Б
«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»
Владимир Богомолов
Свой главный роман Богомолов писал долго, написал много – больше 400 страниц книжного издания (даже если не считать часть «В кригере», сформованную в отдельную повесть), но это в лучшем случае пятая часть задуманного – судя по пунктирности повествования, многочисленным повторам и загроможденности текста. Впрочем, явно подлежавшая вычистке загроможденность (описаниями и, конечно, документами, собранными и додуманными с привычным мастерством) не мешает очень легкому слогу и внятности изложения – я давно так быстро не читал. А повторы, вернее, рефрены, главным из которых является «За что?», являются вполне осознанным и почти структурообразующим приемом.
Текст производит довольно странное впечатление. Льва видно по когтям, но автору уже неинтересны когти, которыми на гранит вечности были нанесены «Иван» и «Момент истины». «Жизнь моя…» наследует больше «Зосе» (хоть нарочито грубей и желчней). С этим связана лично моя проблема восприятия текста.
Богомолов – это мастер психологии действия, причем и действие, и психология уникальны, а рассказчик конгениален герою, потому что явно умеет и качать маятник вразножку, и уверенно высчитывать в своем собеседнике одного из трех тысяч нелично знакомых диверсантов (не только по выпуклости противокозелка, но и по манере вести дискуссию) – и, соответственно, определять, что выгоднее не только тактически, но и стратегически (для общей победы) – валить собеседника на месте или дробить ему коленные суставы.
Что умеют герой и автор «Жизни моей…», не совсем понятно, потому что им обоим интересна только психология рефлексии, а действие побоку. В течение почти всего текста автор предпочитает показывать героя – настоящего героя, старлея Федотова, пацаном ушедшего на войну и «тянувшего Отечку» три года, издырявленного, невинного, многоопытного, наивного фронтового разведчика и доверчивого щенка – в момент подготовки к чему-то главному (сражению, операции, учениям, зимовке) или в пост-режиме, когда все уже кончилось. Действие в лучшем случае упоминается (вроде «я тоже получил пулю в предплечье и провалялся в госпитале два месяца»). Чрезмерно подробно прописаны только бытовая и лирическая линии – именно что с повторами и многопудовыми отвлечениями. В результате читатель верит, конечно, но не видит, почему герой не сопляк-ванька-взводный, а опытный и умелый ротный командир, которого никак нельзя унижать и ставить на четыре кости.
Между тем, вся книга посвящена тому, как умелых ротных командиров и комполка, лейтенантов и генералов, пацанов и стариков ставят на четыре кости и унижают – не всегда умело, но всегда грубо и расчетливо. Унижают другие лейтенанты и генералы, штабисты, особисты, кадровики, очаровательные девушки и измученные лахудры – все. «Только так бесполезно, так зло и ненужно опустили их» – просто потому, что так работает система.
Досадно, что как раз про это и без Богомолова написано множество книг.
И про страдания юного лейтенанта по теплому женскому тоже написано множество книг – в том числе и Богомоловым, причем сильно тоньше, лаконичней и вернее (см. ту же «Зосю» и главки «Момента истины» про замкоменданта Аникушина).
Только ближе к финалу опубликованных фрагментов я остро пожалел, что «Жизнь моя…» осталась недописанной. Потому что чукотская, самая бессмысленная и беспощадная, часть жизни старлея Федотова все-таки впечатления дежавю не производит – не помню я литературно обоснованных аналогов. Потому что очень сильно изложена история подготовки и проведения учений, в рамках которых изможденные холодом, болезнями и подножным сбором угля солдатики должны продемонстрировать лихое отражение американского наступления с Аляски. Потому что совсем убойное, неожиданное и издевательски точное у этой истории завершение – а сцена с лайками меня просто накрыла.
«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» могла стать великим романом о судьбе, смысле жизни и справедливости. Этого романа не будет никогда. Мне очень жаль.
Сентябрь 2009
«Сладость на корочке пирога»
Алан Брэдли
Английская глубинка, 1950 год. Дочь сурового филателиста, одиннадцатилетняя оторва с повадками юной леди, деятельно носится по подвалам и чердакам ветхого поместья, сотрясает окрестности пыхтеньем и скрипом раздолбанного велосипеда, варит чудовищные яды в лаборатории и строит козни ехидным старшим сестрам — в общем, живет счастливой насыщенной жизнью, которая вдруг утыкается в чарующую беду. На веранде обнаружен мертвый бекас с наколотой на клюв почтовой маркой, следующий мертвец возникает на грядке с огурцами, и это уже человек, незнакомый и рыжий. А подозреваемый — отец. Улики против него, полиции все ясно, да и сам отец, в общем-то, не против ареста. Сестры рыдают, прислуга в шоке, и только одиннадцатилетняя Флавия может увязать все нити, уходящие в далекое прошлое, восстановить картину преступления, причем не одного, вычислить истинного убийцу и спасти отца — а заодно и себя саму.
«Сладость на корочке пирога» — лауреат британской детективной премии, откровенно поздний остросюжетный дебют 70-летнего канадского литератора и первая часть очень обаятельной серии про сыщицу Флавию. Об авторе мало что известно, но его личность (даже если согласиться с тем, что она выдумана) все объясняет насчет обаяния. Трепетная любовь к английской глубинке, британскому характеру и старым-добрым-временам в лесистых холмах выдает уроженца королевской колонии, который об этих холмах мог только мечтать — всю жизнь (что не отменяет ехидства слов «факиры в Индии, бывало, пялились прямо на солнце, пока мы их не цивилизовали»).
Ну и возраст решает, конечно: в цикле про Флавию де Люс классический детектив 20-х откровенно встречается с детской серией «Альфред Хичкок представляет: приключения юных сыщиков». При этом очевидно, что аттракцион затеян именно что для взрослых, не забывших те сногсшибательные приключения, способных простить тот факт, что убийца более-менее очевиден уже в середине романа, а также оценить ироничную стилистику, в которой выдержан роман. Типа:
«Фели испытывает особенное отвращение к рвоте на своих туфлях, полезная особенность, которой я время от времени пользуюсь.»
«Без мертвеца грядка с огурцами выглядела странно неинтересной.»
«Одним из главных удобств жизни рядом с деревней является то, что в случае необходимости туда можно быстро добраться» (шедевр, сопоставимый с максимой героя раннего Шварценеггера «Знаешь, за что я особенно люблю спальни? За то, что в них всегда есть кровать»).
«Отцы с выводком дочерей перебирают их имена в порядке рождения, когда хотят позвать младшую, и я давно привыкла, когда ко мне обращаются «Офелия Дафна Флавия, черт побери».»
Перевод, кстати, хорош, о традиционную для последних лет местоименную запутку («Мой долг — помочь отцу, и он пал на мои плечи, особенно потому, что он теперь сам не может помочь себе») можно споткнуться лишь пару раз.
В общем, любителям старого-доброго очень рекомендую.
Апрель 2012
«ЖД «
Дмитрий Быков
Дмитрий Быков войдет в историю как самый плодовитый публицист страны, работающий в темпе счетверенного пулемета. При этом хорошо пристрелянного пулемета. И даже не пулемета, а многоствольного гибрида, в который семья и школа связали пулемет, огнемет, гранатомет и специальную штуку, выкидывающую фарфоровые банки с ипритом. Быков еженедельно пишет десяток колонок в разных журналах, ведет передачу на ТВ, выступает на радио, пишет стихи и издает две-три прозаических книги в год – причем во всех ипостасях он прославлен и повсесердно утвержден. Правда, лично мне преставляется, что заточен многопрофильный автор, прославившийся в свое время как главный обозреватель первого в СССР цветного еженедельника, именно под газетную публицистику. Во всяком случае, ее я всегда читал легко и с удовольствием. В то время как иные грани автора предпочитал не воспринимать – возможно, потому, что не люблю ТВ и поэзию. Стыдно, но я так и не сумел дочитать исполненное Быковым стихотворное приложение к горячо любимому мною роману Лазачука и Успенского.
Да и вообще с книгами вышел почему-то похожий раскардаш – я активно пролистывал каждую новый новый роман Быкова и через пару минут понуро ставил его на полку. Какими-то мимоходящими представлялись мне эти книги. Это относится не только к романам (каковых в творчестве Быкова меньшинство), но и к гибридным формам вроде опер, биографий, киноновеллизаций или политсказок.
«ЖД», официально именуемая поэмой, оказалась первой книгой, которую я смело купил и первую сотню страниц которой (из семи) промахнул с удовольствием, близким к наслаждению. Потому что писал их вырвавшийся на волю газетчик, которому уже не запрещалось отрывать нос от фактов, но при этом газетчика еще не уносила в горние выси мелодия фразы и высшая, поэтическая правда.
Сюжет «ЖД» всем известен: в России идет очередная бессмысленная и беспощадная гражданская война между либералами и консерваторами. На самом деле война не гражданская, потому что сошлось в ней не коренное население, а оккупанты, правда, давно окопавшиеся и уверовавшие, что эта земля была нашей. Официальная власть принадлежит варягам (военным и чиновникам), которых можно узнать по иезуитской беспощадности и стремлению истребить подчиненных. Против них выступают хазары, они же ЖД, они же евреи, убедившие себя, что именно они, а никакие не русские исторически населяли Русь. Отягощает ситуацию необъясненный распад Каганата (Израиля), а главное – смерть нефтяных рынков в связи с открытием универсального топлива, находимого везде, кроме России. Коренное население представлено васьками – безобидными спившимися бомжами, которые бормочут на своем языке «Некось на голубу дорого возбить оболок», ходят по кругу и легко отдаются под самую жестокую руку, — хотя могут одним словом из трех букв поднимать ураганы.
Лихо стартовав, сюжет быстро выдыхается и начинает, подобно васькам, ходить по кругу: Быков добросовестно, а местами и искрометно излагает паралельные истории аж четырех разноплеменных пар, само существование которых представляет угрозу мирозданию – и потому должно быть пресечено случайными асассинами. Беда в том, что Быков перебирает с дискретностью повествования, которое пытается компенсировать фабульными рифмами. Получается натуральная поэма, в которой звонкая фраза совершенно гасит действие и героев, вышедших, увы, довольно плоскими носителями генеральной функции (военный – жесткий, слетевший губернатор – потерянный, девочка – честная, туземка – решительная).
Воздух литературной свободы сыграл с колумнистом, привыкшим втискиваться в 60 строк, дурную шутку. Быкова подвело трудолюбие: он слишком долго и много работал над «ЖД» и ему, видимо, слишком жалко было резать по наболевшему – и даже исправлять явные блохи, выскочившие из-за того, что книга писалась приступами (например, один из героев вскакивает в случайный поезд под понукание автора «выйдешь из повествованья – и вернешься в эпилоге» — однако ж возвращается задолго до эпилога).
Мог выйти жесткий, многоуровневый и прозрачный роман страниц так на 450 – а вышел рыхлый сноп, который скучновато доковыривать и благожелательному читателю, который таки устает восторгаться ясностью слога и твердостью мысли. Рекламные обещания «книги века, которая делит читателей на яростных поклонников и оголтелых противников», некорректны. Хорошая книга – но недотянутая. А ведь могла бы. Что и обидно.
Это, так сказать, на общечеловеческом уровне. Теперь о том, что показалось забавным лично мне.
Во-первых, Быков не смог выстроить полноценную систему полюсов зла. Варягов он описал с праведной ненавистью, честно и узнаваемо. А хазары получились лукавыми зайчиками, все претензии к коим легко объясняются латентным антисемитизмом героев, сквозь которых сочится повествование. В результате смысл борьбы с хазарами остается непонятным – веселые же, кормят же и не убивают же, а высокомерность уж как-нибудь пережуем. Хотя достаточно было бы любой фразы о богоизбранности и примате хазарской крови над прочими, вложенной в уста хазара, а не его оппонента. Быков, регулярно клянущий свою полукровь, не мог этого не понимать.
Во-вторых, неправильным вышло коренное население. Русская литературная традиция кормить с ладошки несчастных мужичков столь же стара, сколь и оторвана от жизни. Но системообразующая ошибка в другом: в системе Быкова язык коренного населения не может быть славянским. Коренное население России говорило на финно-угорских и тюркских языках, которые, по уму, и должны были впитываться васьками с молоком матери и противостоять славянским, греческим, семитским и прочим пришлым.
В-третьих, я читал «ЖД» с растущим возмущением. То есть сперва, конечно, порадовался за Быкова, который, оказывается, не только для Лазарчука стихи пишет, но и книги самого Лазарчука старательно читает и заимствует из них сюжетные ходы – вот вам «Мост Ватерлоо», а вот и «Колдун». Потом выяснилось, что Быков вообще знает и любит отечественную фантастику – и тут число реминисценций перевалило порог приличия: навскидку отмечу только людей в роли домашних питомцев из «Чуши собачьей» Лукина, заменитель нефти из «Моста Верразано» Мирера (а что, где Ватерлоо, там и Верразано) и закольцованные рельсы из «Голубятни на желтой поляне» Крапивина. И тут возмущение мое лопнуло с хихиканьем. Потому что возник в тексте эпизодический персонаж по фамилии Бахарь – а именно так Быков назвал в свое время статью о Михаиле Успенском. И тут же другой герой не к месту, но с толстым намеком, сказал, что были такие всадники со станции Роса. А это, если кто не помнит, название первой части крапивинского «Мальчика со шпагой». А «ЖД», стало быть, не только поэма и лучшая книга столетия по версии бахаря Успенского, но и тайное импринтинг-пособие, с помощью которого мейнстримовский автор внедряет в подкорку читателей базовые элементы неБолЛитры.
Что является еще одним микроповодом для включения Дмитрия Быкова в учебники литературной истории.
Январь 2007
«Ураган Уайетта»
Десмонд Бэгли
Молодой англичанин Уайетт – синоптик, фанатичный исследователь ураганов и служащий на американской военной базе, которая из последних сил попирает берег карибского острова, стонущего под игом довольно людоедской диктатуры. Слетав в око очередного тайфуна, Уайетт вдруг ясно понимает, что ураган вопреки всем прогнозам и базовой теории слизнет к бабушке половину острова – а заодно и сто тысяч жизней. Беда в том, что прислушиваться к молодому специалисту не хочет ни руководство базы, ни диктатор, ни население: столица ждет не шторма, а штурма, который готовят горные партизаны.
Бэгли – классик английского триллера. Английский триллер я вообще-то люблю, а вот Бэгли умудрился прохлопать. А ведь автор незаурядный, изобретательный, местами беспощадный, чуткий к политическим веяниям, социальным сдвигам и смачным деталям, при этом стопроцентно коммерческий – самое летнее чтение, короче. Отдельной похвалы заслуживает умение автора закручивать интригу, совершенно не подтягивая детективную составляющую. Осталось выяснить, является ли это особенностью конкретного романа или всего многотомного наследия автора.
Выясним.
Май 2013
«Канатоходец»
Десмонд Бэгли
Вполне обычный англичанин, проснувшись с утречка, обнаруживает, что находится не дома, а в норвежской гостинице, совершенно не помнит последних дней, а из зеркала на него смотрит абсолютный незнакомец, на незнакомое же имя которого и выписаны рассованные по карманам документы. И никто кругом герою не верит, зато многие чего-то от него хотят, при этом метко стреляют.
Бэгли я открыл с подачи Романа Шмаракова, с его же подачи нашел «Канатоходца» — и снова не пожалел. На сей раз детективная интрига в наличии, и вообще текст более английский-шпионский-традиционный, привет Маклину с Дейтоном — но закручено все здорово.
Будем продолжать.
Июнь 2013
«Осиная фабрика»
Иэн Бэнкс
1984 год, шотландское захолустье, и в нем свое захолустье — островок с одиноким домом, в котором тихо-мирно живет пара чудиков. Папаша отставной хипан и дипломированный естественнонаучник с внезапным чувством юмора и сломанной ногой. Сын — беспаспортный рыхловатый крепыш-переросток, истово отдающийся бесконечной игре, правила которой требуют метко стрелять из рогатки и воздушки, снимать головы мышам и воронам, нарезать кроссы по холодному пляжу, а также собирать творожок из-под ногтей и прочие драгоценные вещества для осиной фабрики, выстроенной на чердаке. Такая занятость оставляет мало времени неумелому гужбанству с дружком-карликом и раздумьям о страшной травме, не позволяющей Фрэнку считать себя мужчиной даже после трех изощренных убийств. Паренька заботят только две вещи: как не показать никому из соседей изувеченное естество и чем встретить старшего брата, который попал в дурку за привычку жечь соседских собак и кормить детишек опарышами — а теперь сбежал и неуклонно приближается к родному дому.
Дебютный роман Бэнкса вызвал много шуму: одни говорили про тошнотную и ненужную мощь, другие — про готическую цельность. Все правда — кроме тошностности. По нынешним временам действие течет в почти целомудренных (за редкими исключениями) берегах, и даже нацеленные физиологические удары по читателю компенсируются чистым и внятным тоном повествования. Классическая готика встречается с «Повелителем мух» в пересказе Стивена Кинга — да хоть Юрия Томина. Слишком качественная выделка деталей, фона и текста в целом идет в любой зачет. Еще и перевод Александра Гузмана превосходен (Саш, еще раз мегареспект).
Потом, конечно, читатель начинает подозревать в готическом аспекте обманку — ведь чем дальше, тем больше «Осиная фабрика» напоминает шинель, из которой вылупились эпос «Пила» и прочие механизированные слэшеры. И как бы понятно, чем все это кончится.
Кончается все совершенно по-другому, мощно, крышесносно и беспощадно — как нормальная готика с соответствующим шкафом в дальней комнате и дальнем уголке искалеченной души. Как дурацкий и неправдоподобный бульварный сюжет, который, как известно, только и отображает жизнь с необходимой кривизной. Как горький и точный современный роман про то, что можно, а что нельзя.
У человека украли жизнь, зато подарили ему вечное детство — настоящее, длинное и безнадежное, с играми, войнушками, вспышками отчаяния, ненависти, обгрызенной дыркой на месте, из которого должна расти любовь, и искренним несовпадением хорошего и плохого в голове и сердце. Они и сам научился отнимать, а отдавать не научился. И слишком поздно выяснилось, что как раз этот человек должен отдавать, а не отнимать. Это и оказалось самым страшным.
Великолепная книга.
Июль 2011
