«Шаг Командора»

«А потом произошло так, что нашу маму арестовали. Эту историю мне до сих пор нелегко вспоминать, поэтому скажу лишь, что у мамы, работавшей секретарем в суде, тогда произошел острый конфликт с городской прокуроршей, бравшей взятки. А мама имела несколько наивные представления о том, какими должны быть самые гуманные в мире суд и прокуратура.
Мы остались вдвоем. Брату было четырнадцать, мне — десять. Дело было весной, и нам дали доучиться учебный год, но со следующего должны были отправить в городской детдом, про который ходили страшные слухи. Нам помогали мамины друзья, учителя и директор школы, но от детдома никто из них нас спасти не мог. И тогда брат написал письмо Владиславу Крапивину.
Иногда я пытаюсь представить себе, что получаю письмо от подростка, который просит о помощи, потому что его маму посадили в тюрьму. И спрашиваю себя: что бы я ответила? «Держись»? Не знаю.
Я каталась по двору на велосипеде, когда ко мне подошла незнакомая девушка и спросила: «Мальчик, а ты не знаешь Костю и Нику Куцылло?» Мальчик — потому что коротко стриженная и в братовых штанах. Я, ощетинившись, спросила: «А вы кто — из домоуправления?» Я тогда очень не любила тех, кто в домоуправлении: у нас уже сняли телефон («Дети же не смогут за него платить») и приходили осматривать квартиру («Дети же не смогут в ней жить, все равно в детдом отправят»). «Нет,— сказала девушка.— Я Наташа Соломко, инструктор «Каравеллы». Я из Свердловска, от Славы Крапивина».
Наташе было тогда лет 25, она училась в Литинституте, у нее были корочки «Пионерской правды» и сопроводительное письмо от члена Союза писателей СССР Владислава Крапивина. Гороно и всякие собесы с домоуправлениями ничего не смогли противопоставить ее натиску.
В середине августа мы улетели в Свердловск. Первые две недели мы жили у Славы дома, спали на раскладушках в его крошечном кабинете, завешанном фотографиями, штурвалами и картинами с парусниками, читали «Вечный жемчуг» в рукописи и дореволюционное издание «Виконта де Бражелона» с ятями и ерами, общались с тряпичным зайцем Митькой, тогда еще не потерявшим один из двух своих пластмассовых глаз.
Потом Слава устроил нас в школу искусств для одаренных детей, где эти самые дети занимались балетом, музыкой и рисованием. За нами особых одаренностей не наблюдалось, но Слава как-то уговорил директора. Это, конечно, был не дом, а школа-интернат, но полагаю, что она сильно отличалась от казахстанского детдома. А два раза в неделю было счастье: «Каравелла». Фехтование, морские занятия, яхты, а главное — те самые друзья, настоящие, как в его книжках.
Так самый несчастный год моей детской жизни невероятным образом оказался и самым счастливым. Год — потому что летом 1979-го маму выпустили, и мы вернулись домой.»
http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1038605

Заместитель главного редактора журнала «Коммерсантъ-Власть» Вероника Куцылло — о Крапивине и его роли в своей судьбе.
Это к вопросу о слезинке ребенка и о ценности Владислава Крапивина как писателя, педагога и человека. Вопрос стал неожиданно популярным лет пятнадцать назад, когда в общее место превратились рассуждения о лицемерии и разнообразных неочевидных пороках создателя «Каравеллы», а также о том, как много вреда свердловский писатель принес педагогике, детской литературе и подростковому мироощущению. Эти рассуждения, как и любые другие, наверное, имеют право на существование. Вот только рассуждающие подобным образом люди обычно не могут похвастаться тем, что спасли вполне конкретных детей от вполне неотвратимой беды. А ведь Крапивин спас не только брата и сестру Куцылло. И ведь ни разу этим не похвастался.
Так чего стоят недобрые рассуждения?
С наступающим, Владислав Петрович.