«Последнее время». Отзывы

«Новый мир», №1, 2021
ВЫЙТИ В ИСТОРИЮ

Ася Михеева
Существуют два архетипичных представления о времени. В основе любого распространенного мировоззрения лежит одно из них; а наука, что важно, — избегает твердо высказываться по их поводу (вроде бы, конечно, скорее второй вариант, но мы же не знаем, что было до Большого взрыва и, главное, сколько их было?) Мирча Элиаде¹ считал, что модель линейного времени присуща авраамическим религиям и связанным с ними мировоззрениям, а время циклическое — всему остальному человечеству. Но все сложнее. Циклическое (оно же мифологическое) и линейное (оно же историческое) времена сопутствуют каждому из нас как уровни восприятия и обработки событий в памяти. А значит, циклическое время не чуждо и авраамическим религиям, ибо «что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем
Выбор, в какой реальности жить, — в конечном счете за человеком. Хотя, само собой, физиологические циклы дня и ночи, зимы и лета, смены поколений имеют мощное воздействие на наши чувства, поэтизация увядания и воскрешения, праздничных годовых циклов не прерывалась ни в одной известной традиции. Мы — коллективные животные, нам приятно быть частью чего-то большого, хотя бы и частью повторяющегося цикла. А в линейном времени кто мы? Мгновенные искорки, не более.
С другой стороны, уникальность личности, ее вклад, ее заслуга в том, что дальнейшее отличается от предыдущего, — существуют только в линейном времени. В циклическом — тряси, не тряси Десять Тысяч вещей — они останутся собой, только утомишься, и след твой на песке все равно сотрется.
Первая преамбула на этом окончена, но предстоит и вторая. Новый роман Шамиля Идиатуллина «Последнее время», несмотря на то, что вышел во внежанровом издательстве, вроде бы им самим позиционируется как фэнтези. Фэнтези — весьма дискутируемый жанр, но его глубокую мифологичность, кажется, никто не отрицает. Время в фэнтези принципиально циклично (хотя циклы могут быть очень велики), что позволяет логически непротиворечиво существовать исполняющимся пророчествам, смертным божествам и прочему — в меру фантазии автора, а также способствует ожиданию того, что Железный век таки конечен, а Золотой — обязательно вернется, при надлежащем обращении с пророчествами, и даже те, кто погиб сейчас, возродятся потом.
И вот что я скажу, после двух преамбул: нехорошо обманывать читателя, Шамиль Шаукатович.
Никакое это не фэнтези.
Да, в романе присутствует локация, где царит циклическое время, порождающее богов, магию, особые места и особые силы. Но это именно локация, за ее границами течет совершенно иная жизнь, и даже там, где время ложится петлями, — это другие петли, другие волшебства и другие боги. Переходы из Космоса в Космос, из-под юрисдикции одних существ под юрисдикцию других — это для фэнтези не критично, это бывало. Опаснее для жанра то, что на сталкивающихся границах замкнутых локальных уроборосов время романа начинает искрить и распрямляться, становясь одноразовым, линейным — последним².
Сказка лопается, когда Алиса просыпается; фэнтези лопается, когда пророчества, силы, боги и наговоры осыпаются в пальцах в труху. Было и нет.
Такая реконструкция жанра, наверное, похожа на прорывное уничтожение «четвертой стены» в театре. С другой стороны, Идиатуллин — не тот писатель, от которого ждешь честного пропповского сюжета, пора привыкнуть.
Какую же историю рассказывает автор на такой сложной сцене?
На очень сходном с нашим пространстве обитает несколько народов. Резкие, расчетливые, жестокие урмане. Несущие с юга слово Тенгри-Неба люди Коня. И живущие в лесах мары, чья земля служит им.
Лежащая между Севером и Югом лесная земля Мары — огражденная некими благоволящими ее народу силами, впускает неохотно, но богата ценными ресурсами. Завоевать ее не удается, ужалить коварством — тоже никак, защита велика, непонятна и безжалостна.
В последние годы мифология и космогония финно-угорских народов России из области узкого этнографического интереса неожиданно (а может, и нет) переместилась в область художественного осмысления, в результате чего мы открываем для себя, что помимо откровенно поздних конструкций славянского язычества есть освежающе необычные и, главное, совершенно настоящие пантеоны, сказки, эпосы и, главное, совершенно здесь, под боком, далеко ходить не надо. Навскидку вспоминаются веб-проект «Урал мари. Смерти нет», «Овсянки» Дениса Осокина, его же «Небесные жены луговых мари» (и одноименный фильм), стихи Екатерины Соколовой и Аллы Горбуновой и т. д. Мифология мари сложна и нетривиальна сама по себе, а для целей Идиатуллина подходит идеально. Мари действительно жили в весьма негостеприимных для чужака лесах, и их навыки выживания действительно могли показаться чужакам магией.
Итак, мары — волшебники, и хода в заповедный лес нет. Тогда колдуны народа Коня подбрасывают марам ребенка. Подбрасывают не просто, положив на край леса, а отослав вместе с заведомо обреченным отрядом в глубокий набег. Мары, согласно своим правилам, оставляют мальчика в живых. Когда ребенок подрастает, его, согласно этим же правилам, полагается изгнать (еще лучше убить). Но ему почему-то позволено жить дальше.
Троп смертоносного подкидыша вполне характерен для фэнтези, и вроде бы даже он начинает раскручиваться, но тоже как-то не так — не обиженный изгой, не полностью перекованный новой родиной ее защитник… Так, серединка на половинку. Мир, в котором он прожил большую часть жизни, ему и чужд, и мил (особенно девушки). С какой-то местной магией он научился справляться, какую-то так и не освоил. И к тому, что реальность Леса вокруг него начинает разваливаться, он вроде бы не имеет ни малейшего отношения.
И вот тут остановимся.
Когда онкилонский шаман в «Земле Санникова», увидев чужаков с карабинами, говорит, что миру онкилонов пришел конец, — он говорит совершеннейшую правду. Нет, разумеется, отважные путешественники не имеют никакого отношения к пробуждению вулкана — но именно с их приходом, как и было предсказано, народ погибает.
В повести Александра Мирера «У меня девять жизней» (1969) могучая биомагическая цивилизация точно так же рушится от внешней причины сразу после прибытия внешнего наблюдателя.
Два раза — совпадение, третий — тенденция; что же общего у трех дивных благополучий, которые отлично и ловко управлялись с врагами, но рассыпались вдребезги от одного присутствия изучающего взгляда? Во всех трех источник благополучия был полностью вне управления человеком. И если с онкилонов, поселившихся под сенью вулкана, спрос маленький, то миреровская цивилизация сама передала своим биокомпьютерам все бразды правления, включая пренатальную стимуляцию задатков индивида. Идиатуллинские мары где-то посередине — они принимают как должное силу, поступающую от земли и богов, и, хотя умеют ею управлять, никак не озадачены ее источником. Есть и есть. Наше дело — растить еду, ухаживать за электрическими деревьями, заряжать самокаты, выращивать аэродинамически перспективные крылья.
В итоге реакция их на обрушение дома богов неотличима от реакции зумера, в доме которого отрубили электричество. Вайфай сдох, микроволновка сдохла, чайник не работает, холодильник подозрительно молчит. Зумер откладывает стило вакома, бросает айкос, берет полуразряженную мобилу и задумчиво выходит в белый свет в поисках работающего вайфая, не пытаясь ни попробовать починить пробки, ни узнать у соседей, что за авария, ни послушать городскую сирену, ни даже поинтересоваться, что за подозрительные типы толкутся у подъезда.
И тут недурно вспомнить, что писатель Идиатуллин никогда не писал совсем уж отвлеченной фантастики, а, бывало, и предугадывал реальное развитие событий. И проблема неуправляемости источника благ — реальная, грозная проблема, висящая над всеми нами уже прямо сейчас. Никто, действительно НИКТО на данный момент не знает точно и полностью, как работают механизмы гуглпоиска. В Европе и Соединенных Штатах набирает популярность профессия промышленного археолога. Кстати, очень увлекательная профессия. Это специалист, который по остаточным, чудом не списанным документам, интервью с дряхлыми бывшими работниками, по данным с завалявшихся трехдюймовых дискет и стершимся калькам изучает, как именно строился и надстраивался изучаемый завод и где глубоко под бетоном проходят трубы и проводка, как конструировалась когда-то шахта и где ее самые уязвимые части, какие проблемы проявятся при попытке модернизации и не дешевле ли все взорвать и затопить. Эта профессия — само ее существование — означает, что мы теряем управление тем, что было сделано до нас. Техногенная цивилизация медленно, но неотвратимо перестает быть управляемой — и становится чудовищно уязвима.
Однако вот в чем фокус — изучать изменения, сравнивать состояния, понимать тенденции возможно только в пространстве исторического мышления. Любая археология (не только промышленная) — часть научного подхода к истории. Реальность же, в которой время циклично, предполагает, что все рано или поздно устроится само. Прививки — выдумки рептилоидов, маску при эпидемии носить грешно, покидать землю предков — предательство.
Хотелось бы, конечно, надеяться, что предсказанная Идиатуллиным социетальная³ катастрофа, маркированная подозрительно знакомыми топонимами, не исполнится настолько же быстро и точно, как предсказание мусорных бунтов в «Бывшей Ленина». Но как предупреждение о страшной опасности психологического комфорта, присущего парадигме циклического времени, книга безусловно правдива.
Все три ведущих персонажа — мальчик-подкидыш, женщина-степнячка, проданная в рабство на Север, и девушка мари — доживут до финала. И с каждым из них, раз за разом, будет происходить одна и та же история: поступать «как положено» — значит получить временное облегчение, сделать поперек всех правил, но по совести — значит спастись самому и спасти других, может быть, не сразу, может быть, неочевидным образом, но спасти. И на фоне кровавых баталий, устилающих реку трупов, падающей с неба на лес лодки с живыми (еще) людьми самой страшной, самой безнадежной оказывается сцена, где почти уже завязавшийся судьбоносный разговор юноши и девушки по-ветеринарски обыденно прерывает медработница, забежавшая снять у мальчишки спермограмму для карточки.
Все герои проходят друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Марийка успевает защитить ребенка степнячки от взрыва, но никакого разговора меж ними не случается, разошлись живыми, и то хорошо. В мир, где каждое событие — единственное, решение принимается сейчас и его последствия остаются навсегда, герои выходят поодиночке.
Но жизнь в истории, то есть в единственном, линейном времени и требует от человека умения быть одиночкой. Мы можем ощущать себя частями самых огромных целостностей или уютных семейных идентичностей, но логика линейного времени беспощадна — действуют люди, а не сообщества. Сообщество и навязываемые им нормы могут лишь предложить человеку варианты действий, пугать его или соблазнять, но действует всегда человек. Что и объясняет многократно зафиксированные историей случаи, когда маленькая группа играючи побеждала большую, или один человек менял правила игры целой системы, или (как было описано тем же Идиатуллиным в «Городе Брежневе») могучая идентичность рассыпалась в прах, оставляя своих участников в растерянности.
Герои — волей-неволей — выходят в историю. Вряд ли им там будет легко, но назад, в зависимое и хрупкое благополучие — ни один из них не вернется. Тот, кто сам принимает решения и их последствия, больше не помещается в миф.

Оригинал