Журнал портала «Грамота.ру», 29 декабря 2023
Писатель Шамиль Идиатуллин: «Я был нормальный пацан»
Сериал «Слово пацана», который активно обсуждают уже почти два месяца, заинтересовал нас не только словом «чушпан», которое даже называли в качестве кандидата на роль слова года. Насколько точно на экране передан сленг улицы в целом? Грамота поговорила об этом Шамилем Идиатуллиным, который в 1980-е годы жил в городе Брежнев (ныне Набережные Челны) и написал об этом времени книгу.
В «Слове пацана» есть хорошая фактическая основа
«Слово пацана» — это исследование «казанского феномена», написанное в 2020 году; для первого издания я писал отзыв на обложку. Многое в успехе сериала определяется тем, что у него есть хорошая фактическая основа в виде книги журналиста Роберта Гараева.
Пока я посмотрел две серии. Первую серию я смотреть целиком не собирался, думал, посмотрю десять минут, и все будет понятно. Но не удержался, посмотрел две. Режиссура отличная, сценарий очень четкий. Заметил замечательный подбор натуры: снимать ни в Казани, ни в Челнах не дали, но снято аутентично, на Казань похоже.
Слои лексикона
В моем романе «Город Брежнев» действие происходит в 1983 году, а я родился в 1971-м. Правда, герой на пару лет старше меня; я срисовал его еще и с моего старшего брата. Я был болезненным книжным мальчиком, часто лежал в больницах, весь окружающий мир мне заменяли книжки. Но при этом я был довольно эрудирован, с хорошо подвешенным языком и не очень вредный, поэтому у меня были неплохие отношения со всеми сверстниками, включая тех, кто мотался по улицам.
Уже тогда я начал записывать какие-то словечки и выражения. Мне было обидно, что этих слов нет в словарях, что интересный, сочный элемент живой речи нигде не отражается.
Видимо, у меня уже тогда были литературные амбиции, поэтому я их для себя записывал в блокнотик.
В лексике того периода было несколько слоев. Прежде всего, был слой детско-подростковой общеупотребительной «правильной» лексики. Понятно, что нельзя говорить мальчики и девочки, а надо было говорить пацаны и бабы, иначе это звучало странно. Причем это работало практически для всех, в этом плане особого разграничения не было.
Отдельную проблему представляла собой абсолютная непроработанность слов, связанных с сексом. Говорить на эту тему было с кем-то кроме своих было невозможно, потому что все было только матом.
Были какие-то модные словечки, которые тогда стали проникать в фольклор, в том числе и во взрослый. При этом какие-то слова воспринимались как абсолютно книжные: буза, клёво и так далее. У нас так не говорили.
Еще был слой уголовного происхождения (за всю мазуту, крюк упал, то есть пришел в крайнее возбуждение, в состояние аффекта), который появился во второй половине 1980-х. В поздние перестроечные времена появились откровенно блатные термины, типа общак, лаве и так далее.
«О, чушпанчик!»
Лохов не было и гопников не было. Были чушпаны, чуханы. Я затрудняюсь сказать, была ли это обычная пацанская невинная лексика или часть уголовной. Скорее все-таки пацанская, эти выражения воспринимались как совершенно безобидные.
Не было такого, что ты либо пацан, либо чушпан; вероятно, это возникло позже, во второй половине 80-х годов. Позднее пацанами стали называться представители группировки, принадлежащие к какой-то системе.
Во времена моего детства говорили при делах, не при делах. При делах значило, что ты с кем-то мотаешься, куда-то включен, вписан в какую-то контору. Я был не при делах. Таких, как я, подтягивали к каким-нибудь мероприятиям только в крайнем случае. Кстати, слова стрелка не было, слова разборки тоже не было. В общем, тащить таких, как я, на какие-то сходняки, которые чреваты махачем, можно было только для толпы, для массы.
При этом все исходили из полного доверия друг другу: нельзя было стучать, ябедничать, откровенничать со старшими, с учителями, родителями, тем более с ментами. Это было категорически исключено.
Обобщенным объектом насмешек и агрессии в подростковых разговорах выступали не лохи, которых не было, и не чушпаны, а кресты.
Крест — обобщенный образ крестьянина из татарской деревни с каким-нибудь уже вышедшим из городского обихода именем, с висячими усами, одетый в затрапезные или, наоборот, слишком яркие шмотки. Их прототипом, вероятно, были деревенские ребята, завербовавшиеся на КамАЗ, которые для городской молодежи были объектом охоты. Это бытовало на уровне фольклора: Мы там крестам вломили. О, чушпанчик! говорили, когда видели человека в хороших кроссовках, которые можно с него снять.
Пока я писал «Город Брежнев», то вспоминал некоторые слова и выражения из моего детства. Вот как говорили подростки: автор; борзой (такой борзой стал); блин; ваще; в натуре; в пятак; врешь ты все, и спишь ты в тумбочке; деловой; дерзкий (самый дерзкий); дяпсан, тепсан; забугорный; заманал; зашибись; зубы жмут или глаз лишний?; зыко, зыкинско; колхозник; контора; крест; мазута (за всю мазуту); махыч, махалка, махаловка, махаться; монтана; на собачку-драчку; не одна ли малина; не хило; пацан — не пацан, докажи, что пацан; покрасить и выбросить; простой такой (как семь копеек одной монетой); раз-два-три-зассал; спрысни; срыгни; типа; фирма́; четко, четкасно; чирик; чмо (чума); что-то я не понял; чушпан, чушок; чухан; шуба! (шухер; шуба! — с вешалки упала, на вешалке висит).
Из взрослого бытового языка помню не доводи меня и нервы мне не надо трепать (нервыма тимә).
Классовая ненависть
«Слово пацана» не сгущает краски, просто в сериале показана Казань, а не Брежнев, и более позднее время. От школы к школе, от района к району все сильно разнилось. Даже в соседних школах могло быть по-разному. В одной школе могло быть жесткое деление на пацанов и чушпанов. А в другой все нормально сосуществовали. Моя школа была образцово-показательной, математической, и директриса многие вещи пресекала на корню. С тем, что старшеклассники начинали бриться наголо, она, конечно, справиться не могла, но запретить приходить в школу в ватниках было в ее силах.
Ватники были бойцовской униформой, потому что пробить ватник кулаком, арматурой и даже нунчаками нелегко. А еще были широкие драповые штаны, которые шились на заказ.
Среди моих знакомых было принято к воротнику телогрейки прицеплять отрезанную от подтяжек блестящую прищепку, которая не только фиксировала ворот, но и служила опознавательным знаком для своих, как и шапки определенного вида.
В те годы во многом эти отношения воспринимались как игра. Не было каких-то вступительных экзаменов, чтобы попасть в группу, не было выплат в общак, грева для зон, подгона старшим, взноса, чтобы из группы выйти. Старших вообще могло не быть, это были саморегулируемые сообщества.
Казань — очень разнообразный город, там и промышленные зоны есть, и непромышленные. До 1970-х годов он был закрытым, а в закрытых городах какие-то явления возникали гораздо быстрее, там была возможность взаимной возгонки разными районами. Если ты хочешь подраться с «классово чуждым элементом», то едешь из рабочего района в центр. В Горьком, Казани и Чебоксарах всегда было, на кого излить классовую неприязнь. В Набережных Челнах, которые были построены целиком практически с нуля, такого центра не было. Там все были примерно такие же, как ты, все приехали год-два-три назад и никто не мог похвастаться, что он старожил. В то же время не было и такого, что «я приехал, сейчас тут порядок наведу». Этим местная жизнь отличалась от казанской.
Мой дом 45-14
Кроме того, была специфика, связанная с комплексами. В Набережных Челнах до сих пор мало кто знает, на какой улице находится дом, хотя город в современном виде существует уже почти пятьдесят лет. Когда его интенсивно застраивали, из тридцатипятитысячного города делали полумиллионник, то строили по строительным комплексам, а позднее концепт улицы так и не прижился. Я жил в доме № 4 по бульвару Бердаха, но никто ни этого бульвара, ни этого Бердаха не знал. Мой дом был 45-14: 45-й комплекс, 14-й дом. И так было по всему городу.
Ты сразу был приписан к какому-то конкретному комплексу и за него держался. Если комплекс маленький — это твои проблемы. Если большой, мощный — у тебя большие перспективы, пока голову не пробьют.
Диалог обычно выглядел так. Первый вопрос: «Какой комплекс?» Ответ, допустим: «48-й». Второй вопрос: «Кого знаешь?» «Кадета знаю, Быка, Мультика». «Кадета все знают, что ты мне мозги-то целуешь?» И дальше начинается пробивка: смотрят, вправду ли ты знаешь авторитетных людей (авторов), которые могут за тебя вписаться, если что, насколько ты сам реальный пацан и не слишком ли борзой. Если ты демонстрируешь свою борзоту, то должен быть готов ответить за слово делом.
Шамиль Идиатуллин — дважды лауреат премии «Большая книга». В «Редакции Елены Шубиной» опубликованы его романы «Бывшая Ленина» (2019), «Последнее время» (2020), «Возвращение „Пионера“» (2022) и «До февраля» (2023). По роману «Город Брежнев» (Азбука, 2017) снимается сериал, который должен выйти на экраны весной 2024 года.
