Default setting

В августе 1998 года мы были довольно состоятельными людьми: после покупки билетов до красноярского Канска и обратно (унд необходимых подарков) в семейной казне осталось еще 300 долларов – то ли две, то ли три зарплаты заместителя главного редактора республиканской газеты, каковым я тогда гордо являлся (жена домохозяйствовала и воспитывала 4-летнего отпрыска). Решили было валютные авуары не брать, потому что едем же к теще на полный кошт. Потом все-таки прихватили. Не напрасно: подружки супруги, перебравшиеся в Красноярск, вытащили нас погостевать, а с пустыми же руками не придешь. Вот половину суммы и разменяли. Трясущимися руками: долго считали – может, хватит и рублевой наличности. Больно уж оптимистично Ельцин с Кириенкой выступали – это жжж было неспроста. Убедились, что не хватит, и с рыданьями купили 930 рублей на конфетки с щеколатками, а также пропитание в обратном пути.
Домой вернулись 16 августа, в воскресенье. На работу я вышел 17-го. В самый срок.
В общем, августовскую зарплату мне уже не выдали. И сентябрьскую, и октябрьскую. В сентябре газета перешла с ежедневного выхода на трехразовый, и выжила, если не ошибаюсь, только благодаря нечаянно накопленным запасам бумаги и политической договоренности с типографией, согласившейся пока попечатать нищебродов в долг.
Первые деньги редакция раздала персоналу в феврале – и только благодаря переходу на черные схемы, которых ранее чуралась. Официальным же порядком задолженность начала гаситься в мае.
Нефть, если кто забыл, стоила восемь, что ли, долларов за баррель, и Economist всерьез считал цену завышенной, обещая в течение 10 лет (к нынешнему, получается, году) падение до $3-5.
Все это время я жил за счет московской газеты, на которую увлеченно, хоть и внештатно собкорил. Тогдашняя много-и быстрописучесть доводила месячный гонорар до сумм, сопоставимых с полугодовой зарплатой по основному месту работы. Причем Москва, хоть и заморозила соотношение доллара к рублю на каком-то компромиссном уровне, платила даже в сентябре и октябре (один раз только случился некоторый кассовый разрыв – вот тогда оставшиеся 150 долларов и пригодились).
Московские гонорары позволяли содержать не только семью, но и половину родной редакции, которая в течение осени-зимы регулярно сшибала у богатенького замначальника на жизнь и пропитание. Очень, кстати, неловко было говорить тетушкам предпенсионного возраста из отдела политики или там культуры: «Галина Владимировна, нет пока денег, завтра если будут, я сам зайду» — и, потупив глазки, ждать, пока Галина Владимировна с готовностью кивнет, скажет: «Да-да, конечно, не беспокойтесь, что вы» — и упорхнет размышлять, где найти двадцатку на хлеб с молоком. Насколько было неловко тетушкам, я и представлять боюсь.
Самое смешное, что натурально нуждающиеся сотрудники вполне искренне писали бравурные тексты про то, как благоприятно дефолт сказался на отечественном производителе и какое настанет счастье, дайте только день простоять и ночь продержаться.
Я был настроен не менее оптимистично и мучился только от того, какой у меня понятливый и сдержанный пацан. За последний год он привык еженедельно получать «киндер-сюрприз». А во второй половине августа впервые не получил – с объяснением «Кризис, сынок». Поинтересовался, что такое кризис, кивнул и пошел играть старыми игрушками (спасибо жене, которая не позволила их растерять, собирая в прихованный мешочек). И на рынке в шоколадные яйца пальцем не тыкал.
Впрочем, вскоре яйца – и вообще почти весь импорт – с рынка надолго исчезли. А когда вернулись, сыну было не до них. Коллекция отлитых из пластмассы пингвинят-лягушат досталась дочке (и прожила в собранном состоянии около получаса).
На фоне настоящих бед ерунда, конечно, и даже не главное потрясение хотя бы пятилетки.
Ну и слава богу.