Во время поездки в Саудовскую Аравию я вел дневник, чтобы легче было писать заметку для «Власти». Потом, правда, бросил, чтобы легче было писать заметку для «Власти». Но некоторые фрагменты с фотографиями есть смысл привести.
Паломница, завершившая метание камней в стену Джамарат
Представители Минкультинформации Саудовской Аравии просили не брать с собой много вещей – только самое необходимое. Просьба выглядела вполне логичной: во-первых, я предполагал, что как минимум три ночи мы проведем практически в чистом поле. Во-вторых, ихрам – это не просто одежда, а вполне официальное состояние, в которое человек входит, тщательно омывшись, надушившись, очистившись от ненужной растительности и помолившись – а потом, до выхода из этого состояния, не имеет права пользоваться мылом, шампунями, парфюмерией и даже гигиеническими салфетками, подрезать ногти и волосы, чувственно касаться супруги, надевать перчатки и любые вещи по размеру, и даже накрывать голову чем бы то ни было или, допустим, охотиться (правила для женщин малость помягче – хотя бы потому, что ихрам как одежда для них сводится к традиционному мусульманскому платью). С учетом этого лишними представлялись практически любые вещи.
Правда, тем же утром всем журналистам вручили официальное приглашение на торжественный прием в связи с завершением хаджа (17 ноября), с указанием «форма одежды официальная или традиционная». Ни той, ни другой у меня не было, выдать джинсы за татарский национальный костюм я вряд ли сумел бы, оттого легкомысленно решил, что попрусь прямо в ихраме (кто скажет, что нетрадиционная одежда?), куплю чего-нибудь ближе к сроку или просто манкирую этим событием.
В общем, я, поколебавшись, оставил даже нетбук, решив, что заряжать его будет негде, сунул в сумку фотоаппарат, камеру и несессер с умывальными принадлежностями и принялся с иронией наблюдать за тем, как европейские коллеги грузят апельсины бочками, вернее, автобус громадными чемоданами и сьют-кейсами.
Европейских коллег, кстати, удивительно много – не только вполне ожидаемые боснийцы и немцы с англичанами (ну как немцы с англичанами, по паспорту, конечно), но и, допустим, итальянцы – как арабского, так и исконного происхождения (с одним разговорился, тот говорит, принял ислам лет 20 назад, от изложения причин со смехом уклонился). Среди журналистов даже японский мусульманин был, совсем такой Хаттори Ханзо из «Убить Билла». По его словам, этнических японцев-мусульман немного, около 10 тыс., если считать с иммигрантами, то около 100 тыс. – тоже, в принципе, чуть, учитывая, что население Японии уже сопоставимо с российским.
В общем, загрузились, поехали – тем интрига дня и исчерпалась. Дороги в королевстве отменные, машины тоже, в основном джипы или японские седаны, летят обычно 120-130 км/ч, не подрезая друг друга: почти все шоссе прострочены пунктиром металлических блямб, разграничивающих полосы. Пейзаж неинтересный: скалистые холмы, за ними пустыня, перед ними редко-редко палатки и стада верблюдов, чуть чаще заправки и кусты придорожных заведений. Ближе к Мекке полет, конечно, замедлился, на подступах к долине Арафат, всеобщему первому пункту назначения, совсем застыл. Машины, автобусы и грузовики ползли густой кашей, все с паломниками, естественно. Тут уже пошло подрезание, продавливание и дергания из-за того, что пеший паломник юркнул в щель между автобусами.
Доехали.
Лагеря паломников огромны – оно и понятно, в маленькие такую армаду не упихнешь. Честно говоря, ни разу и не упихнули: и в Арафате, и в Мине улицы, разделявшие сотни тысяч благоустроенных шатров с кухоньками, кондиционерами, умывальниками и канализацией, были забиты сотнями тысяч «диких» паломников, которые обеспечивали себе все перечисленные удобства с помощью нескольких коробок, бутылок и кусков ткани.
Лагерь минкультинформации представлял собой четыре ряда крупных металлических контейнеров типа железнодорожных, в каждом из которых находились восемь раскладных кресел-кроватей и кондиционер. Еще в лагере было несколько здоровенных санблоков и столиков с титанами и чаем-кофе, медиацентр с компьютерами и Wi Fi (вот тут я впервые затосковал по нетбуку) и отдельно стоящий стеклянный параллелепипед, совмещавший роли клуба, мечети, столовой и актового зала.
Журналисты арабского Russia Today подбили меня поучаствовать в сюжете, который они утром сделают на горе Арафат. Я, подумав, согласился – хоть до горы доведут, все проще будет.
Договорились встретиться в центре лагеря в 5 утра. То ли будильник не сработал, то ли я его не услышал – но проснулся не в пять, а минут на пятнадцать позже, от азана. В итоге к горе Арафат мы отправились уже после утренней молитвы, в половине шестого. Было совсем темно, но движуха на дороге кипела как днем: люди шаркали в три ряда, стараясь не отдавить головы спящим на обочинах, и недовольно уступая редким, но метким и вонючим автобусам. Идти было минут двадцать, мы уложились в полчаса. Во народу-то, подумал я, подходя к горе. Молодой еще был, наивный.
Гора Арафат не слишком высока. По сути, это гранитный холм метров 70 высотой, очень неровный, весь в округлых валунах, шишаках и карнизах, устойчивость которых нормальному человеку кажется довольно спорной. Но пока подсеменишь к подножью, залитому морем медленно тянущихся вверх паломников, успеваешь сквозь полумрак разглядеть, что на каждом торчащем под острым углом каменном желваке расположились пять индонезийских тетушек в костюмах перевоспитавшихся нинзя и пара суровых бородачей с пузами не в пример моему – а прямо под желваком, посреди пустых бутылок, мятых коробок и иного неисчислимого мусора, расстелился и дремлет безмятежный паломник. Утешают и общие соображения: за 1400 лет ничего не осыпалось, да и паломники не самоубийцы ведь. Утешение, конечно, не универсальное, но на поверку валуны оказываются будто вбетонированными, так что к вершине народ карабкается смело и беззаботно.
Гора Арафат
Беззаботность помогает паломникам перешагивать через головы, требовать помощи вышестоящих товарищей, самим подпихивать вверх незнакомцев или просто основательно садиться между работающей телекамерой и вещающим в нее репортером, а на его прочувствованный упрек отвечать безмятежным: «Да чего ерунду снимаешь, лучше меня сними». Самое интересное, что репортер обычно подчиняется.
А рассвет уже все заметнее – и еще заметнее приток паломников. Теперь ими довольно плотно забита вся площадь у подножья горы в направлении долины, при этом прямо видно течение с того самого направления. Слева от горы площадь полупуста – но там и выходов на скалу нет, глухая вертикаль, так что этот участок забьется последним. Пока забивается гора Арафат. Люди снизу ползут и карабкаются, подают другу другу руки, закусив подол, подхватывают детей, на время меняются зонтиками, чтобы не мешали – и просачиваются к вершине, которая вроде и без того забита. Оказывается, ничего подобного. На вершине установлена небольшая белая стела. Час назад вокруг нее было что-то типа заседание совета отряда у школьного знамени. Потом – совета дружины. Теперь стела торчит самой макушкой будто из виноградной грозди, а гроздь наливается новыми ягодами, то есть головами.
Тут я решил, что уже достаточно отстоял, отчитал – да и забраться помог достаточному количеству старушек и дедков. Аккуратненько, почти не скользя подошвами сандалет по наклонным плоскостям, спустился и вниз и пошел в лагерь.
Я на пути в лагерь паломников в долине Мина
Идти против течения оказалось не слишком легко, но возможно. Да и «против течения» оказалось относительным: публика, оккупировавшая подножье горы, давно никуда не двигалась: она разбила микропалатки, расстелила циновки и теперь готовилась спокойно и с предельно возможным комфортом встретить вечер. Народ ел, пил, трепался и торговался со спекулянтами, которых набежало немерено – с зонтиками и «вьетнамками», телефонными зарядками и симками, пластиковым ковриками и роскошными золотыми термосами всепобеждающе китайского вида. Чуть дальше течение тоже было обоюдным: да, десятки тысяч семенили к Арафату, но вполне себе тысячи удовлетворенно брели в обратном направлении, почти не отвлекаясь на выскакивающих с окраин нищих и спекулянтов, выстроившихся и вдоль дороги. Здесь стояла артиллерия рангом потяжелее: на тележках, с которых торговали фруктами, местным пловом и еще чем-то съедобным.
За пределами финишной прямой еда раздавалась бесплатно: я насчитал минимум три грузовика, с которых в руки всем организованным желающим рассовывались картонные коробки (в каждой – коробочка сока, пачка тоненьких блинов, кекс, кусочек плавленого сыра и бутылочка воды). Неорганизованным желающим, в том числе довольно крупным, маленькие сотрудники благотворительных фондов бесстрашно объясняли, что конец очереди вон там.
До своего контейнера я добрался без приключений и самое интересное почти прохлопал. Через пару часов жара стала нестерпимой, а давка – почти смертельной. Ребята рассказывали, что два людских потока шли друг на друга лоб в лоб, медленно и неотвратимо, как автопоезда на гололеде, встречались, вдавливались – и передние старики просто зависали в воздухе с совсем неживыми лицами. А больница, расположенная забор в забор с нами, первые полчаса предпочитала никак не реагировать на вопли, жалобы и яростное бренчание по решетке.
Я выскочил на крышу, когда ситуация успокоилась. Надо всей долиной Арафат крутились оросительные вентиляторы, увлажняя слишком сухой воздух. Людская река внизу была многотысячной, особенно у раскинувшейся через дорогу гигантской мечети аль-Намира, но уже не убийственной. Внизу блестела кривым колесом опрокинутая тележка. Рассыпавшиеся апельсины и банан продавец сгреб поближе к ней, прикрыл куском картона и озирался, явно вычисляя момент, когда можно будет поднять, отладить и загрузить тележку. А в ворота больницы после совсем недолгого крика вносили очередного пациента – худосочного бородача, поймавшего солнечный удар. А в небе давали круги вертолеты Apache и какие-то птицы семейства орлиных, по очереди и без остановки.
На сей раз паломничество обошлось без нападений, эпидемий и иных напастей. По данным Красного Полумесяца, за медицинской помощью обратились 2,3 тыс. паломников, в основном с простудой, случились пять ДТП. О жертвах медицинские и иные власти решили не сообщать – хотя, например, про смерть двух паломников рассказали представители правительства Киргизии. Да и ранения, на моих глазах полученные стариком, неудачно пытавшимся проскочить перед ускорившимся автобусом, выглядели мало совместимыми с жизнью.
Но даже тропических масштабов ливень в последний день хаджа особо никому не помешал – так, малость подтопил лагеря (хотя были иные прецеденты: например, после одного из наводнений таваф вокруг Каабы могли совершить только те, кто умел хорошо плавать).
Главным героем хаджа нынешнего, 1431 года хиджры стал, конечно, выходец из Сомали Али Абдула Рахман Шариф. 29 лет назад контузия сделала его глухонемым. Он уехал лечиться в Британию, а когда врачи сказали, что медицина тут бессильна, предпочел не возвращаться на охваченную гражданской войной родину. В этом году он отправился в хадж, в положенный срок семь раз обошел Каабу, напился воды Зам-зам из колодца, принадлежавшего еще предкам Мухаммада, и зашел в туалет. А выйдя, услышал призыв муэдзина к молитве. Шариф бросился к своей группе с воплем «Я слышу!» А группа, которая до сих пор общалась с товарищем с помощью записок, выйдя из остолбенения, объяснила Шарифу, что он еще и говорит. Осмотревшие паломника врачи нашли его слуховой и речевой аппарат «очень нормальными и здоровыми» и отметили, что возвращение слуха более чем через полгода – случай уникальный и с медицинской точки зрения необъяснимый: «Чудо и воля Аллаха».
Но более чудес потрясало всеобщее смиренное терпение.
Ночевка в долине Муздалифа
Паломники совершенно тихо и покладисто принимали необходимость стоять часами на 40-градусной жаре и в натуральной мясорубке, спать на улице – в лужах и грудах сплющенных упаковок, питаться непонятно чем, выстаивать 40-минутную очередь в туалет или справлять нужду в бутылочку, наматывать лишние километры из-за остроумия проектировщиков. И при этом были абсолютно счастливы.
Очередь в туалет в «диком» лагере близ долины Мина
Я стал свидетелем всего трех случаев повышения голоса. Первый случай, в общем-то, и не считается: солдатик попробовал запретить местному телевизионщику вытаскивать камеры-штативы и прочую аппаратуру из остановившегося в неположенном месте автобуса. Журналист в 40 секунд закошмарил несчастного солдатика покруче, чем генерал ФСБ подвернувшегося гаишника.
Второй момент был как раз связан с госпитализацией паломника, свалившегося от жары и давки в районе горы Арафат – его спутники смогли достучаться и докричаться сквозь решетку ворот до больницы, почему-то сперва наглухо запертой перед возможными пациентами, и втащить страдальца внутрь.
А третий случай, наиболее показательный, произошел в толпе, бродившей по долине Муздалифа. Брутального вида бритоголовый бородач обнаружил, что менее бородатый сосед, придерживая на голове здоровенный тюк, локтем коснулся одной из его спутниц – кто это был, жена, мама или тетушка, понять было невозможно из-за характерной женской униформы. Бритоголовый несколько раз, наращивая громкость и жесткость, сделал замечание предполагаемому обидчику, который, возможно, и не понимал сути претензий из-за давки, загрузки и ограниченности обзора. Тут вмешался его спутник, который наорал на бритоголового – насколько я понял, на тему «Все мы мусульмане, святое дело делаем, хорош докапываться». Что характерно, подействовало: бритоголовый, сверкнув глазами, утащил прекрасное сопровождение подальше от навьюченных локтей.
Мечеть аль-Харам в Мекке
От Джедды до Мекки 80 км. За 25 км до въезда на родину ислама на стандартном дорожном щите под стандартным же двуязычным указанием направления на Мекку крупно написано «Только мусульмане».
Иноверцы в священные места не допускаются – оттого в анкетах при получении визы следует указывать вероисповедание. Характерно, что следующим пунктом в моей анкете стоял «мазхаб». Но когда я, усомнившись в том, что предполагаемые читатели анкеты владеют тонкостями русской транскрибицонной традиции, уточнил, как писать: «Ханафитский», «Ханифитский» или «Абу Ханифы», чиновник, явно не слишком уловив суть вопроса, предложил немедленно этот пункт пропустить.
В Мекку с той же легкостью не пропустят никого. И в последний месяц лунного года правой веры становится недостаточно – нужно разрешение на хадж, причем не только иностранцам, но и жителям королевства, на которое выделяется рекордная квота – 750 тыс. из 2,5 млн. (получилось-то все равно сильно больше).
Полиция пытается освободить дорогу автобусам на шоссе через долину Мина
Через километр после развязки с указателем про мусульман стоит блокпост паспортной службы. Нас он тормознул минут на пять без видимых причин (какая-то неувязка в списке паспортов, надеюсь, хоть тут моя виза задействована не была) и без видимых же причин отпустил. Дальше ехали с хоровыми молитвами – так положено.
Мекка – стандартный восточный город: видно, что старинный (по разноуровневому гористому ландшафту и общей стилистике), что арабский и что богатый (много нестандартных высоток). И тут наконец-то появляются пешеходы, почти незаметные в других саудовских городах. Паломники, естественно – мужчины в ихрамах, женщины в национальных версиях мусульманской одежды. Но это не совсем та Мекка, куда они стремились. Та Мекка находится за горным перевалом, небольшим, но могучим. Миновать его можно поверху, недлинной пешей улицей, или на автобусе, через тоннель Баб аль-Малика. Мы ехали на автобусе, который высадил нас метров за сто до выхода на воздух – дальше пешком по стандартному бетонному тоннелю, мимо разномастных группок паломников и нескольких профессиональных нищих.
И улица, и тоннель выходят на площадь у Масжид аль-Харам, Запретной мечети. Вот она и есть центр хаджа, веры и истории. Сюда направлена кибла во всем мире, здесь во внутреннем дворе находится Кааба, сюда не допускаются люди, не вошедшие в состояние ихрам, сюда едут миллионы паломников, чтобы совершить хадж или умру – это тот же хадж, который происходит не с 7 по 10 день месяца зуль-хиджа (в этом году период приходится на 14-17 ноября).
Ихрам мне выдали мининформовские люди, инновационный, на липучках и заклепках, и с сандаликами в упаковке. И денег не взяли – я перенес это легко, а вот ребята, совершившие умру парой дней раньше, горевали: «Мы же платить по правилам должны!» — сетовали они, как-то позабыв, что до сих пор вообще-то ни за что не платили.
Вся инновация мейд ин Чайна, естественно. Нижнее полотнище имело угрожающую поясную систему – с широким резинками, липучками, карманом и пластмассовым карабином. Зато липучка на верхнем полотнище оторвалась через час, но и без нее все прекрасно держалось, только края липучки шею царапали. Сандалики имели откровенно одноразовый вид и бодряще воняли пластмассовой резиной – но на ногу сели вроде нормально. Ну и чо: на краю площади я их снял, задумался перед плакатиком, рекомендующим в целях сохранности обуви таскать ее с собой в пакетике, вздохнул (ну какой у меня пакетик, у меня карман-то в таком месте, что лезть стыдно) и прицепил сандалии к ремню камеры.
Дошел сквозь великую, но еще проходимую толпу (многие в масках) до входа в мечеть – а там полупустой шкафчик для обуви. Обрадовался, мощно запомнил место и вошел в святыню.
Святыня, конечно, грандиозная. Поход сквозь мечеть во внутренний двор занял 10 минут, положенный ритуалом семикратный обход Каабы – минут 40. Я помолился за всех, кого вспомнил. На самом деле это не очень трудно – ответственность и странная надежда, что вдруг подействует, и все зависит от тебя, от того, какие слова найдешь, – так вот, они давят куда сильнее, чем соседи, плотно семенящие спереди-сбоку-сбоку-сзади, и еще руками упираются – а многие бегут паровозиком, руки на плечи друг другу, а другие читают на ходу поднесенный к лицу Коран, кто шепотом, а кто громко – и соседи хором подхватывают, — а потом все забывают, потому что равняются с фасадной стенкой Каабы, и все простирают к ней руки и выдыхают: «Аллаху Акбар!» — и подносят руки к губам и глазам (по уму-то надо коснуться стены или поцеловать ее – но я подозреваю, в зуль-хиджа это почти невозможно). И тут же спотыкаются, потому что наиболее вдохновившиеся садятся читать намаз прямо на полушаге, и не в одиночку садятся, а группами по 10-15 человек, и женщины первые, а с ними старики с крашеными хной бородами, и европейского вида мужики – и как бы на них не свалиться или просто не придавить преклоненную голову. А солдатики вокруг Каабы, вцепившись в специальные петли, свисающие со стен, пытаются молельщиков поднять и отогнать.
Кааба – это куб, а черные стены с золотой вязью – полотнища, спущенные с крыши. Они ежегодно обновляются, чтобы не терять угольно-золотой свежести: прямо поверх одного полотнища с крыши распускается другое, такое же – пока паломники кружат в нескончаемом таваф.
Вид на Каабу с галереи аль-Харам
Одновременно так же, против часовой стрелки, кружат тысячи людей за перилами выходящих во внутренний двор 2-4 этажей аль-Харама – и ближе всех к площади по специальным пандусам кружат коляски: так совершают таваф старики и инвалиды, которым специально выделяют коляски и дяденек-толкателей. Остальные верующие смотрят на Каабу через их головы.
Потом я сделал намаз внутри аль-Харама — здесь это не по времени, а нон-стоп. Многое не сочетается с известными правилами: большинство паломников с непокрытыми головами, для женщин есть отдельный вход, но входят все как попало и молятся вперемешку. Семь раз пробежал между холмами Сафа и Марв, поверх которых выстроена отдельная галерея. Напился воды из колодца Зам-зам. Побродил по этажам (размерами это примерно 3-4 поставленных друг на друга торговых комплексов «Город», с эскалаторами, поилками, умывалками, шкафчиками с Коранами и тысячами верующих, которые молятся, читают Коран, беседуют, трындят по телефону или просто спят).
40 минут на таваф, столько же на сай (бег между холмами) и примерно час на изучение интерьеров — хороший результат, на самом деле. Тут ведь надо понимать, что внутренний двор аль-Харама размерами сопоставим с очень большим стадионом. Интерьеры мечети – с несколькими стадионами. А площадь вокруг аль-Харама – с десятком стадионов. В общем, всего комплекс вмещает 750 тысяч человек. А в этом году в хадж прибыли 3 млн.
Поэтому мне очень повезло с 40 минутами – спасибо нужному часу, выбранному организаторами нашей поездки: в два часа дня в Мекке было +36, так что большинство паломников предпочло подойти попозже – и оставить меня босым. Я просто не добрался до входа, у которого оставил обувь. Вернее, половину пути я преодолел, но тут меня поймала полиция. То есть я думал, что это я ее поймал, чтобы уточнить, верно ли выбрал направление. А молодой солдатик – четвертый, что ли, остальные в упор английского не знали, — вдруг решил сделать стойку на камеру, откровенно болтавшуюся на моей махровой груди.
Ага, говорит. Снимал, говорит. Сдавай-ка вон в ту камеру хранения, говорит.
Тут я объяснил, что иду не в мечеть, а к выходу, потому что уже завершил таваф и сай – и подскажи-ка мне лучше дорогу.
Тут он обратил наконец внимание на ихрам, который я после завершения таваф с полным правом накинул на оба плеча (до того правое плечо и рука были голыми – я сперва вперся на площадь с закрытыми плечами, мне европейского вида мужик, деликатно тронув за локоть, объяснил на ходу, что рано – а потом уже, на выходе, другой мужик, восточноевропейского вид, пытался объяснить то же самое – и дико извинялся, узнав, что я уже того-с) – объяснил и отпустил.
Я снова поперся в сторону сандаликов, но тут меня поймали еще раз, при тех же обстоятельствах.
— Германия, Турция, Канада? – спросил традиционно молоденький полицейский.
Я сказал правду.
— Ру-усия, — протянул полицейский радостно – и объяснил товарищам явно из цикла «Ну конечно из России, с камерой ведь». Запомню, решил я, но предпочел более не рисковать.
К России саудиты относятся с вежливым равнодушием. И повода для других отношений не возникло, к счастью или сожалению, да и принято у них так.
Как россиянина меня вообще мало кто идентифицировал – кроме таджикского дедушки, которому я преступно помог настроить камеру в телефоне. Продавец тапок, подумав, назвал цену по-турецки. Я растрогался и ответил по-татарски. Боюсь, что разницу собеседник не уловил – но расстались мы крайне довольные друг другом и приобретениями. Радостно было сознавать, что мое лоховство, явно уникальное, останется не бросающимся в глаза.
Но это было чуть позже. Сперва-то я пошел от бдительного полицейского в указанном направлении, к собственным тапкам. Но там была толпа как в час пик в Новокузнецкой, а дистанция раз в двадцать превышал отрезок от новокузнецкого поезда до эскалатора, и под ногами снова сидели молельщицы, и парочку я не раздавил чудом и прытью.
И решил идти босиком. Пусть все видят, какой я лох.
Быстро передумал не из-за твердости камня, во дворе мечети вообще мрамор, а дальше пристойный асфальт. Просто над асфальтом мыли руки, выливали на него сок, швыряли салфетки и что только не.
Я выкарабкался из толпы, узнал у очередного полицейского, что тоннель мне искать бессмысленно, а лучше пройти вон той улицей, это пять минут – и буду прямо у гостиницы, возле которой ждет автобус. Купил тапки, позвонил сопровождающему из Джидды: мол, бегу уже к вам, скоро буду, без меня не уезжайте – и пошел на ту улицу. Было 15 минут шестого – на 15 минут позже срока сбора.
К автобусу я подошел через полтора часа.
Потому что выяснилось, что пройти на указанную полицейским улицу можно только через площадь возле мечети. А там как раз начался вечерний намаз – а паломников по сравнению с послеполуднем прибавилось примерно втрое.
И я застрял.
Потом побежал в 30-сантиметровом промежутке между рядами молящихся, застывая, как заяц, когда все застывали или садились. Было дико стыдно, особенно когда в пятки носом утыкалась тетка или совсем дедушка. Чуть-чуть успокаивало, что таких вот челноков, перепрыгивающих через головы, было с полсотни. Ну, я на ходу попросил Аллаха не гневаться, и продолжил просачиваться.
А потом увидел, что указанная улица представляет собой ту же площадь перед мечетью, только втянутую в длину. Копец, понял Штирлиц – и увидел наконец тоннель.
Нырнул, поозирался, автобус с табличкой отеля не нашел – и решил идти пешком. Ехали вроде недолго, не Лефортовский же.
Оказалось, не Лефортовский – но километра на два вытянул.
Тоже полезно, ладно.
Добрался до группы, рассыпался дикими извинениями – а сопровождающий рукой машет и успокаивает: хадж, говорит, все понятно.
Возвращение из Мины
А потом мы полчаса ждали товарища из Египта.
Он пришел босиком.