора года, что книжка лежала в издательстве: «Азбука» выбирала момент, когда книга оказалась бы наиболее заметной и не попала бы в тень более маститых авторов. Во многом это удалось.
«Азбука» вообще молодцы. Они не боятся, они рискуют, они очень качественно работают с литературой.
Тут есть забавный момент. «Азбука» очень мало работает с отечественной прозой, настолько мало, что в редакции даже нет специального отдела, который занимается отечественной литературой. Лично мой редактор — это человек, который всю жизнь работает с иностранными переводными книжками, блестящий переводчик и великолепный редактор. Авторов на русском языке у него, кроме меня, по пальцам пересчитать можно. И так получилось, что я в заграничную подборочку встроился, оказался своим среди чужих, чужим среди своих, очень забавно.
Я придумал названий штук 40-50 и полтора-два десятка вариантов имени. Были веселые шуточки типа «Яша Миль», какие-то древнетюркские поговорки я подтягивал: понятно же, что если материал книги татарский, то и имя автора должно быть татарским, но не пугающим широкого читателя, который вдруг понял, что слово «Шамиль» оно такое страшное совсем, потому что был Басаев. Как у всякого профессионального журналиста у меня было пачка псевдонимов, которые я, как правило воровал у своих родственников — их имена, фамилии, комбинировал их. И итоговый вариант вытащил из той же пачки. У меня мама — Исмагилова, она же Измайлова, от фантазии паспортиста зависело, как ее и моего дедушку записывать. Поэтому Измайлов. А Наиль — это по сути средневзвешенный вариант моего имени и имени моего сына. Моего сына зовут Нурислам. Шамиль-Нурислам — так и получился Наиль.
Раз так, я и героя, которого немножко иначе звали в книжке, переименовал в Наиля Измайлова. Хотя бы на этом отыгрался. Говорят, многие клюнули, а некоторые приняли совсем всерьез, пытались понять, что же с бедным мальчиком, который описал свои страшные похождения, стало, жив ли он, и насколько светится его седина по ночам.
Но сейчас историю Наиля Измайлова можно считать завершенной: пару месяцев назад «Азбука» переиздала дилогию «Убыр» уже под моим настоящим именем.
— Вы находитесь в тесном контакте с людьми, с которыми общались в Татарстане и Ульяновске?
— Так получилось, что из Ульяновска меня увезли, когда мне было три годика. Соответственно, сам я почти ничего не запомнил, но благодаря тому, что родители поддерживали отношения со своими друзьями, я до сих пор в контакте с родительскими приятелями и их детьми. Общаемся, в гости приезжают, я тоже все время планирую в гости приехать, когда-нибудь это случится. Что касается Челнов, то там, к сожалению, мало кого осталось. С оставшимися родственниками, конечно, как у татар принято, мы в постоянном контакте. Связываемся друг с другом, поздравляем на праздники. И когда я бываю в Казани и гораздо реже — в Челнах, я к ним заезжаю.
В Казани, поскольку, к сожалению, я трудоголик, и почти вся моя жизнь и в Казани, и Москве связана с работой, то большая часть знакомств была либо с газетчиками, с которыми я трудился локоть к локтю, либо с друзьями по детям, скажем так — с людьми, которые отдали своих детей в те же детсадики и школы, что и мы с супругой. И вот эти два отряда остаются близкими друзьями. Нашу попытку остановиться в Казани где-нибудь не у своих друзей они воспринимают как личное оскорбление. Мы тоже, когда они проезжают через Москву мимо нас, хватаем табурет и бежим догонять.
С коллегами мы постоянно на связи, спасибо современным технологиям — фейсбукам, вконтакте и прочим средствам удаленной связи, благодаря которым ты общаешься с человеком, которого никогда не видел, даже чаще, чем с соседом. С корреспондентами и редакторами, которые мной руководили, которыми я руководил, с которыми мы плечом к плечу возделывали информационную ниву, мы, естественно, как были френдами, друзьями, камрадами, так и остаемся.
Так получилось, что я в «Коммерсанте» с начала нулевых занимаюсь регионами, поэтому выделять для меня отдельно взятый Татарстан было бы неспортивно. Потому что получится, что я ставлю его выше в профессиональном отношении, чем не менее важные регионы типа Урала, Сибири или Северо-Запада России. По работе для меня все должны быть равны. Но тот факт, что я татарин из Татарстана, и это все мое родное, естественно, отменен быть не может. Поэтому вне работы, чуть отвернувшись от компьютера, я тягостно размышляю, когда что-то не так, а когда все так, я, конечно, радуюсь.
Меня особенно радует, что я познакомился в последние годы (и оказался единомышленником и товарищем) с совсем молодыми людьми, которых я по техническим и физическим причинам знать, пока работал в Казани, не мог, тогда они еще в школе учились. Они отчаянно молоды, им в лучшем случае тридцатник, а то и меньше. Сейчас они выросли и делают прекрасные дела, которые связаны с татарской культурой, татарским искусством и языком. Они наполняют смыслом вот эту часть бытования нашего народа. Они не только объясняют, объяснить — это ерунда, нам надо создать что-то, что заставит тебя это изучать. Если нет хороших книг, хорошей музыки, хороших комиксов или игр на английском языке, английский на фиг никому не нужен. Если этого нет на скандинавских или японском языке, то никому не нужна будет манга, потому что ее нет. Если на татарском языке у нас нет современной культуры, современного искусства, что лично мне как потребителю культуры и как современному человеку остро необходимо изучать прямо сейчас так, что я не дождусь перевода, которого, возможно, не будет, — то у меня нет повода и татарский изучать.
Эти молодые ребята и создают такие смыслы. Они создают пласт культуры, на котором держится в общем-то народ. Только часть нашего существования завязана на колыбельной матери, которую впитали с пресловутым молоком, на какие-то вот песни, на стихи 19-го или начала 20-го века и т.д. Если нет актуального, необходимого именно сейчас, и появляющегося именно сейчас, и если нет уверенности, что смысловое, классное, крутое будет появляться в будущем, что в 2019-2020 годах будут появляться фильмы, книжки, музыка, среды общения на моем языке, от которых я буду отстранен, и про которые я не буду знать, не зная татарского, якутского, чувашского, марийского языка, гэльского языка, языка басков и прочее, — то эти языки умрут. Когда культура это понимает и воспроизводится, никакие политические и административные меры и контрмеры и удары по головам не отменят того, что язык будет изучаться, и что люди будут говорить на своем языке. Когда этого смысла нет, объяснить, зачем нужен язык, гораздо сложнее. Поэтому я очень рад, что пусть и поздно (раньше бы сказал «предпенсионно», сейчас уже, спасибо начальству, так сказать не могу), уже в зрелом возрасте к этому припал. Надеюсь, не опоздал. Надеюсь, где-нибудь сгожусь на этом долгом пути.
