Рецензии. Книги

В

«Ислам в Золотой Орде (историко-археологическое исследование)»
Дмитрий Васильев
Издательство Астраханского государственного университета, 2007 г.

Название лукавое – по сути, книга представляет собой чуть облагороженную версию диссертации Васильева, который вообще-то занимается захоронениями 13-14 веков на территории Улуса Джучи. В прямом смысле – размер и форма насыпи, ямы и надмогильного сооружения, поза покойного, наличие посторонних предметов. С другой стороны, трудно спорить со строгостью этого метода определения веры покойного: лежит лицом к Мекке — мусульманин, меч или браслет в могиле – не мусульманин. Отдельную почти юмористическую категорию составляют захоронения раннего периода распространения ислама: недоученные неофиты то подсовывали под саван дорогому усопшему золотишко, то поворачивали его к Мекке затылком. Общий вывод: «Ислам одержал убедительную победу в мировоззрении кочевников во второй половине XIV века, впитав в себя в качестве дозволенных элементов многие доисламские верования, отражающиеся, в том числе, в погребальном обряде».
Просто цитата:
«Хоронить мусульманина на немусульманском кладбище и немусульманина на мусульманском кладбище шариат запрещает. В этом смысле ислам ничем не отличается от христианства и иудаизма, которые также запрещают хоронить на своих кладбищах нехристиан и неиудеев. Однако, в шариате имеется на сей счёт исключение. Если умирает жена мусульманина — христианка или иудейка, то в случае отсутствия христианского или иудейского кладбища разрешается хоронить её на мусульманском, с условием, что покойница будет лежать в могиле на левом боку, спиной к Мекке. Если умерла беременная женщина-безбожница, жена мусульманина, её также хоронят спиной к Мекке, чтобы ребёнок во чреве матери лежал к Мекке лицом».

Март 2011

«Облачный полк»
Эдуард Веркин

Спокойный патриарх неспокойного семейства, бурлящего вокруг дачных шашлыков, купаний и любых других каникулярных поводов, под натиском правнука вспоминает детство, самый страшный и звонкий кусок – зиму 1942 года. Три последних месяца из полутора лет, в течение которых Димка бродил по пояс в грязи и снегу, конвоировал перепуганных до истерики полицаев, выменивал у немецких обозников гранаты на лендлизовскую тушенку с Большой земли, отчаянно хотел отогреться и наесться, а еще больше — открыть наконец счет убитым фрицам. А опекал его эти полтора года Саныч, дерзкий пацан, трепло и боец от бога, заговоренный цыганкой от пули и фотокадра, представленный к Герою и боящийся всего трех вещей: предательства, торфяного топтуна из бабкиных сказок и строгой девушки Алевтины.

Эдуард Веркин производит (и, похоже, поддерживает) впечатление холодного до аутичности литератора-профи, способного писать для детей что угодно, в любом направлении и с обеих рук. Основной рукой он в короткие сроки наколотил несколько десятков повестей в коммерчески привлекательных и не слишком тесных нишах подростковых ужасов, фантприключений и познавательного фикшна – и добился успеха, признаком которого можно считать тиражи, переиздания и небольшую армию фанатов.
За этими нишами, как в целом за текущими процессами в отечественной детской литературе, я не слежу и ничего совсем уж хорошего от ниш и процессов давно не жду. Соответственно, Веркина я не читал и не собирался. Но усеченный вариант моего романа прошел вдруг в финал конкурса «Книгуру» — и я решил, что лучшего повода изучить срез актуального детлита не будет.
Тут и выяснилось, что у Эдуарда Веркина есть вторая рука, которой он пишет некоммерческие тексты и получает за них (впрочем, не только за них) разные премии (но не всегда публикации). Дальше можно порассуждать про Джекила и Хайда, про Синюю папку и про сор, из которого непременно что-нибудь растет. Но лучше сразу перейти к делу.
Дело такое: «Облачный полк» — единственная книга последнего (как минимум) десятилетия, которую должен прочитать каждый нормальный житель нашей страны, достигший 14 лет.
В роман я вошел со снисходительным скепсисом. Потом ошарашено подумал, что это ведь почти что уровень богомоловского «Ивана». На самом деле «почти что» здесь лишнее – более того, веркинский «Облачный полк» помощнее будет.
Роман написан очень мастерски и очень просто. Читать его очень легко и очень тяжело. И не потому, что мальчишеский треп может плавно перетечь в лютый бой до кровяных сгустков под веками, а марш по притихшим деревням заводит героев в кусочек неуместной на войне, но все равно страшной сказки. А потому, что все ведь знают, чем в итоге завершалась относительная партизанская вольница 1942-43 годов. И еще потому, что мое поколение помнит не только имя и фамилию дерзкого пацана Саныча, но и даты его жизни – вместе с обстоятельствами, связанными с последней датой.
Многие думают, что забыли — но все равно помнят. Или вспомнят. Особенно если напомнить вот так – как раньше детские писатели не напоминали:
«– А тебе нравилось убивать? – спросил я.
– Что?
– Убивать, – повторил я. – Немцев. Нравилось?
Он все-таки достал свою папиросу, задымил.
– А нам нравилось. Вот мне. И ему тоже нравилось.
Писатель неловко стряхнул пепел, прямо в салон, на кожаный диван.
– Видишь ли… – Виктор курил и кусал зубы. – Про «Убей немца» сейчас не очень… своевременно. Эренбург сам не любит вспоминать. И общество…
Писатель сделал рукой круговое движение, взволновал дым. Послюнявил пальцы, потер место ушиба.
– Мы ведь сейчас с ГДР очень дружим.
– А я не дружу, – сказал я. – Я вот лично не дружу.
– Я не знаю…
Писатель сломал папиросу, выкинул в окно.
– Я считаю, что все еще не закончено, – сказал я. – У нас с немцами. И никогда не будет закончено. Каждый немец, пусть он через сто лет родится даже, каждый немец нам должен.
– Ну да, за то, что они у нас тут сделали…
— Совсем нет. Они нам должны не за то, что они у нас сделали. Они должны за то, что мы у них не сделали.»
Еще раз: это не лучший исторический роман, не подростковая книга года, не игра в патриотический проект брежневской эпохи.
«Облачный полк» — это мощная, пронзительная, горькая и гордая книга, подлежащая обязательному прочтению каждым нормальным человеком.

Февраль 2012

«Друг апрель»
Эдуард Веркин

Аксен живет на костромском разъезде Ломы, где станция давно сгорела, а почти все население разбежалось. Осталась семья отмороженных вконец упырей – так Аксен давно и вслух зовет спившуюся мать, старшего брата, исчерпывающе описываемого строчкой «припадочный малый, придурок и вор», и приблудившегося ушлого дядьку, склонного к философствованиям и изощренным аферам. Аксен тоже давно сбежал бы, но надо заботиться и ждать. Заботиться о вечно голодном братце, живущем мечтой о приставке «Соньке», а ждать — пока вернется Ульяна. Не то чтобы первая любовь, а просто более-менее вся жизнь Аксена, которая тщательно и обоюдно выстраивалась с детсадика, преимущественно лютыми методами, — а потом вдруг кончилась.

Веркин – единственный известный мне панчер современной русской литературы. Разминается он на коммерчески успешных фантастике, приключениях да ужасах, имеющих широкий круг юных поклонников, а всерьез работает редкими, но убийственными текстами, которые действуют на читателя, как поставленный удар в подбородок: голова ясная, мысли светлые, а руки-ноги висят ленточками — и двинуться невозможно.
Книгу про пацана, который знает наизусть все проходящие поезда и окрестные леса, кормится наловленной рыбой и краденой тушенкой, читает только старые журналы, выброшенные немыми на полустанках, проходит по улице соседнего города, вырубая всех встречных в возрасте от шестнадцати до двадцати, чуть не топится от безуспешных (и дико смешных) попыток придумать подарок девочке, бросает школу в связи с отсутствием ботинок – но каждый день приходит за десять километров к школе, чтобы встретить и проводить Ульяну, — эту книгу можно пересказывать по-разному. Как чернуху про свинцовые мерзости люмпенской жизни (и тема свинца богато представлена в тексте), как грустную историю первой любви (максима про то, что первая любовь не бывает счастливой, естественно, приложена), как приключения невеселого трикстера в стране жуликов и воров (схемы преступлений и наказаний в наличии), как гимн подростковой стойкости, кующей победу из совершенно негодного материала (ковка и ударная техника в богатом ассортименте), как ловкое упражнение в композиционной изощренности (с персональным приветом чеховскому ружью) или как вдохновенный римейк поэмы Эдгара По «Ворон» (неназойливой искоркой пронизавшей всю ткань повествования). Я бы сказал, что «Друг апрель», при всей его истовой злободневности и настоящести, что ли, остается историей на вечную тему любви и бедности, к которой добавили гордость, совершенно невыносимую и необходимую. И оказалось, что вопреки Бернсу, любовь-то с бедностью сосуществовать могут, а вот гордость сшибает эту пару то вместе, то поврозь. И читателю остается надеяться, что кто-то сумеет подняться. И верить, что так бывает.
Я не уверен, что многие бестселлеры и премиальные книги последних лет буду кому-то интересны лет через пять-десять. В Веркине я уверен.
В этом году «Эксмо» запустило персональную серию Веркина и переиздало в ней роман «Друг апрель». Это радует и вселяет надежду.

Просто цитата:
«В четвертом классе она получила четверку по математике. Случайно. Ошиблась. До этого одни пятерки, а тут вдруг вот. Нет, дома ее не ругали, ей самой было неприятно. Четверка. Они шагали домой после уроков, и она плакала. А он никак не мог ее успокоить. Никак-никак. (…) Даже приключения Чугуна не помогали, она все плакала и плакала, глаза стали красными, он даже испугался, что они у нее лопнут. Тогда он попросил дневник.
Она перепугалась, решила, что он хочет четверку переправить, но Иван заверил, что ничего подобного не случится, все будет абсолютно законно. Давай дневник — и иди домой, ждать.
Что ей было делать? Она отдала дневник.
Он отправился к дому математички. По пути заглянул к бабушке. Бабушка спала, его не заметила. И хорошо, иначе бы спрашивать начала.
Дом у математички был хороший, но старый, деревянный. Высокий забор, красивые ворота. Он вежливо постучал, его вежливо впустили, предложили чаю. Он вежливо отказался и предложил разобраться с недоразумением. Математичка не поняла, с каким. Он продемонстрировал дневник, сказал, что надо переправить четверку на пятерку и все, инцидент будет исчерпан. Математичка, разумеется, отказалась. Если Ульяна хочет, она вполне может четверку потом переправить, это вполне допустимо. Екатерина Васильевна, вы не понимаете ситуации, улыбнулся Иван. Вы должны исправить именно эту четверку и именно сейчас. Екатерина Васильевна мягко отказалась, сказала, что она такое видывала, она педагог с опытом.
Он сказал, что ему очень жаль, но другого выхода у него нет. Екатерина Васильевна дала понять, что больше его не задерживает, ей еще сегодня тетради проверять. Он откланялся.
А через минуту с улицы послышался крик. Кричала соседка Екатерины Васильевны. Математичка выбежала на улицу и села, хорошо скамейка подвернулась.
Он прибил левую ладонь к воротам. Гвоздем.
Когда математичка немного отдышалась, он поинтересовался — не пересмотрела ли она свою позицию по вопросам успеваемости. Если не пересмотрела, то он готов простоять тут сколько потребуется, хоть до послезавтрашнего утра.
Четверка в дневнике была немедленно заменена на пятерку.
Он выдрал гвоздь кусачками, замазал рану живицей — бабушка пользовала ею суставы, пожелал Екатерине Васильевне успехов в педагогической деятельности и отправился к ней. Продемонстрировал изменения в дневнике, сказал, что Екатерина Васильевна очень раскаялась в своем поступке и впредь взялась так не поступать.
И весь вечер они сидели, смотрели мультики и ели сладкую кукурузу из банки. Уже ночью, когда они возвращались домой, он почувствовал, что рука заболела.
Впрочем, заражения крови не случилось.»

Октябрь 2014

«Двойная звезда»
Борис Вишневский

В свое время я оторопел от надсадной ненужности книжки Скаландиса «Братья Стругацкие». Оказывается, Скаландис не был первым: сильно раньше похожую заходом книжку выпустил питерский математик, публицист, депутат и многолетний собеседник Бориса Стругацкого. К преимуществам «Двойной звезды» относится малость объема и меньшая восторженность автора по поводу героев – но зато оригинальной фактуры здесь сильно меньше, чем у скаландисового фолианта.
Книга состоит из трех частей. В первой автор не слишком убедительно объясняет, какие именно книжки Стругацких ему особенно нравятся (причем половина текста приходится на цитаты из уже опубликованных к тому времени «Комментариев к пройденному» Бориса Стругацкого). Вторая состоит из бесед двух Борисов, записанных с начала 90-х по начало нулевых и посвященных в основном сиюминутным политическим проблемам – Ельцин, Явлинский, Гайдар, приватизация, красно-коричневая угроза, Kill Commy for a Mommy, — так что лояльному любителю навроде меня хочется дико вскричать, что я очень уважаю товарища Бендера, но в политике он, конечно, и т.д.(там, где речь идет о книжках, получше). А третья часть – давно известные байки про Аркадия Стругацкого, добавленные явно для объема.
Читать книгу в целом слегка скучно и немного странно, потому что на 70% она состоит из известных фактов и общих мест, а на оставшиеся 30% — из рассуждений автора, который совсем не монстр мысли и даже не стилист. Впрочем, пользу из чтения я все же извлек, потому что вычитал забавную мульку, которую подло приведу.
На первом подходе к экранизации «Трудно быть богом» на роль Руматы упорно сватался Ролан Быков. Затравленный Герман возражал: ну как, Роланчик, ты это себе представляешь, Румата же амбал, кулак с голову. А Быков ему: дак это Румата на Земле амбал. А в Арканаре, может, раса другая, все здоровые. И я на их фоне мелкий — но умелый, а? Как идея, а? Гениально, а? В общем, понятно, почему съемки на самом деле на 30 лет отложили. Не из-за цензуры совсем.
Вощимта все. Других поводов читать Вишневского вроде нет. Зато факт появления любой книги такого рода – лишний повод махнуть рукой и почитать «Неизвестных Стругацких». Где тема раскрывается богаче, фактурнее, талантливей – и без беспощадного обожания.

Январь 2010

«Один»
Николай Внуков

Джинсовый костюм, почти новые кеды, носки, трусы, рубашка, перочинный ножик с несколькими лезвиями, пластмассовая расческа, ключи от квартиры, пара булавок (чтобы штаны на велике кататься не мешали) — больше у 14-летнего городского пацана, смытого с катера посреди холодного Охотского моря, нет ничего. Правда, есть еще неплохая реакция, которая позволила Саше вцепиться в ящик и добраться до необитаемого островка. Есть сообразительность, которая помогла понять, чем питаться, где спасаться и как согреваться посреди стылой водной пустоты. И есть мужество, которое заставляет Сашу со смешариковской фамилией Бараш держаться даже после того, как становится очевидно: на берегу мальчика сочли погибшим, а приближающуюся зиму он все равно не переживет.

В 1977 году ленинградский писатель Николай Внуков случайно прочитал в газете «Тихоокеанский комсомолец» заметку про юного Робинзона, нашел мальчика и записал его рассказ. В 1982 году журнальный вариант нарочито бесхитростной повести был напечатан в журнале «Аврора» под названием «Один на один». Примерно тогда же я ее прочитал, высоко оценил и вроде бы забыл. Фигушки — и тридцать лет спустя текст воспринимается как любимая картинка, прикрытая папиросной бумагой: вроде бы ничего не разобрать, но половина штришков знакома, а каждый второй завиток четок и прекрасен. При этом я, который все читал и более-менее помнил, снова истово переживал из-за неудачной рыбалки или охоты героя, его борщевик-трипа и общей слабости, не позволяющей надеяться на благополучный финал (хотя бы его я запамятовал, кстати).
Саша Бараш выжил — и позволил Николаю Внукову написать отличную, интересную и полезную повесть.
Агрессивно рекомендую всем.

(Краткое послесловие:
В комментах к отзыву о замечательной повести «Один» случилась несколько вычурная дискуссия на тему смешариков, поэзии и «Голоса Израиля». Спасибо анонимному доброхоту, ссылка которого позволила понять, кто прав, кто лев, а кто Бараш:
«Историю Саши Барабанова я узнал из короткой заметки в дальневосточной газете «ТИХООКЕАНСКАЯ ЗВЕЗДА». Там не было так подробно описано то, как он жил на острове. Я многое взял из своего собственного опыта… Кстати, фамилия Саши — Барабанов — мне не понравилась, и я изменил ее на короткую Бараш.»

То есть и фамилия не та, и газета перепутана, и опыт собственный. Но повесть-то все равно замечательная.
Возрадуемся же.)

Май 2012

«Возвращение в Брайдсхед»
Ивлин Во

«Вишневый сад» с войной и пидарасами. При этом — великолепная книга.
Никуда мне от освоения недочитанного Во и перечитывания его же давно освоенного не деться. Это радует.

Июль 2011

«Экипаж «Меконга»»
Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов

Дикие совпадения бывают: в юности, когда я читал всю фантастику, до которой мог дотянуться, этот роман почему-то пропустил (как, впрочем, творчество еще нескольких вполне достойных, по отзывам, соавторов вроде Емцева-Парнова). Некоторое время назад решил пробел восполнить (в рамках подготовки к прочтению военного романа Войскунского об обреченном десанте на эстонском побережье), купил книжку где-то на распродаже, читал не без удовольствия, иногда почти болезненного, завершил вчера и задумался: а надо ли как-то отзываться на произведение, всем нормальным людям известное с детства. И тут в сообществе ру_сайфай появилась вот эта ссылка. Значит, есть смысл сказать пару слов.
Роман был задуман и исполнен как абсолютно научно-фантастический — и поставленную задачу исполнил на 300 процентов.
Во-первых, 50 лет назад поставленная авторами идея усиления проницаемости вещества, с помощью которой можно ходить сквозь стены и гнать нефть без труб на сотни километров, выглядела абсолютно революционной.
Во-вторых, эта идея выглядит точно так же и сегодня – и послезавтра, видимо, мало что изменится, несмотря на указанное сообщение.
Однако давно прошли времена, когда я напряженно изучал чертежи в книжке «В институте времени идет расследование» или продирался через послесловие к «Опрокинутому миру». Развернутые обоснования сногсшибательных научных идей сами по себе меня не привлекают.
Поэтому вот в-третьих. Войскунский с Лукодьяновым сделали маловероятную вещь. Они снесли неприятеля под ноль – малой кровью и на его территории.
Авторы не скрывали, что писать фантастику их, как и большинство звезд 60-х, заставили «Туманность Андромеды» и дебют Стругацких (АНС, кстати, долго и активно пробивал «Меконг» в печать). Оба этих явления не только отличались очевидными разнообразными достоинствами, но и несли в себе мощный идеологический заряд, направленный против царившей еще фантастики ближнего прицела. Ефремов показал, что прицел может быть очень дальним, а Стругацкие – что люди интереснее урановой Голконды и атомных тракторов.
А скромные бакинские авторы придумали тему, идеально подходящую для очередного романа Немцова или Охотникова, добавили туда модные тогда исторические флэшбэки в стилистике, скажем, Платова или Давыдова – и отписали ее в стилистике не Стругацких даже, а молодого Аксенова с Граниным. Молодые аквалангисты, гитары с транзисторами, собака несоветской породы, раджа-йога, кораблекрушения, легкий треп и азербайджанский колорит. Мило, любопытно, местами захватывающе – и на двадцать семь голов выше всевозможных «Куполов надежды» (что самое обидное – не только в литературном, но и техническом плане). Я уж не говорю о таких чудовищных для советской литературы неотрицательных героях, как ученый-наркоман или дворянин-колонизатор.
Получилась возмутительно неординарная НФ с человеческим лицом лет, которая двадцать оправдывала сомнительный жанр в глазах снобов и партийных строителей. Чем навечно вписала себя куда надо.
Конечно, роман неидеален и местами безнадежно архаичен. Но, во-первых, есть в этом своя прелесть. Во-вторых, выдать так глубоко продуманный и просчитанный текст современники почти что не в состоянии.
И очень ладно, что фронтовик Войскунский остается нашим современником – известным не только старыми заслугами и довольно интересными биографическими текстами вроде воспоминаний о развитии бакинской фантастики, но и реалистическими романами. Которые, очевидно, еще дождутся исследователя.

 Октябрь 2007

«Братья Стругацкие»
Дмитрий Володихин, Геннадий Прашкевич

На самом деле это нечестный отзыв. Я вдохновенно начал читать книгу, исходя из того, что готов ко всему и надо бы замкнуть цикл — ибо Скаландиса (http://zurkeshe.livejournal.com/124929.html) и Вишневского (http://zurkeshe.livejournal.com/226071.html) осилил. Ну и как бы уже знал от недоброжелателей, чего плохого от ЖЗЛовской книги ждать — гипертрофированного внимания к антисоветизму Стругацких и «Улитке на склоне». Но до антисоветизма и «Улитки» так и не дошел.
Сперва спотыкался на вопиющей небрежности авторов — Петроград у них в 1915 году еще называется Петербургом, РСДРП(б) в 1917 году вдруг получает имя ВКП(б) — на 8 лет раньше срока, культ личности Сталина разоблачается почему-то на 22-м, а не 20-м съезде, а перестройка вполне себе идет в 1984 году.
Потом принялся зависать над бредовыми тезисами про дореволюционное вступление в партию «исключительно по собственной воле» (а как еще можно было, блин?) или про «опасаясь заразить белоснежные родные просторы каким-нибудь идеологическим вирусом» (при чем тут белоснежные и как их можно заразить?).
Потом устал щуриться от риторических вопросов, многоточий, восклицательных знаков и казенных оборотов типа «активно и последовательно занимался делами Информбюро».
Потом притомился восстанавливать логику авторов там, где ее нет («Влюблен… Обсерватория… Число Вольфа… От жизни всегда ждешь только лучшего»; «…Что не помешало ему при удобном случае заметить дочери «Зачем ты берешь фамилию Стругацких?» Дочь это не остановило. Свадьбу сыграли.»; «Он уже тогда хотел жить в Москве. Только в Москве! Там легче найти интересную работу, там легче найти применение литературным интересам. Но главное: Аркадий теперь был человеком семейным, отцом маленькой дочери»; «Владимир Захаров… свое знакомство со Стругацким-старшим весьма реалистично отобразил в стихах» — дальше следует японская песня в переводе Стругацкого).
Потом подустал от снисходительного презрения, щедро изливаемого авторами на всех поминаемых фигурантов, от заглавных до Немцова и Ефремова.
А потом сравнил толщину накопленного раздражения с толщиной прочитанного слоя книги, понял, что динамика устрашающая, и плюнул.
Не буду я читать эту книгу. Она неинтересная, напыщенная, неумелая и очень непрофессиональная.
Зато, как дурак, взялся перечитывать «Неизвестных Стругацких». Чему рад вполне — и всем советую.

Декабрь 2011

«Тайна Зои Воскресенской»

Зоя Воскресенская, Эдуард Шарапов

Биография известной писательницы и видного творца ленинианы в наименее известной части – как сотрудника внешней разведки, ушедшего в отставку в звании полковника после 25 лет оперативной работы.

Книга, безусловно, гораздо слабей «Спецопераций» Судоплатова. Она состоит из двух частей – мемуаров самой героини и биографической повести, написанной ее младшим товарищем. В обеих частях гораздо больше скверной литературщины (Судоплатов, зарабатывавший на жизнь пером в не лучшие с литературной точки зрения десятилетия, умудрился в этот грех не впасть), оба автора слишком часто говорят об одном и том же, и тут же принимаются недоговаривать – огромными кусками. Воскресенская-то, понятно, до самой смерти не была уверена, что имеет право рассказывать оперативные подробности, к тому же так и не решилась изложить историю убийства мужа. Шарапов сделал многое за нее – но еще больше не сделал, постоянно создавая умолчания вполне идиотического характера, типа: «По возвращении из города на дороге их подстерегали парни из их колонии с топорами и мешками, которые ошибочно считали, что они ездили в Смоленск в милицию жаловаться по поводу кражи». Естественно, о судьбе всех этих «их», а также мешков с топорами можно только догадываться.
Проблема в том, что Шарапов искренне очарован Воскресенской, а Воскресенская искренне очарована первым в мире женщиной-послом Коллонтай, под началом которой работала во время войны. Эта очарованность сковывает авторам руки, а Воскресенскую и вовсе заставляет близко к тексту пересказывать собственную детскую повесть «Девочка в бурном море», которая как раз про Коллонтай и советское посольство в нейтральной Швеции 40-х.
Тем не менее, интересных деталей в книге хватает – как ни странно, связанных не столько с оперативной работой, сколько с дикими нравами низовых спецслужбистов, заедаемых завистью и бытом. Отдельная жемчужина книги – кусочек про воркутинский лагерь, в который Воскресенская была сослана (сотрудницей, а не зечкой, к счастью) за излишнюю преданность Судоплатову и другим начальникам и коллегам.

Октябрь 2011