«Читаем вместе», май 2020
Шамиль Идиатуллин: «Писатель придумывает что-то полезное для выживания своего племени»
Маргарита Кобеляцкая
Лауреат литературных премий «Большая книга», «Новые горизонты», премии им. Владислава Крапивина и других Шамиль Идиатуллин считает, что писать про «здесь и сейчас» совершенно необходимо, это и есть предназначение литературы.
— Шамиль, ваш последний ваш роман «Бывшая Ленина» вышел в августе прошлого года. Его действие происходит в 2019 году. Писать про то, что происходит на наших глазах, вам интереснее и ближе как журналисту и писателю?
— Мне с самого начала было интересно писать про «здесь и сейчас». Обо мне стало известно после книги «Убыр» (вышла в 2012 году в издательстве «Азбука» — «ЧВ»), мистического триллера с героем-подростком. Тогда за мной закрепилась репутация автора фантастики для подростков. Роман «Город Брежнев» посвящен середине 80-х годов прошлого века и моему родному городу Набережным Челнам. Те, кто узнал про меня после той книги, решили, что я пишу исторические ретророманы про недалекое советское прошлое. На самом деле, это было исключение, которое только подтверждает правило. У меня уже вышел седьмой роман, и действие шести из них происходит «здесь и сейчас», и с нами. Для меня это кажется не только самым интересным, но и оправдывающим суть литературы, отвечающим ее предназначению.
— Может ли книга повлиять на формирование характера, на взгляды, у вас были такие книги?
— Только этим литература и занимается. Правильные люди формируются нормальными родителями, хорошей школой и отличными книгами. Ну, и друзьями, конечно. Иной раз выдуманные герои, Эдмон Дантес или Алеша Карамазов могут повлиять на человека больше, чем самый хороший учитель или даже родители. Книга становится таким направляющим вектором, который выталкивает тебя на некоторые рельсы в жизни и заставляет идти именно этим путем. Такая уж мы порода, ничего здесь не поделаешь.
У меня, конечно, были такие книги. Их не очень много. Наверное, те авторы, которые стали моими любимыми в детстве, создали меня как человека пишущего. Как и для многих моих сверстников, одним из таких авторов стал Владислав Крапивин. Второй любимый автор лет с 14-ти — Виктор Конецкий.
Я долго искал, но у меня не получалось найти книги братьев Стругацких. Мой родной город Набережные Челны был построен в конце 70-х годов, фонды библиотек были сформированы тогда же. А Стругацких с 72 по 85-й годы не издавали. Я участвовал в викторинах журнала «Уральский следопыт», и все время натыкался на фамилию Стругацких. Года через два я все-таки нашел их книгу, прочитал, боясь разочароваться, но оказалось, что да, счастье — вот оно.
Но самым любимым моим автором стал Владимир Богомолов, его книга «Момент истины». Я прочел ее довольно рано, лет в 12. Ничего не понял, перечитал, и с тех пор перечитываю раз в несколько лет. Помните, в «Лунном камне» у Уилки Коллинза рассказчик любил «Робинзона Крузо», открывал книгу на любой странице и находил ответ на любой свой вопрос? У меня с «Моментом истины» не совсем так, конечно, но новые грани удовольствия вместо ответов — тоже неплохо.
Ждал десять лет, потом сел и написал
— То, что литература должна приносить пользу – это незыблемая для вас истина?
— Можно, конечно, с этим спорить, но лучше, чтобы польза все же была. Литераторы, как и журналисты, социологи – часть общественного организма, которые отвечают за то, чтобы общество могло понять, где оно находится, не валится ли оно в пропасть, не бьется ли головой об стенку, не ходит ли по граблям. А если заменять это бесконечным обращением к центру удовольствий и вспоминать то, что уже прожито, что понравилось, то мы точно или рухнем в пропасть или голову сами себе снесем. Мне кажется, это одна из функций литературы. Писатели же вышли из тех, кто когда-то пел у костра и рассказывал всякие байки, их не забивали на мясо как тунеядцев лишь потому, что они рассказывали не только интересное, но и что-то полезное для выживания всего племени.
— В вашем романе «Город Брежнев» присутствовала ведь ностальгия по советскому прошлому?
— Ностальгии там не было. Я писал этот роман, исходя из двух причин. Во-первых, мне казалось, что начало восьмидесятых – эпоха страшно важная, именно тогда закладывались понятия и принципы, от юридических до эстетических, по которым мы живем сегодня. Именно те люди, которые тогда были пионерами, комсомольцами, работягами, гопниками, инженерами, колхозниками, строили через 5-10 лет ту страну, в которой мы теперь живем. К тому же та эпоха очень напоминала время, когда я писал роман. Я с ужасом обнаружил немало параллелей: цена на нефть падает в несколько раз, блок НАТО пододвигает свои войска и ракеты к нашим границам, наши войска вводятся в далекую мусульманскую страну, о существовании которой еще полгода назад мало кто вспоминал, спортсменов не пускают на олимпиаду, по телевизору, по радио и в газетах нам рассказывают, какие фильмы надо смотреть, а песни слушать, сбивают азиатский самолет… Настолько зеркальные повторения, что даже немного страшно становилось. Но самое главное, с точки зрения литературы, это, конечно, характеры и драматургия. Стремительное взросление героев на фоне всеобщего слома — заманчивый материал, за который никто почему-то не хотел браться. Я ждал 10 лет, когда кто-то это, наконец, сделает. Не дождался и решил написать сам.
— Вы профессиональный журналист, давно работаете в деловой прессе. Какой журналистский опыт вам помогает, а какой мешает в написании художественной прозы?
— Помогает, в первую очередь, собирать фактуру, препарировать и сепарировать набранный материал. А второй очень важный момент – это способность быстро, коротко и внятно изложить самую сложную мысль. А что мешает? Прозу я пишу не так, как журналистские тексты. Журналистика – это всегда полное отстранение. Я стою над схваткой, над описываемым событием. Излагаю сухо, объективно, чтобы читатель получил полную картинку событий и сам сделал необходимые выводы. В прозе у меня радикально другой подход. В прозе ты не можешь себе позволить роскошь быть холодным и отстраненным. Жизнь героя – твоя жизнь, ты сопереживаешь героям. Плюс я вижу только часть картины глазами героя, от лица которого в данный момент ведется рассказ, и не могу знать, что творится вокруг. Как сейчас мы не можем знать, что происходит, что будет после пандемии коронавируса с экономикой, с ценами на нефть, курсом доллара и так далее. Журналистский герой воспринимает действительность так же, но мы рассказываем о событиях просто с холодным интересом.
Перекошенная литературная пирамида
— Романов на актуальную тему у нас не очень много, в англоязычной литературе на порядок больше. Почему так?
— Весь массив национальной литературы должен представлять собой пирамиду. В ее основе лежит массовая литература, апеллирующая к невзыскательному простенькому вкусу: детективы, простая фантастика, любовные романы. В среднем сегменте этой пирамиды — качественная проза. Она отрабатывает примерно те же мотивы, но ухваченные талантливыми литераторами. А вверху пирамиды — совсем малое количество шедевров, выдающихся текстов, которые останутся и через 50, и через 100 лет. У нас такой пирамиды не скажу, что не было никогда, но не было давно. А сейчас она и вовсе превратилась в перекошенный столбик. И явный трэш, и шедевры, и качественные добротные тексты выходят небольшими тиражами 2-5 тыс. экземпляров. Находящийся на вершине пирамиды Евгений Водолазкин выходит иногда тиражами гораздо большими, чем низкопробная литература. Как поклонник Водолазкина я должен этому радоваться, но вообще это неправильно. То же самое касается и актуального романа, который вырастает из нон-фикшн.
— Почему выходит так мало документальных книг об актуальных событиях?
— Нет, я бы сказал, массового запроса на такую литературу. Книга про Беслан Ольги Алленовой вышла через 15 лет после тех событий. Почти нет такого и на ТВ. По той же причине мало и литературных текстов. Большая часть претензий, которая предъявляется к замечательной серии «Редакции Елены Шубиной» «Актуальный роман», сводится к следующему: большое видится на расстоянии, вернемся к этому позже и напишем. Но такая постановка вопроса кажется мне больше чем преступлением, ошибкой. Хорошо, что некоторые издательства все же издают актуальные вещи.
— Каким должен быть актуальный роман?
— Не знаю. Я не пишу про актуальные события, как в газете. Я пишу про людей. Мы постоянно меняемся. Проза должна быть про современных людей, которые немножко отличаются даже от нас самих 10-15-летней давности. Мы изменились очень здорово. Мы по-другому ходим, думаем, по-другому строим свой распорядок дня, перестроилась манера общения, психология, восприятие действительности, даже телесные привычки. Литература, на мой взгляд, должна, как минимум это замечать и что-то придумывать.
— А герой, как вы его ищете?
— В последнем романе «Бывшая Ленина», например, я постарался что-то придумать на материале конкретного человека, представителя станового хребта нашей страны, женщины средних лет Лены. Она соль земли российской. Выпустила ребенка в жизнь, все у нее хорошо, все за ней, как за каменной стеной. Она особо не кичится своим положением шеи, которая вертит головой (мужем). Готовится жить дальше, идти к счастливой старости. Но тут выясняется, что в ее 41 год жизнь закончилась. Ее семья прекращает свое существование, работа – бессмысленный набор ритуалов, а город, в котором она живет, превращается в ад, в котором ни жить невозможно, ни дышать, ни воды попить без угрозы для жизни, потому что там образовалась огромная свалка. Варианты какие: либо ложиться и умирать, либо пытаться вернуть мужа и дочку, либо придумать, как-то что-то исправить. Мне показалось такая постановка вопроса интересной: что будет делать умный, сильный человек в такой ситуации. Я не хотел брать тему из газет. Подумал, что мусорная тема в стране отыграна и категорически ошибся. В 18-м году, когда писался роман, уже отгремели подмосковные мусорные скандалы. Но когда роман был дописан, началось: протесты в Шиесе, коллапсы в регионах, федеральные программы переработки отходов. Не ту тему я выбрал в качестве фоновой. Но было уже поздно, роман я отдал в печать. И вот с тех пор выслушиваю, что я решил проехать на горячей желтой эпатирующей теме.
«Так не говорят!»
— А нужен ли какой-то специальный язык для ваших целей?
— Большая часть рецензентов ругала роман «Бывшая Ленина» за то, что там неправдивый язык. Мол, так не говорят компьютерщики, провинциалы, старшие подростки, люди средних лет. Тут даже оправдываться смешно: одни не говорят, другие говорят, лично слышал. Да, на мой взгляд, необходимо внимательно слушать, смотреть и срисовывать, записывать себе и использовать актуальные, живые слова, разговоры, манеру общения друг с другом самых разных людей. Двадцати- и сорокалетние не понимают друг друга, им приходится прибегать к растолковыванию на пальцах и чуть ли не услугам переводчика.
— В Фейсбуке вы фиксируете свои словесные поиски и находки. Это ваша творческая лаборатория?
— Это такие отвалы породы. Я с юных лет работаю в газетах не слишком тиражных, но качественных. Похожие вещи теперь происходят с моими книгами. Тиражи у них небольшие, но некоторые квалифицированные читатели и даже коллеги иногда говорят «вау». Другие, правда, говорят: «Писать не умеешь, иди поучись», это нормально. На работе я помимо прочего придумываю заголовки для заметок региональных выпусков «Коммерсанта». Любую более или менее клишированную данность ты сначала пробуешь на прочность, размер и сжатие, потом как-то пытаешься переделать, ну и потом что-то получается или нет. Какие-то выдумки, не вписывающиеся в формат – слишком фривольные, слишком резкие, невнятные, малопонятные, — не идут в газету, я их сбрасываю в «фейсбук», чтобы в голове не толпились, не мешали.
— В каких жанрах еще хотели бы поработать?
— Герои и сам материал сами диктуют, как это должно выглядеть. Раньше я зарекался от того или иного жанра. А теперь я понял, что не стоит. Не очень любил фэнтези, а фантастику любил всегда — но ровно сейчас пишу этническое фэнтези. Или вот к дамскому роману относился с уважительной иронией: где я и где дамский роман? Но ведь в части героя, круга проблем, оптики «Бывшая Ленина» почти дамский роман. Но всякий раз, что бы я ни пробовал писать, все равно получается триллер. У меня в активе и технотриллер, и шпионский роман, и актуальный роман, и мистическая полусказка, и ретро-роман из советского прошлого, и фантастика — но все с элементами триллера.
— Кто ваш читатель?
— Я вдруг обнаружил, что мой основной читатель — женщины. Они ведь не только становой хребет нашего общества, но и главный читатель. Женщины от 23 до 65 лет – самый главный читатель любой литературы, в том числе написанной на русском языке.
— Мы заговорили о женщинах, вы общаетесь с Гузель Яхиной и другими писателями-женщинами?
— С одной стороны, я человек контактный, а с другой — тщательно скрывающийся интроверт. Для меня комфортно бывает сидеть дома, как сейчас в карантине. С Гузель я имею счастье быть знакомым, хотя и очень шапочно. Я отношусь к ней с огромным уважением, граничащим с восторгом. Обе ее книжки – совсем не моя проза. При этом это очень важные и нужные книги. Для всех моих соплеменников, татар, это крайне важно. В той или иной мере тема раскулачивания, изгнания народа со своей земли и из своей веры коснулась всех и каждого. Татарская интеллигенция восприняла книгу очень неоднозначно. Критиков много, но всем им я отвечаю одно: не нравится книга — напишите лучше. Это мегабестселлер, тираж этой книги уже полмиллиона экземпляров. Скоро выходит сериал, который еще больше поднимет популярность этого романа. И что-то никто не пытается написать что-то лучше или хотя бы другое.
Огромное количество писателей-женщин относится к моим любимым, Мария Галина, например. Она совершеннейший гений, после «Малой Глуши» стараюсь ничего не пропускать. Главной книгой прошлого года для меня стала книга Линор Горалик «Все способные дышать дыхание». К сожалению, я очень многое не успеваю прочитать. Сижу в жюри нескольких литературных премий и добросовестно прочитываю номинированные тексты. Ярмо обязательной читки очень хочется сбросить, но пока не получается. Когда я прочитываю 150-170 книг для одной из премии, то уже физически не могу читать для души. К счастью, именно в рамках премий мне удалось открыть для себя нескольких любимых авторов.
— Каких авторов вы для себя открыли?
— Леонида Юзефович я читал еще в детстве, повесть «Контрибуция». Потом, после долгого перерыва прочитал «Зимнюю дорогу», которая вышла в финал «Большой книги», и был счастлив, что она победила. Страшно болел за Алексея Сальникова — «Петровы в гриппе и вокруг него» гениальный роман, остальные не хуже. Очень понравился «Лавр» Евгения Водолазкина. Прозу Жени Некрасовой тоже прочитал, когда был в жюри премии «Лицей» три года назад, стал про нее всем рассказывать, рекомендовать. Здорово, что она молодая и идущая к пику своих возможностей. Наверняка будет долго нас радовать. Это если навскидку.
Челны – Казань — Таганка
— Вы перебрались в столицу 17 лет назад. Нашли здесь свой город или больше любите Набережные Челны, Казань?
— Я человек домашний, мне важно иметь свой дом, но к новому дому привыкаю долго. Так было в Казани, куда я переехал в студенчестве. Я же вырос в Набережных Челнах, по сути, спальном районе на полмиллиона человек: дома всего нескольких серий, пяти-, девяти- и шестнадцатиэтажки, одинаково облицованные, широченные проспекты, гладкие дороги, никаких кривых улочек и исторических центров. И поначалу, когда я приехал учиться в столицу Татарстана, разные дома в Казани, которые хаотично лепятся друг к другу, выглядели для меня странно. Все эти Казани, Петербурги, Брюссели – кургузые домишки друг рядом с другом… Тяжело привыкал, в конце концов, полюбил — и тут пришлось переезжать в Москву.
В Москве ситуация была немного другой, конечно. Одно дело, когда в конце 80-х я оказался в Казани, совсем голодранец, в общаге, где жили такие же нищие и веселые студенты. Другое дело — уже состоявшийся человек, у которого должность, зарплата, семья. Правда, нагрузка была дикая. Я ездил на работу каждый день с Таганки на Сокол. И то, что на площади Маяковского стоит памятник, я заметил только на десятый год. Я ездил на машине и смотрел перед собой. Районы Таганки и Сокола я, конечно, более-менее освоил и полюбил.
Москва – это город, где я живу уже больше, чем в любом другом. Для моих детей уже она очевидно родная. Казань они помнят плохо, скорее той, какой она стала, чем той, что была раньше. Надеюсь, что доживу в Москве до пенсии, до старости и рассмотрю ее как следует. Начну с Таганки, район-то наш, татарский.
