«Ведомости», 7 июня 2024
Шамиль Идиатуллин: «Мне всегда интересен человек как общественное животное»
Автор «Города Брежнева» о новом романе «Бояться поздно», Стругацких и «Слове пацана»
Николай Корнацкий
Для «Редакции Елены Шубиной» (РЕШ; входит в издательскую группу «Эксмо-АСТ») Шамиль Идиатуллин стал, видимо, автором-талисманом. Именно с его книг начались сразу три жанровые линейки РЕШ. С «Бывшей Ленина» в 2019-м стартовала серия остросоциальной литературы «Актуальный роман». Эта драматичная история регионального чиновника принесла Идиатуллину третью премию «Большой книги». В 2020-м с этнофэнтези «Последнее время» формально перезапустилась – а точнее, на регулярной основе заработала – фантастическая серия «Другая реальность». Наконец, в 2023-м триллер про серийного убийцу «До февраля» стал первым томом линейки «Страшно интересно».
И до сих пор ни один автор РЕШ, кроме Идиатуллина, не присутствует сразу в трех сериях. Что вполне объяснимо – мало кто в современной российской литературе так часто меняет жанры. Помимо фантастики, триллера, социального романа Идиатуллин писал и чистый хоррор – именно с «Убыра», впервые опубликованного в 2012 г. под псевдонимом Наиль Измайлов, можно отсчитывать настоящую популярность писателя. А свою первую «Большую книгу» он получил за исторический роман «Город Брежнев» (2017 г.; третье место). Это отчасти автобиографичная история взросления подростка на фоне «казанского феномена» – бурного распространения уличных группировок в 1980-е гг.
В интервью «Ведомостям» Идиатуллин рассказал о том, почему для новой книги «Бояться поздно» выбрал жанр фантастического детектива и как профессия журналиста (Шамиль много лет работает в издательском доме «Коммерсантъ») влияет на прозу, а также поделился подробностями будущей экранизации «Города Брежнева».
«Если не можешь бороться с движением – возглавь»
– И жанр – фантастический детектив, и сама завязка «Бояться поздно» (если без спойлеров – на базе отдыха происходит преступление) поневоле вызывают в памяти повесть Стругацких «Отель у «Погибшего альпиниста». Она была среди референсов?
– Конечно, влияние есть, как и прочих герметических детективов про заснеженные дома. Я вообще фанат Стругацких, вполне «профессиональный» – неоднократно перечитавший их книги и все с ними связанное, включая письма и черновики. «Отель у «Погибшего альпиниста» я очень люблю – книга совершенно прелестная, однако в свое время она жестко разделила аудиторию. Повесть ведь была задумана как «отходная детективному жанру» – не пародия, но как бы демонстрация абсурдности, нежизнеспособности жанра. «Отель» начинается как обычный детектив, но в итоге выясняется, что все совсем не то, чем казалось, и мы читаем не детектив вовсе. Моя супруга, например, до сих пор не может примириться с финалом – детектив должен быть детективом.
И я, когда писал «Бояться поздно», хотел все-таки по-честному сохранить детективную составляющую. Обманки предусмотрены, фантастическая интрига определяет многое, но есть тайна, которую надо раскрыть, есть настоящее преступление и есть настоящие преступники.
– Как родилась идея «Бояться поздно»?
– Еще лет 10–15 назад меня упорно обзывали фантастом и детским писателем – притом что я не написал ни одной чисто фантастической или чисто детской книжки. Как известно, если не можешь бороться с движением – возглавь. И я довольно быстро, на большом вдохновении написал подростковую фантастическую повесть «Это просто игра», она вышла в 2016-м. Я попытался сочинить сюжет, который бы сам, будучи подростком, прочитал взахлеб. Зуб бы отдал, чтобы дочитать до конца. В повести была видеоигра, которая затягивает в себя игрока, обмен телами мальчика с девочкой, близкий конец света, там одно королевство шло войной на другое. Драки на мечах, скачки, погони – на машинах, на лошадях.
Сама по себе идея в буквальном смысле затягивающей игры не то чтобы новая, но тот формат, тот пучок возможностей, которым она раскрывалась в моей повести, я нигде больше не встречал. Поэтому, еще работая над повестью, я придумал три-четыре варианта возможного продолжения, причем уже на более взрослую аудиторию. Но писать мне было лень, и я оформил их в виде сценарных заявок. Периодически, когда на меня выходили продюсеры, я показывал повесть и ее возможные сиквелы.
– В сиквелах повести «Это просто игра» действовали те же герои?
– Нет, там были разные герои. Общей оставалась сама игра, которая заменяет реальность. Но она всякий раз другая – по сеттингу, по «движку», по характеру происходящего. Если в повести она напоминала, условно, «Игру престолов» или Heroes of Might and Magic, то вторая итерация игры у меня сразу придумалась как фантастический детектив. Третья – мистика про ангелов, демонов и преисподнюю, четвертая – ближе к The Sims, а пятая – такой «Звездный крейсер «Галактика». Мне казалось, что это все можно интересно разыграть в какой-нибудь мультиплатформенной среде (книга, сериал, видеоигра, да хоть настолка по мотивам).
Время шло, продюсеры проходили мимо, а я все чаще мысленно возвращался к этой идее. Бывает так – идея прилипает и не уходит. Я пытался «отмазаться» и ничего не писать – прочитал уйму книг с похожей завязкой, посмотрел уйму фильмов и сериалов про виртуальную реальность, но ничего подобного не нашел. Пришлось смириться и написать самому – своего рода сиквел той подростковой повести.
– Большую роль в сюжете играет закрытый чат детективов-конспирологов. У этого сообщества есть прообраз в реальности?
– Нет, это все придумано. И я, честно говоря, даже побоялся искать, чтобы ничего прямо не заимствовать. Сам концепт с детективами-любителями придумался еще 15 лет назад, когда не было Telegram и были популярны LiveJournal и сайты с форумами и отдельными чатами. А вот загадки, которые разгадывают герои, я сочинял уже сейчас, и это было довольно трудно. У меня другой склад ума. Мои персонажи, видимо, из тех людей, кто с детства подмечает какие-то странности и ищет им объяснения, а я, как всякий нормальный человек, порой не сразу замечаю, что жена сменила прическу. Мне пришлось специально вводить себя в режим пытливого наблюдателя вроде Шерлока Холмса или Огюста Дюпена из рассказов Эдгара Алана По и искать скрытые связи между новостями.
– Значит, для книги вы побыли конспирологом. Нашли ответ, почему конспирологическое мышление так популярно?
– Потому что универсальное и, главное, простое объяснение всегда очаровывает. В той или иной степени это есть во всех нас. Кроме того, есть еще такая когнитивная особенность, когда мы автоматически экстраполируем наше обыденное или профессиональное понимание на сферы, в которых не разбираемся. Можно вспомнить так называемую «новую хронологию», когда очень умный математик, достигший максимум в своей области (доктор физико-математических наук, завкафедрой мехмата МГУ Анатолий Фоменко. – «Ведомости»), полез в историческую науку. И естественно, все у него замечательно срослось – с точки зрения математики история объясняется очень легко.
– База отдыха «Тынлык» под Казанью, где происходит действие, тоже вымышлена?
– Именно такой базы с таким названием, конечно, нет, но она вдохновлена некоторым количеством баз отдыха в Татарстане, на которых я бывал. Они примерно так и выглядят. Но мне не хотелось описывать конкретное место. Если книжка получится хорошей и уйдет в народ, то семь городов будут сражаться за право говорить: «Это у нас было». А если окажется фигней и никому не понравится – никто не в обиде.
«Больше я все-таки с близких тащу»
– Ваши книги можно поделить на две группы. Первые плотно связаны с новостной повесткой и, соответственно, с вашей работой журналиста. Это и «Бывшая Ленина», и «До февраля», и последний роман, где точно указано время действия – январь 2024 г. Ко второй группе относятся книги про другие времена и реальности – от фэнтези-биопанка «Последнее время» до исторического романа «Город Брежнев». Вы сами такую границу проводите?
– У меня такого внутреннего разделения нет. Все мои книги в той или иной степени связаны с моей профессией. Если перечислять возможные варианты идентификации – профессиональная, национальная, семейная, то журналист я не в меньшей степени, чем, скажем, отец, муж, татарин, мусульманин или россиянин. Я с 16 лет в журналистике, а первая газетная заметка у меня вышла, когда мне было 12. Это уже «порок зрения», «катаракта» – я не могу воспринимать мир вне новостной повестки. Поэтому и «Город Брежнев», действие которого происходит 40 лет назад, и «Последнее время», где действие черт знает когда и черт знает где, – все они не менее обусловлены если не новостной, то социально-психологической повесткой текущего дня. Мне всегда и везде интересен человек как общественное животное – как то, что снаружи, определяет, каков человек внутри.
– Есть какие-то профдеформации журналиста, которые определяют вас как прозаика?
– Наверное, главная деформация – я не могу садиться за текст, не представляя себе от начала и до конца его, как он выглядит. И это идет от журналистики. Каждый раз я провожу дикий, глубокий и зачастую бессмысленный ресерч – прорабатываю материалов гораздо больше, чем мне понадобится в тексте. Но если я придумываю картину мира или вхожу в новую сферу интересов, я должен представлять ее в совокупности. Например, «Бояться поздно» рассказывает про видеоигры, а я в играх не разбираюсь совершенно.
– Надо же. Роман читается как фанатский текст геймера со стажем.
– Я не играю почти лет 30. Когда только появлялись игры где-то в середине 1990-х, я увлекся, но быстро понял, что меня засасывает. Без всякой мистики, но это могло плохо сказаться и на работе, и на семье, и вообще на жизни. И я постепенно завязал. Как вот наркоманы переходят с наркотиков на метадон, я после Doom и Quake перешел на тетрис, а потом вовсе отказался от игр. Иногда в телефоне шарики гоняю, когда совсем уже мозги костенеют и сил нет никаких.
Но для этой книжки мне нужно было изучить, что сегодня из себя представляют игры. По каким критериям сами геймеры оценивают, какая игра хорошая, какая нет? Какой современный геймерский сленг? Также надо было выяснить, как живут молодые люди, студенты – не вообще, а именно в Казани. Мне обычно помогал опыт общения с моими детьми, но старший ребенок уже давно не студент, а дочь – студентка, но постарше главной героини. Иными словами, на этой книге я оторвался от обычного «класса» моих героев, и многое пришлось изучать фактически с нуля.
Чем писательство точно отличается от журналистики – я не могу себе позволить писать быстро. Даже бью себя по рукам, чтобы не ускоряться. Журналист видит ситуацию как бы со стороны – исходя из известных фактов, моделирует «плоскую» 2D-историю от начала и до конца. Как прозаик я ставлю себя на место героя или героев и наблюдаю с их точек зрения. Это уже не 2D, а 4D или 5D. Мне больно, как моим персонажам, мне так же страшно, так же непонятно, что происходит – и чем все закончится. Буквально. Я сажусь за книгу, обычно представляя себе, чем она закончится, но герои начинают действовать иначе, и все идет не по плану.
– У ваших героев есть прототипы?
– Естественно, все персонажи с кого-то украдены. Лев Николаевич говорил, что можно придумать все, кроме психологии, поэтому я и не пытаюсь. Беру человека и перетаскиваю его в книжку. Иногда он превращается в двух-трех персонажей. Чаще наоборот: каждый герой – смесь двух-трех прототипов.
– Это люди из круга общения или это, может быть, медийные персонажи?
– Из круга общения, как правило. Больше я все-таки с близких тащу. Время от времени у меня возникали идеи взять того или иного известного человека и написать про него историю, но ни разу не «взлетело». Разве что один раз – из новостей про региональные элиты вырос роман «Бывшая Ленина», сюжет которого в итоге получился совершенно самостоятельным.
Бывает и так, что я понимаю – клевый сюжет, но писать роман не хочу. Тогда я предлагаю его продюсерам в виде заявки. Сценарий – текст «служебный», требующий иной степени вовлеченности.
«Это абсолютно папашкина книга»
– Как выглядел ресерч для «Бояться поздно» – чтение статей, форумов?
– Вообще дети моих книг особо не читают, и это была первая книга, которую я вынужден был насильно им подсунуть и заставить прочитать – чтобы выловить какие-то неочевидные косяки – «так не говорят», «так не делают» и т. д. И они, к счастью, многое мне подсказали, потому что изучение молодежного быта по расспросам и с помощью интернета, форумов не настолько результативно.
А так да – я читал статьи, форумы любителей игр, фантастики, сидел на геймерских площадках, где знатоки ругаются между собой по поводу того, какая игра лучше. Пока писал, я стал хорошо разбираться в теме, но потом, к счастью, сработала еще одна журналистская привычка – я как губка впитал в себя, а затем, когда информация перестала быть нужна, все выжал. Сейчас я про игры опять не знаю совершенно ничего, и меня это страшно радует.
– «Бояться поздно», среди прочего, еще и роман взросления. Как и многие другие ваши книги. Почему вы регулярно возвращаетесь именно к этой теме?
– Во-первых, взросление драматургично. Человек, начиная с подросткового возраста и до позднего юношества, – это источник постоянных драм. Внутри юных людей постоянно что-то клокочет, причем их трагедии универсальны – каждый их пережил, хотел он этого или нет. А во-вторых, я очень заинтересован в этой теме как отец сравнительно молодых людей. Пока дети были мелкими, мне было интересно, какие они мелкие. Сейчас они подросли (дочери – 23, сыну – 30), и мне все так же интересно за ними наблюдать.
Наконец, в-третьих, мне за молодое поколение очень страшно. Когда я написал «Убыр», все говорили: «Вот, детский хоррор». Но он же вообще не для детей. Это абсолютно папашкина книга. И «Бояться поздно» по тональности, наверное, самая близкая к «Убыру» книжка, потому что тоже про папашкины страхи. В книгах я беру героев, помещаю их в ловушку и пытаюсь угадать, есть ли шанс выбраться. Пока получается, что шанс есть. Тем и живем.
– Кажется, что про молодежь писать с каждым годом все сложнее – как минимум, из-за растущего культурного разрыва. Другие увлечения, другие кумиры. У вас в книге много артефактов еще советского культурного кода, который, наверное, совершенно непонятен 20-летним. Это проблема? Или страхи преувеличены?
– Конечно, я ощущаю большую разницу в культурном багаже, который тащат за собой разные поколения. Как отличаются логика, эмоциональный корпус, которыми они пользуются. Но я не считаю это непреодолимой проблемой. Мне еще редактор указывал и некоторые бета-ридеры тоже, что шутка «товарищ Сталин, произошла страшная ошибка» неуместно звучит от 20-летней девочки. Так же, как и фраза «плавали, знаем» (цитата из юмористической повести Виталия Коржикова 1967 г. «Веселое мореплавание Солнышкина». – «Ведомости»). Но это индивидуальный словарь конкретной героини, который она унаследовала от своих родителей. Она что-то такое говорит, а остальные ровесники ее не понимают. И таких примеров много и в этой книжке, и в других.
Сегодня атомизация – на уровне и отдельной группы, и отдельных людей – гораздо заметнее, чем даже 10–20 лет назад. Не говоря уже про 30–40 лет назад. Времена, когда все говорили одними цитатами и понимали друг друга с полуслова, прошли. Что-то подобное сегодня возможно только в очень узких группах. Однако к чему драматизировать? Да, в годы моей молодости люди жили в одном культурном поле, но исключительно потому, что было всего два телеканала, два достойных фильма в месяц в кинотеатре и пять достойных книг за год. «Невключенность» тяжело переживалась – ты мучился оттого, что не понимал блатной жаргон, или интеллектуальный вокабуляр, или профессиональный сленг. Пропускал важный фильм или книгу – и все, ты «лох серебристый». Бессмысленный человек.
А сегодня и телевизионных каналов сотни, и еще больше каналов по интересам в YouTube или Telegram. Ситуация Шерлока Холмса, который не знал, что Земля вращается вокруг Солнца, сегодня нормативна. Не нормальна, а нормативна. Каждый из нас не знает и не может знать вещей, очевидных для другого человека. Чем дальше, тем больше атомизация будет возрастать. И, наверное, это правильно. «Два одинаковых полюса отталкиваются», «город – это единство разных» и еще много известных цитат можно вспомнить о том, что сила – в разнообразии.
– Как тогда писать книги для широкой аудитории?
– Ну мы же с интересом смотрим японскую экранизацию Чехова или корейский фильм про преодоление авторитаризма в 1980-х гг. Или сериал «Сегун», где невероятное смешение культур: английский моряк пытается обосноваться в японском феодальном обществе, где сражаются за влияние и португальские иезуиты, и местные католики. Культурные моменты значимы, но сами истории гораздо важнее. Они подчиняются более базовым законам. Каждый человек рождается для счастья, он его добивается или нет, а потом умирает. Мы или ему симпатизируем, или ненавидим. Желаем оказаться на его месте или, наоборот, боимся повторить такую судьбу. Если история цепляет – ты дочитаешь книгу или досмотришь фильм. Не зацепила – бросишь на полпути.
Тиражи же падают еще и потому, что самих писателей стало больше. Конечно, мы, скорее всего, не дойдем до ситуации, описанной теми же Стругацкими в «Сказке о Тройке», где был пришелец Константин с планеты, на которой писателей больше, чем читателей, и потому работал профессиональным читателем. Константин был специалистом по амфибрахию, и его долгом было читать все, что амфибрахием написано, – потому что если у писателя не будет хотя бы одного читателя, он будет страдать. Нам такое не грозит (хотя, кто знает?), но не может не радовать, что сегодня для абсолютно любого читателя, какими бы уникальными ни были его вкусы, пишется множество историй и он может выбирать – если не понравилась эта книга, то, вероятно, понравится другая. Мне лично это разнообразие еще периодически приносит эгоистическое ощущение превосходства – так много книг, а мне приходят в голову идеи, каких еще не было.
«Писательство – это не про богатство»
– Год назад Елена Шубина в интервью нам назвала одним из главных трендов «профессионализацию» большой прозы. Грубо говоря, если раньше регулярно выпускали новинки жанровые писатели вроде Дарьи Донцовой и Фридриха Незнанского, то теперь и авторы РЕШ стараются писать методично. Это сходится с вашим ощущением?
– Для некоторых авторов это вполне справедливая характеристика, для других не совсем. Мы всегда должны иметь в виду, что писательство – это не про богатство, не про возможность красиво жить. Это не только в России так – во всем мире, кроме пары-тройки исключений вроде Норвегии, где есть субсидии писателям, – невозможно зарабатывать только литературой. Это разве что в советские времена, если тебе удалось пробраться в круг избранных – получить членский билет Союза писателей, ты мог жить припеваючи, если не пересекаешь двойных сплошных. Такого сейчас нет практически нигде.
Книжек печатают больше, но выходят они меньшими тиражами. А писатель получает от тиража. И если раньше стартовый тираж был 100 000, то сейчас 1500. И соответственно, гонорар от книги сопоставим с половиной, в лучшем случае с месячной зарплатой. А книга – каким бы быстрым килобайтником ты ни был – пишется год, или полтора, или два. Поэтому бестрепетно позволить себе заниматься только литературой в каждой стране могут лишь 5–10 писателей. Затянув пояса, может быть, еще 50–100 самых упоротых. Остальные должны где-то работать, а если ты где-то работаешь, то у тебя нет возможности писать каждый год по роману.
То что у меня в последнее время выходит по книжке каждый год, скорее, совпадение – был ковид, уход на удаленку, который на меня, с одной стороны, подействовал угнетающе, а с другой – высвободил три часа в день, которые я раньше тратил на дорогу. Однако в следующем году у меня, скорее всего, не выйдет ничего.
– Расскажите, как строится ваш рабочий график писателя.
– Идеальный план – написать большую часть текста в новогодние или майские каникулы. Как правило, начинаю я в ноябре – так, чтобы к Новому году уже был некоторый задел. Не в голове, а уже в виде текста. Когда начинаются каникулы и все нормальные люди принимаются квасить, я, как человек непьющий, фигачу по клавиатуре и к концу праздничных выходных у меня обычно уже есть кусок текста. Если получился достаточно большой, я стараюсь сделать так, чтобы завершить его к весне и на майских уже вычитывать. Конечно, получается так не всегда. Бывает и так, что приходится садиться раньше ноября, потому что идея захватила и не отпускает. И ты тратишь выходные, каникулы, уворовываешь какие-то часы у семьи. У работы, к сожалению, уворовать не получается.
– Роман «Бояться поздно» быстро написался?
– Я плотно сел за текст в ноябре 2022-го, а закончил фактически через год – в октябре 2023-го. Поначалу я собирался написать компактную и легкую повесть, не обремененную приметами времени. Но все пошло не по плану. Вышла большая повесть. И вместо легкомысленных приключений – довольно жесткая история.
– Вы уже много раз рассказывали, что начали писать прозу, когда стали редактором и исчезла необходимость регулярно писать по работе. А если бы, например, смена должностных обязанностей произошла позднее – вы бы все равно стали писателем?
– Кто знает? Я с детства очень любил читать, но мне не хватало многих книг, которые почему-то никто не хотел писать – страшно остросюжетных, фантастических и детективных, при этом более или менее про меня, живущего здесь и сейчас. Я ребенком писал письма в журналы – «Уральский следопыт», «Пионер», «Юность», а потом и знакомился с писателями, называть которых не буду, и умолял: «Напишите, пожалуйста, про вот это, интересно же». И мне отвечали: «Раз интересно, пиши сам». «А что, так можно?» – подумал я и решил стать писателем. Лет в десять решил, годам к четырнадцати образумился, понял, что это невозможно, и пошел в журналистику.
А дальше все могло сложиться иначе, если бы не череда самых разных обстоятельств. Свой первый роман, который вышел под дурацким названием «Татарский удар», я дописал, когда переехал в Москву и три года фактически сидел на «диспетчерской» работе – был руководителем корреспондентской сети. Сам ничего не писал, только переписывал за другими. И в первые, самые тяжелые полгода, добил рукопись, которую мучил до того года три.
А потом в писательстве случился большой перерыв – меня на год взял в журнал «Власть» Максим Ильич Ковальский, светлая ему память. И это было, наверное, самое счастливое время в моей профессиональной деятельности, которое я с благодарностью вспоминаю. Однако я не писал никакой прозы, потому что было совершенно некогда. Все слова и буквы, которые вырабатывались в моем организме, шли в журнал «Власть». Если бы у меня была похожая работа всегда, я, естественно, никогда бы не писал книг.
«Слово пацана» производит оглушающее впечатление»
– Наверное, главное слово прошлого года – «чушпан». Вам не обидно, что «Город Брежнев» был написан давно и вот скоро выйдет экранизация, однако и книга, и сериал будут, видимо, восприниматься в контексте успеха сериала «Слово пацана»?
– Ну, мир жесток и несправедлив. Могло обернуться иначе? Могло. Насколько я понимаю, киноправа на «Город Брежнев» купили раньше, чем на «Слово пацана», но сериал еще в работе.
Вообще, когда я был молод и горяч, я был очень большой торопыга. Я умел быстро работать и думал, что другие должны работать так же. Потом я выяснил, что в газете есть более медленные люди, но я как замредактора мог их подгонять. Если не получалось заставить работать быстрее, мог даже целиком написать текст за них. Но потом я столкнулся с книжным бизнесом, и выяснилось, что редакторы, корректоры, художники, типографии работают в своем ритме и не в моей власти на них повлиять. Потом уже я познакомился с прекрасным миром кино, где время представляет собой невиданную физическую величину, которую сложно описать нематерными словами. Тебя могут разбудить среди ночи, чтобы «срочно-срочно» что-то сделать к утру, а потом пропасть на полгода. Будь я прежним торопыгой, я бы давно слег с инфарктом, потому что невозможно мириться с несправедливостью мира. Но я стал старше, стал мудрее и более спокойно ко всему отношусь.
А по поводу обид. Допустим, вчера мне было обидно, что «Слово пацана» сняли быстрее. Но сегодня я посмотрел «Слово пацана» – и это же офигенный фильм. Как я могу обижаться на то, что кто-то снял офигенный фильм? Завтра или скорее послезавтра, может быть, выйдет сериал «Город Брежнев», книжку переиздадут, все ее прочитают и скажут «вау». И что, тогда будет черед Роберта (Роберт Гараев, автор нон-фикшна «Слова пацана». – «Ведомости») обижаться на то, что все теперь читают «Город Брежнев»? Это совершенная ерунда.
Важно то, что я эту историю рассказал – немножко позднее, чем собирался, но все равно вовремя. И сильно раньше, чем другие, – бум прозы про 1980-е начался уже после выхода «Города Брежнева». И мою книгу, которая вышла уже семь лет назад, до сих пор читают. Это же счастье. Поэтому надо радоваться, а не обижаться. Я радуюсь.
– Известно, что сценарист и идеолог экранизации «Города Брежнева» – Алексей Рыбин, один из основателей группы «Кино». Как вы познакомились?
– Лично с Алексеем Рыбиным я познакомился лишь месяца три назад. У него был очередной концерт в Москве – он уже звал раз, но я был в отъезде, а теперь наконец получилось прийти. До этого мы общались онлайн и по телефону. В первый раз он сам мне позвонил, прочитав «Город Брежнев», чтобы попросить разрешение на экранизацию. Меня предупредили о звонке, но я все равно подозревал, что разыгрывают. Как и всякий человек, выросший в 1980-е, я знал Рыбина как участника той самый группы, и его книжка «Кино» с самого начала» у меня стоит на полке. После концерта я ее наконец подписал – теперь она стоит с автографом автора.
Алексей сам писал сценарий – уточнил у меня лишь буквально пару мест. Потом уже, несколько извиняясь, предупредил, что кое-что дописал и переписал. Ну, что ж поделаешь, кино – это совершенно другой продукт. Сейчас он плотно занят озвучкой «Города Брежнева» и периодически мне сообщает, как идут дела. Я пишу: «Ну когда уже, когда?» Он отвечает: «Работаем, все нормально, не суетись».
– Он пояснил, что его зацепило в романе?
– Наша история, история страны. Конечно, меня немножко удивило – где группа «Кино», эти патлатые панкующие мальчики, и где бритоголовые парни в ватниках, которые ходят с самодельными нунчаками и арматурой. Рокеры держались от них в стороне – и правильно делали. Те и голову могли пробить. Я и сам, школьник из Татарской АССР, естественно, пытался быть подальше, хотя не всегда получалось.
И тем не менее наши воспоминания оказались общими. Благодаря книге, как я понимаю, Рыбин попал в мир своего детства и юности. А юность, какой бы она голодной, битой, тревожной ни была, все равно юность. Даже очень травмирующие впечатления через 20–30 лет выглядят чертовски милыми. Вот в «Слове пацана» «Ласковый май» играет – я его в юности до трясучки ненавидел. И манера одеваться, что у девочек, что у мальчиков, меня выбешивала. А сейчас смотрел с некоторым умилением – это же мое детство. Даже группа «Мираж», которую все правильные пацаны презирали, оказывается, на подкорке записана, и ты подпеваешь, совершенно того не желая.
– На ваш взгляд очевидца – что получилось в «Слове пацана», а что не очень?
– Я, скажу сразу, остановился только на второй серии. Но смотрел я с абсолютным наслаждением. Причем с супругой, которая тоже из Казани. Мы вместе жили в одной общаге, вместе все это наблюдали. Она сначала говорила, что смотреть не будет, однако села и досмотрела не отрываясь. Но после финала второй серии мы решили, что хватит, иначе сердце не выдержит. Всех очень жалко. Я потом уже тихонько включил третью серию, на первых минутах получил разрыв очередного сердечного клапана и пока не продолжаю. Но мы примерно понимаем, чем все кончится.
В конце 1980-х, когда происходит действие сериала, я был уже не подростком, а старшеклассником, корреспондентом заводской газеты и студентом и жил не в Казани, а в Челнах, где все было несколько по-другому. Но в целом сериал, конечно, производит оглушающее, даже шокирующее впечатление – настолько все похоже. Единственный момент, который показался все-таки несколько книжным, – это игра главного героя на нарисованном пианино. Я такого в жизни не встречал, но прекрасно помню повесть «Капитан Соври-голова» Валерия Медведева, где был персонаж, который все время играл на нарисованном пианино, потому что своего не было.
Еще немножко не хватило, конечно, национального аспекта. Его целиком уволакивает Маратик (которого сыграл Рузиль Минекаев. – «Ведомости»). В Казани все-таки свой говор, и только Марат говорит на нем совершенно правильно. Вопрос даже не в конкретных словечках или акценте (когда Щ вместо Ч, или С вместо Ц), а в восходящей интонации. Впрочем, некоторые «москвичи» умело ее воспроизводили – например, Антон Васильев. Я его до этого видел в «Хрустальном», и там он вполне московский мент, а здесь – очень убедительный татарский мент. Другие актеры тоже, наверное, могли бы понадрываться, но, правда, зачем? Совершенство все равно недостижимо, и надо уметь где-то останавливаться. Главное – явной сшибки говоров нет, какая была, например, в фильме «Географ глобус пропил», где все подростки, найденные прямо на месте, говорят по-пермски, а все взрослые, которых играют московские артисты, – по-московски.
Из чисто сериальных допущений – уж слишком быстро все происходит. Очевидно, что в считанные дни спрессованы события, которые в нормальной жизни занимают месяцы. Но это нормально – в кино так обычно и бывает.
– Уже придумали, что будете писать дальше?
– Надеюсь, что сценарии. У меня сейчас несколько заданий, связанных с кино. Во-первых, я жду отмашки для начала работы над экранизацией романа «До февраля» – сам пишу сценарий 8-серийного сериала. Во-вторых, уже на финальной стадии принятия заказчиком проект, не связанный ни с одной из книг. Уже не заявка, но еще не готовый сценарий – что-то посередине.
Это такое неожиданное последствие инициативы Фонда кино и Ассоциации союзов писателей и издателей (АСПИР). Весной прошлого года они вывезли в Переделкино полсотни писателей разных возрастов и разных жанров, чтобы познакомить их с киноиндустрией. Киношники выступали и говорили, какие истории они ждут. Писатели слушали и задавали вопросы. Потом нам сказали кидать продюсерам свои книжки, которые достойны экранизации. И с некоторыми продюсеры действительно связались. На меня, в частности, вышел один из ведущих телеканалов, но покупать права на экранизацию он не стал, а предложил написать что-то специально для него. У меня накоплено десятки заявок, одна из них показалась каналу интересной, я расписал ее в развернутой форме.
– Это тоже фантастика?
– Да, фантастика, сюжетно завязанная на Советский Союз.
– Насколько я понимаю, «Бояться поздно» не первая ваша книга, написанная по мотивам нереализованного сценария. «До февраля» тоже выросла из сценарной заявки?
– Да, «До февраля», а также «Возвращение «Пионера» и повесть «Светлая память», которая вошла в сборник «Все как у людей».
– Иронично, что после публикации сразу были куплены права на экранизацию и «До февраля», и «Возвращение «Пионера».
– На «Пионера» права уже вернулись обратно ко мне – срок опциона истек, и я сейчас веду переговоры с новыми соискателями. Получается, из 11 больших книг сейчас права проданы на дилогию «Убыр», «Город Брежнев» и «До февраля». По поводу «Бояться не поздно» продюсеры тоже уже стучатся, чисто по факту коротенького анонса о выходе книги – посмотрим, что будет, когда прочитают.
Кино я люблю немногим меньше, чем книжки, но странною любовью – некоторые фильмы мне куда интересней не смотреть, а изучать через тексты – через критические статьи, пояснения режиссера, рассказы о съемках, ну и через сценарии, конечно. Это дополнительно возгоняет мой благодушный интерес к кинопроектам, которые мне то и дело предлагают. Ну и денег там больше, мягко говоря, на порядки. На успех, тем более личный финансовый, этого эксперимента [АСПИР и Фонда кино] я особо не закладываюсь, но отказать себе в удовольствии понаблюдать за ним, тем более изнутри, конечно, не могу.
